городишко осваивать ноу-хау на маленьком заводике, который входил в большой военно-промышленный комплекс Западной Германии. К нашим ребятам немцы сначала отнеслись очень настороженно, выдали комбинезоны, в которых, если даже очень захочешь, никогда не потеряешься, приставили к каждому наставника, но быстро смекнули, что рабочие – настоящие, а не какие-то там агенты КГБ. Через пару недель наставники исчезли, а россияне заняли их рабочие места, вкалывая и за себя, и за того парня, так сказать, осваивая ноу-хау по полной программе. Получился хороший гешефт: мало того, что хозяева фирмы получали бабки с российской стороны за обучение, так наши ребята еще и заменили немцев, вкалывая, разумеется, бесплатно. Немецкое руководство настаивало на продлении обучения, ссылаясь на абсолютную тупость нашего маленького трудового коллектива.
Холодная война на местном фронте закончилась, а зима – нет. Пошел снег.
Он дошел до того, что пару раз брал с собой в загранкомандировки жену Наталью, чего делать не следовало. У Кондрата была великолепная любовница-немка, жена директора большого мебельного салона, которая приезжала к нему в гостиницу в автомобиле под цвет шубки. Или шубка была подобрана под цвет автомобиля - кто ж разберет?
Когда железный занавес слегка приподнялся и толпы россиян стали рваться на запад, чтобы вкусить другой жизни, консульские службы, ведавшие въездными визами, оказались, естественно, не готовы к такому наплыву жаждущих выехать из страны. У посольств западных держав образовались нескончаемые очереди, начались ночные переклички в очередях, появились посредники, предлагавшие за приличные деньги, передвинуть тебя из конца очереди к самым дверям, за которыми открывался легальный путь за рубеж. Кондрат, сколько себя помнил, ненавидел очереди. Он вообще не любил людские сборища, поэтому избегал праздничных гуляний и концертов на стадионах, а толпа, объединенная одной целью, построенная по номерам, отупевшая и измученная до крайности, – это было невыносимо.
В тот раз он ехал в Германию, которая только что объединилась. На Белорусском вокзале он сел в поезд без визы. Проводник международного экспресса «Москва – Аахен», как только поезд тронулся, стал собирать загранпаспорта у пассажиров. Кондрат не пошел в тамбур, чтобы выкурить сигарету, а остался на месте ждать проводника, который должен был вернуться к нему, и он вернулся, растерянный и слегка обескураженный.
- У вас нет въездной визы, – сказал он, обращаясь к Кондрату.
- Я знаю, – спокойно ответил Кондрат.
- Вас снимут с поезда на границе с Германией.
- Посмотрим.
Польские пограничники с полным безразличием отнеслись к Кондрату и влепили ему в паспорт транзитную визу. Немецкий пограничник, не обнаружив въездной визы, сопроводил его к начальнику контрольно-пропускного пункта. Правда, без вещей. Кондрат захватил с собой только папку для бумаг, из которой он в кабинете главного пограничника извлек письмо на бланке Бундестага и подписанное членом Бундестага, имя которого Кондрат спустя годы окончательно забыл. В письме Кондрата приглашали на торжества по случаю объединения Германии в тот самый заштатный городишко, почетным гражданином которого он с недавних пор числился. В течение минуты ему поставили въездную визу (но только на одни сутки) и предупредили, чтобы он по прибытии не забыл продлить ее на месте. Проблема была снята. Кондрат вернулся в свое купе уже без сопровождения. К нему влетел сгорающий от любопытства проводник и в полном недоумении заявил:
- Такое в моей практике впервые, чтобы… Чтобы без визы…
Он не договорил, а Кондрату подумалось: «Интересно, что он напишет в отчете своему куратору из органов по этому поводу?»
Не то, чтобы Кондрат стал зарываться. Нет, ни в коем случае. Он не наглел и знал меру, но получалось так, что ему было как-то само собой дозволено многое такое, чего не могли позволить себе птицы очень высокого полета, а такое застревает в памяти. Даже у птиц. И не прощается.
С тех пор иностранные языки, которыми Кондрат владел в совершенстве, подсели, забылись за ненадобностью. Но для репетиторства такого совершенства и не требовалось, достаточно выбрать правильную методику преподавания. Язык – это средство. Без цели, без неотвратимой необходимости владеть им его никогда не освоишь, хоть голову о комод разбей. С другой стороны при наличии такой необходимости и при постоянной практике иностранный язык имеет тенденцию довольно быстро восстанавливаться, так что Кондрат не видел для себя большой проблемы.
Когда обосранный Кондрат ввалился в квартиру с баклажкой пива, дело шло к выступлению президента. Пропустить такое он не мог. Никогда, сколько себя помнил, он не пропускал обращение главы государства к народу перед боем курантов, возвещающих о наступлении Нового года, очередного и бессмысленного, как и все предыдущие. К нему, к Кондрату обращался президент, жадно ловил Кондрат каждое слово, обостренно ждал, что услышит что-то очень важное для себя, чего не знал раньше.
Застелив кресло газетами, плюхнулся в него Кондрат Семенович, приложился к баклажке пива и уставился в экран телевизора. Тут и появился под Кремлевской елкой, как Дед Мороз, руководитель великой державы, поздравил, поблагодарил, пожелал, но ничего такого, чего так ждал Кондрат, не сказал. Ясное дело – это был не прямой эфир, а видеозапись, подготовленная пресс-службой Кремля. Ясно было также, что эта самая пресс-служба начала встречать Новый год раньше, чем даже сам Кондрат. А поэтому какими-то креативными изысками в тексте выступления президента себя не утруждала, а может быть, он сам отказался от всяких таких штучек. Дал указание так подготовить текст, чтобы было просто и понятно. Получилось не пронзительно и даже банально, как по шаблону.
Кондрат пристально вглядывался в лицо президента, которое оставалось спокойным, гладким и, в общем-то, безразличным, хотя говорил он в отработанной сдержанно-эмоциональной манере. «Этот уж никогда не обосрется», – подумал Кондрат с досадой то ли на себя, то ли на президента, который так и не сказал ему что-то очень важное.
Стали бить куранты, и наступил Новый год. «Как встретишь Новый год так весь его и проведешь», – пронеслась в голове мысль, которая никак не радовала обосранного Кондрата. Новый год встретил он плохо. Хуже некуда. Идти в душ не было никаких сил. Сил хватило только на то, чтобы дотащиться до холодильника на кухне, отломить кусок курицы и вернуться к телевизору. Он пощелкал кнопками пульта, но на всех каналах судорожно веселилась попса. Скорее делала вид, что ей очень весело, честно отрабатывая полученные бабки. В баклажке пива оставалось чуть меньше половины, что тоже мало радовало. Кондрат поднялся с кресла и стал шарить по карманам, но денег на еще одну баклажку не набиралось. Денег впритык хватало только на бутылку самогона. Он снова плюхнулся в кресло, отпил пива, но не всласть, а сдержанно, чтобы осталось еще на один прием, посмотрел на гомонящую в телевизоре попсу, однако веселья не разделил, откинулся на спинку и уснул.
Ему приснился сон. Что удивило Кондрата, и чего с ним никогда не было – сон был как бы сам по себе, а сознание оставалось ясным и незахваченным сновидением, словно он смотрит кино. Снилось ему лето. Ясным солнечным утром он выходит из дома, но не успевает сделать несколько шагов, как чувствует знакомые позывы, и никак не может сдержать их: противная теплая жижа уже течет по ногам. Кондрат обосрался. Недремлющий разум разрывает на части от возмущения. Что же такое творится? Только что обосрались в реальной жизни – так во сне повторяется то же самое. Это беспредел какой-то!
Кондрат хочет быстро и незаметно прошмыгнуть домой, но тут по закону подлости из второго подъезда выходит президент. В том, что это именно президент, который поздравлял народ с наступающим Новым годом перед боем курантов, никаких сомнений не вызывало. Бодрствующий разум воспринимал главу государства из соседнего подъезда как аксиому. Были они похожи с тем из телевизора, как две капли воды: и манерой, и лицом, и взглядом. Правда, последний, тот, что не из телевизора, а из второго подъезда, был одет не совсем: мешковатые, далеко не новые джинсы, летняя синтетическая курточка какого-то болотного цвета, на ногах – стоптанные кроссовки. Таким мелочам, как-то: отсутствие охраны и сопровождающих лиц, отсутствие президентского лимузина и отсутствие еще много другого, что в обязательном порядке полагается президенту, - разум Кондрата значения не придавал, будто так и надо.
- Алкоголик? – полувопросительно, но с ноткой уверенности произнес президент, поздоровавшись с Кондратом Семеновичем, как положено, за руку.
- Алкоголик-алкоголик, – легко согласился Кондрат и сделал шаг назад, стесняясь своей обосранности.
- Что так? – поинтересовался президент.
- Не вписались. Выпали-с из обоймы. Стали жертвой переходного периода от развитого социализма к дикому капитализму. При социализме привыкли жить честно, и чтобы государство обо всем заботилось. При капитализме нечестно жить не научились, а государство заботиться перестало. Вот, и оказались на обочине. Лучшее лекарство в этом случае – водка.
- Да-а, – понимающе протянул президент, хотя понимать он ничего не мог, потому что сам никогда не оказывался у разбитого корыта. – Но надо же что-то делать, ради чего-то жить. Нельзя ставить на себе крест.
- Это точно! – подтвердил осмелевший Кондрат. – Крест на твоей могиле поставят родственники или соседи, если найдут свободные денежные средства, что очень сомнительно. Похороны нынче дорогие. Только в этом году я уже семерых своих одногодков похоронил. Плюс-минус пару лет не в счет. Четверо из нашего двора, а трое с моего факультета, вместе учились. Все водка. Кто следующий? Мы тихо уходим в мир иной, освобождаем, так сказать, жизненное пространство. Нас, по-моему, осталось в живых раза в три меньше, чем ветеранов Великой Отечественной. Дай Бог им здоровья. Я имею в виду ветеранов…
Кондрат уловил, что президент потерял интерес к разговору, потерял интерес к теме, которая была затронута и которую он, Кондрат, мог развивать часами. Словно шлагбаум опустился. Кондрат осекся на полуслове, а его собеседник наморщил нос и покрутил головой по сторонам. Потом сказал раздраженно:
- Откуда-то говном пахнуло.
- Вот-вот, – подтвердил Кондрат Семенович и весь сжался. – Мне тоже показалось.
Президент опять наморщил переносицу и раздул ноздри принюхиваясь.
- Ладно, пойду я. Мне сегодня на работе еще столько дерьма разгребать придется, – сказал он и пошел.
На этом сон не закончился, а имел неожиданное продолжение. Одним махом взлетел Кондрат на четвертый этаж в свою квартиру, роняя кое-где на лестничных маршах блямбы неопределенного коричневатого цвета, которые выскакивали из штанины и по обуви сползали на бетонные ступени. Дома он снял с себя все, включил горячую воду, застирался, отмылся, вычистил обувь и, как был нагишом, помыл полы в ванной и в коридоре, чтобы не оставалось никаких следов его недавнего позора. Только тогда он надел на голое тело свой любимый махровый халат. У халата, правда, был один существенный
