УЗНАТЬ ВСЁ

* * *

Луиза Каннингем всегда была очень любознательной и стремилась докопаться до сокровенной сути самых разных вещей. Такой уж она уродилась, и к своим тридцати пяти годам став директрисой первого на Тортуге пансиона для благородных девиц, не растеряла неистребимой детской тяги к получению всё новых и новых знаний о мире, её окружавшем.

Она иногда сожалела о том, что не родилась мужчиной. Ибо мужчине было несоизмеримо проще познавать мир, нежели женщине, во всём от мужчин зависящей. Тем не менее, Луиза этой зависимости как раз благополучно, — или неблагополучно, по мнению кумушек-соседок, — избежала, открыв пансион на деньги, полученные в наследство от почившего батюшки, и так и не вышла замуж, вполне успешно управляясь со вверенными ей подопечными. Многие знатные семьи Тортуги стремились отдать в её пансион своих подросших дочерей, и Луиза, занимаясь любимым делом, своей жизнью была вполне удовлетворена.

Вполне, но не абсолютно.

Она могла бы порассуждать о том, что абсолютной удовлетворённости нет и не может быть в природе, являющейся бесконечно самообновляющимся организмом, но и без того совершенно точно знала, чего именно не хватает в её картине познания мира. Из этой картины выпал достаточно важный сегмент, а именно — плотская любовь.

Луиза с большим скептицизмом относилась ко всяким «романическим чувствам». Возможно, именно поэтому она так и не вышла замуж, хотя, объективно судя, не была некрасива. Сейчас её кожа немного увяла, в тёмно-русых волосах, туго стянутых в пучок, начала проглядывать седина, но в больших карих глазах светились та же любознательность, что и в юности.

Итак, слово «любовь», безусловно, было чересчур романтичным для термина, который подразумевала Луиза, размышляя об этом, но другие термины казались ей вульгарными по отношению к человеческим существам. Человек как-никак являлся венцом Природы — благодаря обладанию Разумом. Акты оплодотворения, которые Луизе случалось наблюдать среди животных, у людей должны были быть сколько-нибудь одухотворены, поэтому слово «любовь» всё-таки наиболее подходило для обозначения таких актов применительно к человеку.

Кстати, самые эти акты не казались ей чем-то грязным или постыдным. Любое живое существо должно было завести потомство, чтобы продлить существование своего вида, на что и были направлены эти акты, только и всего. Появление на свет этого потомства у кошек, собак и коров она тоже видела.

Луиза вовсе не мечтала о том, чтобы заводить потомство, — материнские чувства, если таковые и были, вполне удовлетворялись её питомицами, с которыми хватало хлопот, — но ей не нравилось, что какая-то сторона жизни оставалась для неё совершенно непознанной.

Однажды, напряжённо размышляя надо всем этим, Луиза полола клумбу возле ограды пансиона, — она вообще любила возиться в саду, — торопясь закончить работу до наступления сумерек. Как вдруг позади неё затрещали ветки, и совершенно незнакомый ей парень — рослый, светловолосый, в поношенной одежде — спрыгнул прямо к её ногам, перемахнув через увитую глицинией изгородь так легко, словно был птицей.

Луиза выпрямилась и озадаченно уставилась на незваного гостя, даже не ахнув. Она вообще не привыкла издавать неосмысленных звуков, тем более, что почти не испугалась. Спрыгнувший с изгороди парень по виду был совсем молод, на добрых пятнадцать лет моложе Луизы. Не успев подняться с грядки, в которую упёрся ладонями, он вскинул на Луизу зелёные смешливые глаза и смущённо улыбнулся.

— Je vous demande pardon! Не бойтесь, мэм, — торопливым полушёпотом пробормотал он, оглянувшись по сторонам. — Клянусь Мадонной, я не причиню вам зла.

Луиза прислушалась. По ту сторону изгороди раздался топот сапог, бряцанье оружия и взволнованные бессвязные  возгласы, перемежавшиеся непристойной руганью.

Солдаты!

Луиза поморщилась и спросила таким же быстрым полушёпотом:

— Вы беглый каторжник?

Парень замотал головой и коротко ответил:

— Я пират, мэм.

— Вот как, — только и вымолвила Луиза.

И спокойно указала парню на сарай, примыкавший к конюшне, в котором Пьер, их кучер и садовник, держал сено и инструменты.

Ост-Индская торговая компания крепко прижала вольное береговое братство… но жителями Тортуги всё-таки правила не Ост-Индская!

Ей больше ничего не пришлось объяснять. Сверкнув улыбкой, беглец исчез в темноте сарая, а Луиза совершенно невозмутимо и холодно отправила прочь сержанта и троих солдат гарнизонного патруля, постучавших было в ворота.

При желании она могла заморозить любого ледяным презрением. А эти четверо к тому же выглядели совершенно не по уставу: дышали как загнанные лошади, или, точнее, как загнанные потные кабаны, и форменные их мундиры были перемазаны какой-то дрянью.

Солдаты уныло поплелись прочь, а Луиза, пылая любопытством, поспешила к сараю. Из увиденного она сделал определённый вывод, и ей не терпелось удостовериться в его истинности, а также просто посмотреть на беглеца.

— Вы их загнали в какую-то выгребную яму, верно? — с ходу выпалила Луиза, проскользнув в сарай.

Парень, удобно устроившийся на куче соломы, при виде Луизы проворно поднялся и широко ухмыльнулся:

— Угадали!

И прыснул со о смеху, от которого не удержалась и Луиза. Зелёные глаза его азартно сверкали, и он казался совершеннейшим мальчишкой, не старше её учениц.

— Как вас зовут? — спросила она, перестав наконец смеяться, и парень чуть нахмурился:

— Зовите меня Рене, если угодно, мэм, — он вопросительно поднял бровь.

— Каннингем, — подсказала Луиза, решив, что его имя, конечно же, вымышленное.

— Я уйду, как только стемнеет, мадам Каннингем, не беспокойтесь! —горячо заверил он.

— Мадмуазель, — педантично поправила она, глядя на револьверы и кинжал, заткнутые у него за пояс. Несомненно, ему доводилось не раз использовать это оружие в бою. Нет, этот Рене вовсе не был мальчишкой!

— Не беспокойтесь, — мягко повторил он, заметив направление её взгляда, и Луиза покачала головой:

— Я и не беспокоюсь.

Проговорив это, она поняла, что ничуть не покривила душой. Беглый пират явно не представлял опасности ни для неё, ни для её учениц и домочадцев. Он почему-то была в этом уверена.

Как странно…

Тем временем парень, оглядевшись, ухватил с полки забытое Пьером краснобокое яблоко и, подбросив его в руке, с хрустом вонзил в него зубы, смущённо покосившись на Луизу.

Значит, он был голоден?

— Я принесу вам поесть, если хотите, — неловко проговорила Луиза. — Когда стемнеет, и все уснут. Не уходите.

— Вы ангел, мэм, я вас обожаю! — с жаром выпалил Рене, вскинув на неё глаза, и Луиза почувствовала, что краснеет, настолько искренне и пылко это прозвучало.

Она в замешательстве откашлялась, повернулась и быстро зашагала прочь, машинально снимая садовые перчатки, перемазанные землёй и зеленью.


* * *
Мысль, так внезапно пришедшая Луизе в голову, пока она стояла в сарае и смотрела на спасённого ею беглеца, за время обычных ежевечерних забот окончательно сформировалась и стала твёрже граней алмаза.

Едва её ученицы и домочадцы утихомирились, заняв свои постели, Луиза умылась, переоделась в свежую сорочку и домашнее платье и заплела волосы в две косы. А потом прихватила с собой керосиновую лампу, узелок со съестным и отправилась в сарай.

Там было тихо. Рене преспокойно спал, зарывшись в груду соломы, и эта детская беспечность и возмутила, и восхитила Луизу.

Аккуратно пристроив лампу на камнях в углу, она присела на корточки и заглянула ему в лицо — безмятежное остроскулое лицо с россыпью веснушек на переносице и смешно выпяченными во сне губами. Внезапно ресницы его дрогнули, взметнулись, и зелёные глаза уставились прямо в глаза Луизе — тревожно и непонимающе.

— Mon Dieu… это вы, мэм… — с облегчением пробормотал он, мгновенно усевшись, и машинально провёл ладонью по волосам, вытряхивая их них соломинки. В вороте его грубой рубахи поблёскивал серебряный медальон.

— Но это мог быть кто угодно, наш кучер Пьер, например, — резонно попеняла ему Луиза, продолжая в упор его разглядывать. Она понимала, что, должно быть, неприлично эдак пялиться на постороннего человека — мужчину! — но, во-первых, он совершенно не смущался, сидел себе, скрестив босые ноги и улыбаясь ей… а во-вторых, ей хотелось на него смотреть. Да!

— Я б нашёл, что ему соврать, — хмыкнул Рене. Что ж, Луиза в этом нисколько не сомневалась!

Вздохнув, она развязала свой узелок и водрузила парню на колени миску с остатками овсянки, прикрытую ломтем хлеба с беконом, и флягу сидра. Это было всё, что она смогла найти на кухне после ужина, не вызвав недоумённых вопросов кухарки Молли.

Она снова внимательно смотрела, как Рене жадно уничтожает кашу, хлеб и мясо, запивая сидром и рассеянно облизывая пальцы, смотрела, уже совершенно не задумываясь о том, прилично это или нет. Он ел, – как это ни странно, – красиво, так, что на него хотелось смотреть.

Он вообще был красив. Каждое его движение было исполнено какой-то… внутренней музыки, внезапно поняла Луиза. Он, должно быть, замечательно танцевал!

О, что за ерунда приходила ей в голову! Это всё от смятения чувств.

Луиза терпеть не могла смятения чувств.

Рене осушил фляжку до последнего глотка, машинально утёрся рукавом и с улыбкой поглядел на Луизу, явно собираясь подняться на ноги:

— Merci, madame... mademoiselle! Я никогда не смогу отплатить вам за вашу доброту!

Голос его дрогнул, и Луиза, решив: «Сейчас или никогда!», выпалила одним духом, невольно протянув руку, чтобы его остановить:

— Сможете, если захотите. Я попрошу вас об услуге, Рене… потому что не могу обратиться  с этой просьбой ни к кому другому.

Выпалив это, она затаила дыхание в ожидании ответа. Он недоумённо моргнул и сосредоточенно сдвинул брови:

— Всё, что вам будет угодно, мэм.

Луиза укоризненно покачала головой:

— Так-таки всё? Вы бросаетесь словами. Мало ли что я могу попросить!

Рене ещё больше нахмурился, из глаз его исчезли смешинки, но он повторил твёрдо и уверенно:

— Всё, что в моих силах, мэм, если вам действительно требуется моя помощь.

Ещё мгновение Луиза смотрела в его серьёзное лицо, а потом проговорила очень тихо и быстро, хотя так же твёрдо, как и он:

— Я хочу, чтобы вы показали мне, что такое плотская любовь.

Она не сомневалась, что, услышав эдакое, он буквально разинет рот. И возможно, расхохочется прямо ей в лицо. Хотя нет, не расхохочется.

Так и случилось. Он действительно разинул рот и распахнул заблестeвшие от изумления глаза. Но не засмеялся, только выдохнул:

— Почему я?

— Я вижу вас первый и последний раз в жизни, — торопливо пояснила Луиза. Сердце у неё заколотилось, и она незаметно прижала локоть к левому боку. Её решение являлось плодом рассудка, чувства в нём не содержалось ни на гран, и глупому сердцу вовсе незачем было так колотиться. — Моё желание продиктовано исключительно разумом. Я всегда стараюсь познать непознанное… опять же в разумных пределах, конечно, — поспешно добавила она, заметив, как дрогнули губы Рене, явно собиравшегося перебить её. — Вы кажетесь мне добрым человеком. И… вы явно понимаете в этом толк. То есть… ну… в этом. В плотской любви… и в женщинах.

Она всё-таки сумела это