Тракторист Сидоренко не любил мух, а мухи его любили, норовили сесть на широкую скуластую морду и нежно пощекотать, что нервировало Сидоренко, потому что он с детства боялся щекотки. Такое, правда, происходило крайне редко, а именно, когда Сидоренко был трезв. В любое другое время мухам дозволялись вольности, они могли хоть гнездо в ноздре у тракториста свить – ему было по фигу. Так они и жили. Мухи носились от избы до отхожего места на задворках, словно перелетные птицы: кому больше нравилось в избе, кому в отхожем месте. Как говорится, на вкус и на цвет… Сидоренко же пахал, сеял, пил самогон – все, как у людей.
Одна маленькая мушка особенно привязалась к трактористу. Влюбилась дура, что ли… Как ее механизатор ни отгонял, она липла к нему и липла. В конце концов, он смирился и даже позволял ей сидеть на широкой лысине, а та в свою очередь сидела смирно, не щекотала, чтобы не досадить любимому.
Раз зашел к Сидоренко его напарник Николай с бутылкой самогонки. Как полагается, сели, выпили, закусили. После третьей Коля и говорит:
- Слышь, Петрович, ну-ка наклони башку.
- Зачем?
- У тебя на лысине муха сидит. Я ее, паскудину обнаглевшую, враз прихлопну. Спорнем?
- Ни-ни …
- Не боись, Петрович, – загорячился Николай. – Я тебя не сильно по темечку хрястну. Ты даже не заметишь.
- Дело не во мне, – рассудительно ответил Сидоренко. – Меня и кувалдой били, и кран-балка на голову падала – как видишь, хрен чего. Дело в мухе. Она мне, как родная, стала. Попривык я к ней.
После посиделок с напарником Сидоренко первый раз в жизни задумался. Может быть, не в первый, а в четвертый. Кто ж сейчас определит? Но так глубоко и серьезно он никогда не задумывался. Это точно. Думал механизатор о мухах. Дело дошло до того, что он даже пить бросил, но так ни до чего не додумался. Решил поговорить с односельчанами, которые, как и он регулярно сталкивались с этой живностью. Выяснилось, что те мух также не жаловали. За что их жаловать? Если бы они молоко давали или яйца несли – тогда другой коленкор. Но и вреда от них никакого, поэтому против них не зверствовали.
Интерес Сидоренко к мухам не прошел в деревне незамеченным. Скучно там, в деревне, а тут такое событие. Рядили и так, и сяк. Досужие домыслы могли бы заглохнуть сами собой, улечься и забыться, но напарник Николай, паскудник, лихо подогревал их.
- Живет он с мухой, – убеждал он своих односельчан.
- Как живет?
- Как с бабой, – пояснял он.
- Брешешь!
Николай пускался в пространные рассуждения, чтобы доказать, что он чист и правдив. При этом он использовал исключительно ненормативную лексику, потому что другой не знал и не хотел знать. В очень приблизительном переводе на литературный язык получалось, что у Сидоренко на лысине есть эрогенная зона. Вероятнее вся лысина – сплошная эрогенная зона, которую облюбовала мушка по каким-то своим неведомым причинам. Она устраивалась там и возбуждала механизатора, доводя его до полного семяизвержения.
После такого разъяснения на селе были замечены случаи, когда кое-кто из мужиков пытался вступить в половой контакт с мухами. Один мужик даже обмазал лысину медом, но, получив от своей супружницы пару раз скалкой по медовой головушке, притих и попыток больше не предпринимал.
Любовная история тракториста Сидоренко задела сердца и сельских баб. Но с другого края. Последние ополчились на мух, объявили им настоящую войну. В домах появились мухобойки, липкие ленты и другое смертоносное оружие. Озлобившиеся бабы пощады не знали.
Сам же Сидоренко в один из выходных дней, надев чистую рубашку, трезвый, отправился в райцентр, в районную библиотеку, чтобы взять какую-нибудь книжку о мухах. Он хотел лучше узнать их особенности, повадки и привычки. Нельзя сказать, что он был совсем трезвый. Хватанул для храбрости стакан самогонки – ведь не каждый день в библиотеку ходишь. И книжку в последний раз лет пятнадцать назад в руках держал. И что такое 250 граммов самогона для знатного механизатора? Это все равно, что тридцать капель валерьяны для управляющего банком.
В библиотеке его ждал облом. Не было там книг о мухах. Другие были. Например, о разведении кроликов в домашнем хозяйстве. От кроликов Сидоренко вежливо отказался, хотя в душе у него все клокотало. На хрен они ему сдались, когда его мухи интересуют!
Вернулся он домой злой и разочарованный. Зря в райцентр промотался, только деньги потратил. Войдя в хату, Сидоренко зажег свет и включил радио. По радио пели песни. Он полез в закрома, достал бутылку самогона и, крепко приложившись к ней, подошел к столу, покрытому грязной порезанной клеенкой. Прямо посредине стола среди застарелых крошек Сидоренко увидел ее, свою мушку. Ошибиться он не мог. Он ее узнал бы среди тысячи таких же мух. Только глупые американцы думают, что все китайцы на одно лицо.
Она распласталась на клеенке, растопырив крылышки, а сверху и чуть сзади пристроился ее сородич. Представшая картина не давала ни малейшего повода для сомнений, чем они занимаются. Сидоренко еще раз крепко приложился к бутылке и хрястнул ей по столу. Глаз у него был верный, а рука – твердая, так что не промахнулся, размазав сладкую парочку по клеенке. В стороны разлетелись брызги самогона и битое стекло.
Из репродуктора неслось:
…Но однажды ночью с молодым ковбоем
Стройную креолку он увидел на песке.
И одною пулей он убил обоих
И бродил по берегу в тоске.
Там, где любовь, там, где любовь,
Там всегда проливается кровь…
