РОЗОВЫЕ СТЕНЫ, ИЛИ СКАЗКА О МАМЕ

первых, вторых и третьих практических шагах. После обсуждения стратегии обсудили и ближайшую тактику. В частности, житья-бытья. Добираться до телецентра и до консерватории с окраины далеко, неудобно, а у Варвары Игнатьевны квартира пустует, так что она будет очень рада, если Клара с бабушкой переедет к ней. При этих словах у Прошки запрыгало сердце.
– А мне… мне можно? – робко спросил он у своей настоящей мамы.
Варвара Игнатьевна опять удивилась:
– Ты хочешь жить у меня?! А как же «Розовые Розы» и твои родители? Собственно, я не имею права тебя принять. Я тебе никто.
Все Прошкины силы кончились. Он повернулся и куда-то пошёл, не глядя, куда, не слыша никого. Кто-то возник с ним рядом и голосом Каспера медоточиво ворковал непонятно, о чём. Они очутились на улице, Каспер Ненаглядный Сокол втолкнул его в тёмную иномарку, где, кроме водителя, сидел невысокий крепыш, и сунул ему в руку пластмассовый стаканчик с питьём. Прошка, ни о чём не спрашивая, выпил.
В звенящей голове помутнело, и Прошка отключился. Очнулся он в полумраке сырого грязного подвала. Дёрнул руку, чтобы протереть глаза, но не получилось: её приковали наручниками к влажной, с ржавыми пятнами, трубе. Прошка лежал на старом дырявом матраце. А стены, едва видные в тусклом свете лампочки, свисающей на проводе с низкого потолка, выкрашены в насыщенный розовый цвет.
Напротив Прошки на походном кресле сидел Каспер Ненаглядный Сокол и с жадным любопытством рассматривал его. Прошка почему-то содрогнулся. Да нет! Ему наверняка это почудилось: мрачная тень животного с острыми прямыми рожками, которую отбрасывал розовощёкий пухленький Каспер. И следующее тоже почудилось: когда прямо на Каспера, слившись с ним, уселся невысокий крепыш с модной стрижкой – тот самый, который сторожил Прошку в иномарке.
– Твой батяня должен нам кучу бабла, – вежливым, будничным тоном проговорил крепыш. – Как только выплатит, мы тут же тебя вернём в «Розовые Розы». Почти невредимого. Ну, может, для усиления эффекта, вышлем бандеролькой кусочек твоей плоти – ушко, глазик, пальчик, носик и прочий ливер, годный лишь для украшения плоти… И на видео обязательно запишем…
– Делайте, что хотите, – равнодушно ответил Прошка.
А крепыш по инерции продолжил:
– … для усиления эффекта… Что? Тебе всё равно, если тебя искалечат?
Прошка добросовестно подумал, представил воочию боль и кровь и поёжился. Конечно, не всё равно. Кто ж не боится боли и крови? Значит, будем вопить. Но, вообще, это несправедливо. Прошка-то здесь причём? Он даже не Чернобабов сын. Но просветить невысокого крепыша он не успел: тот стремительно покинул подвал. Ну, и ладно. Интересно: спасут его или не успеют? И кто будет спасать? Новые родители или… истинная мама, Глеб и Клара? Хотя… зачем он им всем? Он же ничего доброго никому не сделал.
Вот так Прошка сидел на старом дырявом матраце, прикованный наручниками к трубе розового подвала и постигал самого себя. Хотя это очень трудно делать, когда тебе всего тринадцать лет.
Сколько прошло времени его заключения, Прошка не знал. Ему периодически приносили фастфутовскую еду и воду. Иногда появлялся невысокий крепыш с модной стрижкой и ругался, что ни маме Алексии, ни самому Чернобабову сынок, похоже, не нужен. В СМИ и в блогах они плачут и тоскуют о нём, а в личных переговорах с похитителями тянут резину, отделываются общими фразами и сетуют, что на носу корпоративная вечеринка, чужая свадьба, участие в сборном концерте, запись, командировка, совещание, а деньги на нуле, ведь жить – это так дорого… Крепыш обещал в скором времени отрубить у Прошки ухо и подкинуть к воротам особняка в посёлке «Розовые Розы»…
Появлялся ещё Каспер Ненаглядный Сокол Сергеевич Сыроватченко. Он усаживался в походное кресло, перетянутое плотной тканью защитного цвета, перекидывал ногу на ногу, складывал на груди руки и пристально, по-нечеловечьи почти не моргая, следил за каждым Прошкиным движением. И ещё он неизменно отбрасывал рогатую тень. Хотя, возможно, это просто блазнилось Прошке…

Глава 13.

К концу прихода Каспера Прошке надоедало чувствовать себя мышкой, ждущей в террариуме свою смерть в удаве, и он спрашивал, зачем к нему приходит сын начальника налоговой полиции, имеющего, в придачу к фуражке государственной службе, пару «кепок» собственного бизнеса. Но Каспер молчал. Сверлил его выпученными глазами и улыбался уголком рта. Однажды, правда, сказал:
– Немного уже осталось, и ты мой, Прохор Галушкин.
И поверг этими словами узника в непонятный трепет.
– В смысле? – продрожали Прошкины губы.
Но Каспер Ненаглядный Сокол улыбнулся уголком рта и ушёл, не оглядываясь. Прошка вдруг хлопнул себя по лбу. Чего он валяется?! Ведь мама учила его, что надо делать, когда тебе угрожает опасность! Слова молитв, которые он перед пленом в мире Розовых Стен, благодаря маме, знал наизусть, вспоминались с трудом. Лишь два слова удались ему сразу: «Господи, помоги!».
Всё-таки, настоящая мама была права: молитва чудесна. Она помогает, если ты этого хочешь всем своим существом. Прошку словно обнял кто-то, успокоил, пообещал, что всё уладится, подсказал слова «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», а ещё Трисвятое и «Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу». Прошка сильно боялся боли, неизвестности, и потому ухватился за молитву, как за спасательный круг: ведь больше ухватиться было не за что…
Раз в день его отпускали походить по подвалу, и он с удивлением прислушивался к своим ощущениям: самая обычная ходьба доставляла ему удовольствия больше, чем что бы то ни было на воле, наверху. Ну, кроме родной мамы…
Прошка старался о ней не думать, чтобы не страдать от вопросов, на которые нет ответов. Один из них прорывался сквозь воздвигаемую стену: «Ищет ли она меня?!».
Однажды у него «в гостях» появился новый человек. Он пришёл после Каспера Ненаглядного Сокола, подобно ему уселся в походное кресло и долго разглядывал Прошку. А потом нехорошо усмехнулся и спросил у невысокого крепыша:
– Что – это вправду он? Такая малявка сорвала мою самую масштабную комбинацию?!
– Ага, – равнодушно ответил модностриженный крепыш.
– Ха! Ну, малец, далеко пойдёшь! Если не прибью. Следи за ним получше, Батура. Если что – я второй по его тело и душу.
Шагнул к Прошке, выставил ему в лицо два ухоженных пальца, пошевелил ими перед его глазами. Когда Батура, выведя усмехающегося гостя, вернулся к Прошке с ужином, он спросил:
– Это кто? Шпейзман?
Батура пробормотал неохотно:
– Шпейзман, Шпейзман. Спятил ты, мальчик, что его махинации с подменой Бердичёвой помешал. Если тебя мои хозяева выпустят после уплаты долгов, то он – ни за что. Найдёт способ тебя так упрятать, что никто в мире не найдёт. На сало тебя пустит. Или на органы. Или в секс-рабы. Или просто – в рабы. У него завсегда куча вариантов в башке крутится. Отдыхай, пока живой.
Мурашки пробежали по всему Прошкиному телу. Он зажмурился и поскорее принялся за молитвы. Кто теперь поможет? Один Бог. Так родная мама говорила.
– Чего там гулькаешь под нос, малявый? – нахмурился Батура.
Ответа не дождался, махнул, хлопнул дверью. Прошка судорожно вздохнул и начал сначала: «Богородице Дево, радуйся! Благодатная Марие, Господь с Тобою…». И забыл, что дальше. Зажмурился: вдруг легче вспомнится. Не вспомнилось. Но тут ему подсказали:
– «… Благословенна Ты в женах, и благословен плод Чрева Твоего, яко Спаса родила душ наших»…
– Глебка! – восторженно завопил Прошка.
Это был, действительно, Глеб Автаев. И снова непонятно, как он здесь оказался?! Дверь же заперта! Он спросил его об этом. Глеб сел рядом с ним, положил руку на его запястье, закованное в наручники.
– Я тебе скажу. Мне стены не препятствие. Для меня препятствие – плохие мысли и плохие поступки.
– А ты кто тогда? Привидение?.. Ну, в смысле… привидений же не бывает… Ангел, что ли?
Тот отрицательно покачал головой и рассказал. Оказывается, родился Глеб Автаев в 1932 году в семье сельского священника, чудом уцелевшего в годы репрессий против православного духовенства.  Служил он на одном из челябинских приходов, но перед войной его вместе с семьёй выслали на Брянщину, а в конце мая сорок первого ворвались в полусгнившую избу, спросили, отрекаются ли чужаки от Бога и присоединяются ли к обновленцам и советской власти. После решительного исповедания Христа всех их, от мала до велика, дочерей и сыновей, от годовалого до пятнадцатилетнего, и жену также, вывезли на телеге в лес, к болоту. Едва батюшка успел благословить семью и взмолиться: «Господи, прими грешные души наши!», как загремели выстрелы. После докалывали ножами и сапогами забивали. Проверили затем, все ли мертвы, и в болото тела сбросили. Глеб избежал казни: как раз в те дни с пастухом ходил коров и овец пасти, вернулся поздно. Вернулся, а дома пусто. Ждал ночь, ждал день, и ещё ночь. Соседи уж после осмелели и шепнули о судьбе его семьи. В девять лет пришлось двадцатилетним становиться по разумению и мужеству. Но ничего, обошлось. Ходил за стадом, получал поесть и обноски.  А в сорок втором во время оккупации бегал курьером у партизанивших мужиков. Страшно было. А что делать? Помолится, перекрестится и попетлял себе по лесу. Схватили его немцы. Пытать не пытали, только угрожали, били, крестик нательный отобрали. А как поняли, что парнишка партизан не выдаст, так и казнили. Вырыли ему перед церковью, которую советчина в сельский клуб обратила, узкую яму и опустили его туда ногами вперёд. Он молится, а на его голову лопаты земли сыплются. Так и засыпали живьём…
– Ничего себе! – выдохнул Прошка.
Перед ним в замедленном темпе повторялись и повторялись картины жестокого убийства.
– И тебя убили?! – не веря, спросил он. – Ты вправду помер?!
Глеб кивнул.
– А как же ты тут… живой? И не вырос нисколько? – не поверил Прошка. – Не привидение же ты! Их не бывает!
– Привидение! Скажешь тоже! – хмыкнул Глеб – Меня после смерти ангелы к Господу принесли. А Он меня за мученическую кончину святым венцом наградил.
– Ничего себе! – ахнул Прошка. – Так ты что, значит… святой?
Глеб не ответил. Прошка ругнул себя за тупость: и так понятно, чего спрашивать?
– И что ты делаешь там, в раю? – с трепетом спросил Прошка, немедленно поверивший в слова Глеба. – На диване лежишь или молишься день и ночь?
Глеб охотно ответил:
– Во-первых, ночи у нас нет. Там всегда светло. И диванов нет. Зачем он? Мы же не устаём, только радуемся.
– Просто летаете и радуетесь? – предположил Прошка.
Глеб его поправил:
– Летаем, радуемся, молимся, людей слушаем, к Престолу Божьему их просьбы носим.
– А разве ты на Земле оказался?
– Меня к тебе Бог послал. Как диавол – Каспера.
Прошка поёжился.
– Зачем это?
– Каспера – чтобы тебя погубить, меня – чтобы спасти. Если ты захочешь, – уточнил Глеб. – Потому что не все, погибая, хотят спастись.
– Как это? – не поверил Прошка. – Жить не хотят, что ли?
– Ну… жить-то хотят… а спастись – нет, – пояснил Глеб.
До Прошки достучалось очередное воспоминание: как родная мама растолковывала ему, что такое спасение души для вечной жизни. Не греши и иди за Христом – и спасён будешь.  Грешишь – значит, идёшь на поводке у диавола к своей погибели. Многие об этом не знают и, получается, вправду – «погибая, не хотят