Шерсти клок

попробуй завести семью, детей, это очень мобилизует, - начал было я, но Джон не дал мне договорить:
  - Это типа мне надо найти «вторую половинку»? – издевательским голосом поинтересовался он, - А ну-ка просвети, где же это ее искать? А?
  Обычно в таких жизненных ситуациях, да еще во время застолья, меня неудержимо тянет на метафизику, тут уж ничего не попишешь:
  - Есть такая теория, она связана с реинкарнацией, кармой и прочими этими делами. Короче, все твои друзья, родные, то есть все люди, которые участвуют в твоей судьбе, рождаются вместе с тобой каждый раз, когда ты снова появляешься в этом мире, но только в разных ипостасях. То есть, например, твой отец в прошлой жизни был твоим сыном, твой нынешний брат раньше был лучшим другом, а мать – сестрой. Никого и ничего не надо искать, все с самого начала рядом с тобой, надо только внимательно смотреть вокруг. Понял?
  Все это время он молча слушал меня, уставившись в свою тарелку, ковыряя огурцы вилкой, потом молча налил себе водки, выпил, посмотрел на меня уже явно осоловевшими глазами и, наконец, спросил:
  - А враги?
  - Какие враги? – не понял я.
  - Враги, - повторил он, - они тоже рождаются вместе с тобой? Каждый раз?
  От неожиданности я даже растерялся, честно говоря, о таком повороте событий я никогда и не думал, и его вопрос просто поставил меня в тупик. Видя мое замешательство, Джон довольно рассмеялся и, чеканя каждое слово, продолжил:
  - Гавно твоя теория. Может, когда-то так и было, а теперь все не так. Теперь по-другому: и друг твой может жить на другом конце света и никогда с тобой не встретиться, и слыхом о тебе не слыхивать, и враг твой может быть твоим братом, и всю жизнь будет сосать из тебя жизнь, как упырь какой-нибудь. Ну, не обязательно братом, а скажем, матерью. Понял? Матерью! – вдруг заржал он громко, на весь буфет, каким-то жутким смехом, во весь свой рот, набитый салатом, и в глазах его, которые совсем не смеялись, заплясали языки черного пламени, отчего мне стало совсем не по себе. Словно спохватившись, Джон вдруг засуетился, вскочил из-за стола, стал собираться, демонстративно посматривая на часы.
  - Ты куда? – удивился я, - Еще полчаса!
   Но он категорично покачал головой и направился к выходу, внезапно остановился, повернулся ко мне, снял со своей руки часы и протянул их мне:
  - На, держи!
  - Зачем? – не понял я, - Я часы не ношу.
  - Заткнись! – категорично оборвал меня он, - Держи, кому сказал! На память, - он попытался было улыбнуться, но вышло это как-то вымученно и фальшиво, - С паршивой овцы хоть шерсти клок!
  - Джон! – попытался остановить его я, но он хлопнул меня по плечу, взял сумку и вышел из буфета. Я некоторое время еще сидел за столом, словно в оцепенении, глядя в пустую тарелку, потом налил себе газировки, которая осталась почти не тронутой, выпил залпом и поехал к себе домой. Никак наш разговор не выходил у меня из головы, эта вдруг резкая смена настроения моего друга детства, этот странный демарш, часы еще эти его, черт бы их побрал. Обиделся, что ли? На что? Козел…

                                                                            Глава 4

  И все пошло по-старому – семья, дети, работа. Ничего так не затягивает, как повседневная жизнь. Прошло, наверное, года два, может быть три. И вот как-то в городе совершенно случайно встретил своих бывших одноклассников, еле узнали друг друга, разговорились. Вспомнили старые времена, школу, общих знакомых.
  - Как там Джон? – наконец не утерпел я.
  - Никак. Сидит.
  - Где сидит? – я, честно говоря, опешил от неожиданности.
  - В тюрьме, где же еще? Ты что, не в курсе? Он мать свою топором зарубил, давно, года два назад. Жалко его, вроде за ум взялся, устроился дальнобойщиком, стал зарабатывать неплохо.  Бабу себе нашел, говорят, стали жить с ней вместе, дома у него все вместе – он, она и его мать. И как-то приехал с рейса, заходит в дом – а там гульбище, мать его пьяная в дым, жена такая же, да еще и полуголая, и какие-то алкаши за столом сидят, бухают. Ну, он им рожи начистил, за калитку выкинул, бабе своей тоже в пятак дал, и тут мать на него с ножом поперла. Он топор схватил и обухом ей по голове. На суде дали ему десять лет. Вот такие дела.
  Уже потом, много лет спустя, я узнал, что через восемь лет Джон вышел из тюрьмы по условно-досрочному освобождению. Вернулся в Николаевку и устроился ночным сторожем в местную ПМК. Снова стал пить, и если на работе еще держался, то дома уходил резко в «штопор», словно «мессершмитт», сбитый советскими зенитчиками где-нибудь под Москвой. По утрам брал в ларьке напротив бутылку водки и уходил на кладбище, и его часто видели на могиле матери, где он, сидя на скамеечке, подолгу разговаривал с ней, глядя на надгробие, сделанное из оцинкованной стали и выкрашенное в темно-синий цвет. Спустя всего год Джон умер у себя дома, ночью во сне, от остановки сердца. Его похоронили в Николаевке, на сельском кладбище, рядом с матерью.
  Вот такая история. Его часы, которые он подарил мне тогда на вокзале, я ношу до сих пор, так же, как Джон носил их - циферблатом внутрь. И хотя они постоянно врут самым бессовестным образом, не ахти какого качества, самые обыкновенные, механические, из какого-то желто-белого металла, с очень удобным эластичным, тоже металлическим браслетом, я и не думаю их выбрасывать, и даже как-то уже свыкся с ними.  Какая-никакая, а все же память.