Контрольная глубина

вы нас поймёте, товарищ мичман, вы – лучший! Присаживайтесь! – идя на серьёзный риск, Бобров сделал широкий жест рукой и указал на банку . Все затихли, ожидая окончательной развязки – реакции старшины команды, от которой теперь зависела дальнейшая судьба вечернего чая.
Шутов, судорожно ворочая глубокими оврагами извилин, намытыми солёной водой дальних походов, молча впился в матроса испепеляющим взглядом. "И хочется и колется и молодость велит", – с иронией подумал он. Ещё немного помедлив с ответом, старшина вдруг смягчился:
–  Вот вечно ты, Бобров, свою голову в петлю суёшь! Снова хочешь попасть на кичу? Или тебе пулевых ранений мало? – сделав внушение, Шутов ожидаемо сменил тактику: – Ну ладно, только ради тебя... Давай Жан, наливай свой "щай"! Быстро-быстро пьём и расходимся, каждый по своим заведованиям!
В ответ раздалось одобрительное гудение полосатой тусовки. Теперь Шутов, заслуживший таким рискованным поступком уважение моряков, был бессрочно и единодушно объявлен лучшим мичманом года. На столе вдруг из ниоткуда возник кассетный магнитофон "Весна" и, традиционно зазвучавшая песня "За тех, кто в море" лёгкой птицей запорхала по камбузу.
Тем временем, командир турбинистов, бессменный царь и владыка корабельной кормы, капитан-лейтенант Швабрин Херольд Александрович, так и не дождавшись возвращения своего главного подчинённого, сам проследовал в центральный пост. Офицер среднего звена считался в экипаже одним из лучших юмористов в жанре монолога. Артист предпочитал оперировать ёмкими, эффектными фразами, сказанными на предельной высоте и громкости. Проходя мимо камбуза, он увидел совершенно не реалистическую картину. Во время не оконченной ещё аварийной тревоги, за баками вместе с матросами сидели несколько мичманов с различных боевых частей и... пили чай! Без меры изумлённый Швабрин, для бодрости и наведения оптической чёткости, потряс головой и, почти театрально подбоченясь, воскликнул высоким драматико-хара́ктерным меццо-сопрано:
–  Это что ещё, понимаешь, за чаепитие тут у вас, товарищи молодые офицеры и старые матросы??! – Как уже было сказано, Швабрин не гнушался хорошего юмора, и крепкое флотское словцо частенько срывалось с его губ. Бравый малорослый командир турбины всегда старался при случае за что-нибудь "оттянуть" личный состав и офицеров – мичманов, – Вы представляете себе, что будет, если здесь сейчас появится командир нашего, понимаете ли, корабля?!  – продолжал визжать он.
–  У нас здесь, тарищ тан-нант , в преддверии нового года идёт конкурс на лучшего мичмана выходо́в! – сдерживая эмоции выпалил Оськин, – И уже определился победитель, – давясь улыбкой, он перевёл сверкающий, переполненный гордости взгляд на Шутова.
Два десятка лужёных военно-морских глоток разразились хоровым хохотом. Мичман Шутов, в предчувствии иерархической баталии, точнее, морально-технологического избиения младших по званию, тяжело вздохнул. Но первый удар, к счастью, достался не ему:
– А ты куда смотришь, комод  недоделанный? Снова хочешь на губе  отметиться? – совсем не по форме обратился Швабрин к Оськину. Перспектива перетягивания на противоположную, матросскую сторону своей правой руки – мичмана Шутова, его совсем не вдохновляла. Стремясь предотвратить незапланированную ампутацию важной конечности, он решил "ковать железо, пока оно здесь", то есть продолжать при всех тянуть простоватого Оськина, – Я те чё скал делать? Молодняк тренировать, а ты чё? И вообще, встаньте, тащ матрос, когда с вами старший официръ разговаривает! – зачем-то поставил он точку с известным Баварским выговором, подтянулся и акцентированно перекатился с носков на пятки, как бы подчёркивая этим выпадом норд-мир-Дойчланд выправку.
Высоченный Оськин встал, почти упершись головой в лампы дневного освещения и, глядя куда-то далеко вниз, попытался возразить главному:
– Но, товарищ капитан-лейтенант, молодые турбинисты выполнили поставленную перед ними задачу, в норматив уложились и...
Н-да, лучше бы он не приказывал Оськину вставать! Швабрин стоял, дыша своему подчинённому в пуп, в прямом смысле этого слова. Маленький пузатый каплей  сильно задрав голову вверх, продолжал перекатываться с пяток на носки и обратно, пытаясь при этом что-то доказать гиганту. Половина присутствующих уже еле сдерживали смех, слушая пулемётную очередь утончённой словесной бравады командира, направленной на подчинённого-великана.
Но вдруг за спиной Швабрина, как в беспокойном сне, из мёртвой сумеречной зоны выросли три внушительные фигуры. Усы капитана корабля, мистическим образом слились с усами Швабрина и на мгновение указанные персоны стали почти не различимы... Но несчастный командир турбинистов до последнего трагического мига так и не почувствовал приблизившейся к нему сзади тройной угрозы...
–  Сми-ирна! – возопил Шутов, первым узревший опасность в лице кэпа , зама  и бычка . Сидящие за столами мичманы и матросы повскакивали со своих мест и, как во время построения на дивизионном плаце, вытянулись в струнку.
–  Вольно! – удивлённо уронил Швабрин, всё ещё не видя кэпа. Он сверху вниз мерял возмущённым взглядом собравшихся, – Я тут, понимаешь, уже десять минут перед ними из кожи вон лезу, а они только поднимаются! Не хорошо, товарищи военные моряки, не хорошо-о! Да-с.
Командир корабля сделал шаг вперёд и решительным жестом отодвинул в сторону опешившего капитана-лейтенанта.
–  Что это ещё, дьявол вас забери, за церемония такая чайная во время учений?! – командир бросил гневный взгляд на играющую "Весну", лицо его побагровело и мелко затряслось: – Вы бы ещё тут спирт пить начали!


Пусть в море каждый одинок,
Пускай, не лёгок груз сомнений,
Но в мире нет других дорог
С такой свободой направлений, –


Беспечно воспроизводил магнитофон морскую мелодию, счастливо не ведая никакой субординации. Капитан первого ранга схватил невиновный кассетник и с размаху грохнул им о палубу. По полу камбуза весело запрыгали запчасти, и даже выскочившая кассета, прежде чем техника сумела издать последний, жалобный писк:


И вечный ветер и вода... –
и испустила дух.

–  А ну-ка, все бегом на боевые посты!! – взревел капитан, не обращая никакого внимания на последнее печальное обстоятельство безвременной кончины аудиотехники, – Команда бегом была дана для всех! – снова прорычал он, зыркнув на замешкавшихся мичманов. Под удаляющееся испуганное шлёпанье прогаров, он перевёл взгляд на Швабрина и суровым голосом добавил: – А вас, товарищ капитан-лейтенант, я попрошу проследовать за мной в центральный пост!
Зам и бычок, потеряв из поля зрения силуэты провинившихся молодых сундуков , перевели возмущённые, мечущие голубые молнии взгляды на Швабрина. Никогда ещё не приходилось оловянным нервам кап-лея выдерживать столько ненависти одновременно. Съёжившись от холодного мистического ужаса, Швабрин тут же интуитивно смекнул, что вердикт: "виновны!" снова будет вынесен команде турбинистов...

Информацию о нарушении режима проведения учений, решили закрыть за семью замками. Взвинченный до предела капитан позже собрал офицеров в гарсунке , чтобы инкогнито предупредить их об этом.
–  Иначе все наряды на базе будут нашими! И не видать тогда морякам  Паратунки  после следующего похода, как своей задницы! – изрёк он.
Но, как сказал один мудрец, или просто кто-то умный, если тайну знают больше чем двое – значит тайну, блин, знают все. Семь пресловутых, несуществующих замков легко слетели с петель и их душки рассыпались в прах. В этот же день лодку облетела чёрная весть – выхода́  будут продолжаться ещё два дня, хотя запланировано было вернуться на базу не далее, чем завтра. Позади торпедные стрельбы, погружение на контрольную глубину , вводные учения с поступлением воды... Теперь же, из-за какого-то стукача предстоит ещё одно погружение. Но на этот раз на предельную глубину – четыреста метров! Обычно таким испытаниям крейсера этого проекта не подвергаются, но сейчас... Если бедная старушка-азушка  выдержит, то вы все родились в рубашках, если нет, то...
Как информация о "несанкционированном" вечернем чаепитии, прямо с моря могла просочиться в штаб флота? Кому-то захотелось подольше пробороздить просторы тёмных глубин океана? Или кто-то пожелал, чтобы звёзды во время вселенского звездопада упали прямо к нему на плечи?
Однако стоит, немного прокрутив время назад, увидеть, что же произошло после исхода из столовой личного состава главенствующей верхушки и взятия ими в плен капитан-лейтенанта Швабрина.

Главный турбинист стоял, вытянувшись по стойке смирно, ежесекундно принимая в верхнюю часть теменной области моральные тумаки. Как ни пытался Херольд Александрович вставить что-либо в оправдание своей персоны, никто его не слушал да и слушать не желал. Командир корабля, махая в воздухе крепко сжатым литым капитанским кулаком, без остановки посылал в сторону каплея устные прозаические шедевры, а звукопринимающие органы присутствующей свиты, с жадностью схватывая всё на лету, счастливо сохраняли их в недрах своей долговременной памяти.
–  ...пачему вы такой здоровый и счастливый стоите и смотрите,  как моряки пьют вечерний чай во время учебной аварийной тревоги?!
–  Тащ комадир, разрешите доложи... – пытался сделать оправдательную вставку Швабрин, но командир, казалось, и не думал замечать этого.
–  ... захожу я на матросский камбуз, а там вы – сытый, довольный и не выдерживающий никакой критики в свой адрес! От меня не шарахаетесь и никого вокруг не замечаете! Увидев такое нарушение, вы, товарищ капитан-лейтенант, должны Бенгальским тигром, часто маша крыльями, лететь впереди собственного визга, неся в зубах перекушенного пополам мичмана Жуткого… э-э, точнее Шутова, заодно таща под мышкой флагманского связиста – старшего мичмана Припухлина, эту обнаглевшую инфузорию, этого тщеславного заевшегося ужа, с его инфантильной ухмылкой...
–  Тарщ, я шёл для доклада в центральный и увид...
–  ... а затем, здесь, бросив это говно к моим ногам, с зарёванными глазами доложить об устранении замечаний по вечернему чаю...
–  М-м-м, но... тарщ...
–  Малчать! Что вы корчитесь как ящерица, которой отрубили голову?! Это и есть облик советского офицера – мелкий и крикливый, ничего толком не делающий когда нужно? А только без пользы ревущий океанской белугой в студёную пору?! – командир покосился на замполита и, словно вспомнив о теории всеобщего равенства, переключился на священного носителя мудрых заветов партии: –  А вы, товарищ капитан третьего ранга! Какого рожна вечно ходите тенью за механиком и по каждому поводу плачетесь ему в жилетку? Такое ощущение, будто вы боитесь, что вас кто-то обидит! Живёте его мыслями и эмоциями, прикрываясь им, как доской почёта от всех служебных невзгод!! – он сделал мимолётную паузу и, снова привычно ломая синтаксис великого могучего, перекинулся на механика: – А ты, Иваныч, не стой тут старославянским столбом, и не уходи в себя, а то я тебя там в два счёта найду! И не молчи, как шокированный протоиерей на исповеди грешников перед началом конца света!
–  Эхм! – прокряхтел в ответ