внятных не произнёс. Сосед обернулся и, видя бодрый вид Анисима, предположил:
- Сильно?
Сил хватило моргнуть. Утешив стандартным «будь спок» исчез в комнате. Минуту спустя материализовался с двумя банками «Лифляндское Светлое».
Первые глотки принесли облегчение. Последние – прогнали хворь.
- Я твой должник, - улыбнулся широко Анисим.
- Свои люди, сочтёмся! – отреагировал сосед и принялся снова стучать, пилить, сверлить.
Анисим отправился в магазин. Важно не переборщить с лекарством, думал он по дороге, насвистывая какой-то весёленький мотивчик, взять в меру. Мера – это десять поллитровок «Столичного Портера».
Приведя внутреннее состояние в полную гармонию с окружающей средой, Анисим обратил взгляд на компьютер.
Открыл страничку Кати и снова, в полной задумчивости смотрел на её фото. Беззвучно шевелил губами, изредка вытирал предательски влажнеющие уголки глаз. Вздыхал тяжело и снова смотрел на Катино фото. В итоге выключил компьютер. Безо всякого настроения допил пиво и лёг спать в восьмом часу вечера.
Неугомонная флибустьерка Ванда не оставила попыток взять на абордаж флагманский фрегат – Анисима Бондарь.
За выходные полностью сменила образ. Перекрасилась в ярко-рыжий цвет, постриглась а-ля мальчик-хулиган. Короткая чёлка по верхней линии бровей вызывающе оттеняла красоту голубых глаз. Приобрела костюм-двойку цвета морской волны и туфли в тон.
За исключением Анисима, находящиеся в кабинете по делу или просто выпить кофе-чаю мужчины оценили перемены Ванды, засыпали комплиментами. Игриво интересовались, уж не появился ли у неё тайный воздыхатель. Она стыдливо прикрывалась журналом «Vogue», косила взгляд и, отмахиваясь ладошкой, отвечала кратко «Возможно-возможно!»; кокетливо щуря глазки «С какой стороны посмотреть!»; вызывающе акцентируя слова «Ну, если у нас мужчины только для вида».
Кому адресовались слова, было понятно. Но адресат пребывал в непонятной прострации, блуждающим, ничего не замечающим взором обводил сослуживцев и продолжал работать. Волны информации набегали на берег его слуха и откатывались назад; корабли сплетен разбивались о рифы его отвлечённости; терпящие бедствие слухи и намёки тонули в штормующем море, не видя света его маяка.
Анисим был здесь и одновременно в астрале: он считывал одному ему нужную информацию и не спешил с нею делиться.
С момента получения известия, что Анисим обозначился в сети, Катя стала отслеживать все посещения своей странички.
После первого посещения Анисим не оставил ни строчки, чем огорчил Катю. Она списала это на лёгкое потрясение, чувство ей знакомое. Заодно развеяла все сомнения, тот ли это школьный товарищ, мало ли на белом свете Анисимов да ещё Бондарь! И он убедился, это именно она, Катя Рыбак.
Но когда после второго посещения место для сообщения оказалось пустым, она разнервничалась. Ну, что за блажь, зайти и ничего не написать! Или каприз, призадумалась Катя, и улыбнулась, вспомнились строчки из некогда популярной песни: «Напиши мне письмо, хоть две строчки всего…»
Ай, да Анисим, восхищалась сдержанностью друга Катя, скуп на эмоции, предельно скуп. Или терпелив? Ждёт, кто первым сдастся и моргнёт.
И в третий раз Анисим зашёл, потоптался у порога, и без лишних слов удалился. Да что ж такое, негодовала Катя, кипя как чайник, у него что, даже фантазии не хватило накалякать пару слов? Измеряя кабинет по периметру, пересекая по диагонали, остужая гнев и выпуская пар, думала-думала… и наконец, надумала. Если гора не идёт к Магомету, то Алёнушка письма Иванушке относит на почту сама. Ножками. Эврика кричать не пришлось. Злорадно подавляя волны эмоций на красивом лице, то сводя брови к переносице, то сжимая губы в тонкую ниточку, она ввела себя в состояние бесконечного спокойствия. Скользя по полу на высоченных шпильках, подлетела к столу, наклонилась над клавиатурой и исполнила классический ход е2-е4: - Здравствуй, Анисим. Это до безобразия неприлично, приходить в гости и молчать. Ау! Отзовись! Или язык от страха проглотил?
Зря Катя ждала ответный ход конём.
Последний раз такое было в конце девяностых прошлого века. Вечером отключили электричество. С трудом дозвонившись в АДС, Анисим узнал, на линии авария, работают аварийные бригады, без света весь Пятницкий район. Сдержался, не съязвил в ответ ласковой дежурной, что ему не легче оттого, что не только в его квартире нет света, но и в других тоже, да промолчал. Подумал, бедняжке сейчас и без того не фонтан. Вытащил из комода ноутбук, проверил заряд батареи, и включил.
Пробежав сообщение от Кати, задумался.
Светлые чувства, проснувшиеся к Катерине, сделали жизнь юного Анисима ярче и радостней. Каждая минута наедине – счастье. Он старался вырвать у дня, ночи-то были ещё недоступны, максимальное количество этих минут. На вершине счастья он находился в тот момент, когда обоим выпадало дежурство в классе. В обязанности дежурных входил небольшой перечень выполняемых работ. Как то: чистая доска в начале каждого урока, чистая, влажная ветошь, запас мелков и, самое ответственное, мытьё полов в помещении по окончании занятий.
Во время уборки было предостаточно возможностей как бы невзначай коснуться руки Катерины, на уроке это тайком, кончиками пальцев, легко скользя по нежной бархатной коже или, с трепетом дотронуться коленки, круглой, горячей, обтянутой плотной тканью колготок. Можно без опаски сесть рядом на парте, обнять и…
Это случилось в марте. За три дня до весенних каникул. Во время очередного дежурства.
С самого утра Анисим задерживал взгляд на Кате, беседующей с подругами. Улыбался ей в ответ. Кивал незаметно головой. Иногда сам ловил Катин взгляд, на секунду задерживался, будто что-то хотел сказать и продолжал ёрничать с друзьями, корча рожицы и громко смеясь.
В воздухе летало электричество, готовое, вот-вот, заискриться и вызвать внезапную вспышку чувств.
Занятия прошли, как тень, не оставив следа в памяти.
Опустели классы. Разошлись ученики по домам. За ними следом преподаватели. Дежурная техничка сладко дремала в своей комнатёнке под центральной лестницей, иногда потряхивая головой, повязанной застиранной выцветшей косынкой, во сне, выйдя из роли, недоумённо моргала сонными глазами, продолжая находиться в самом интересном месте сна, являясь главным персонажем происходящего.
Постепенно испарились и последние дежурные, хлопнули радостно двери осиротевших пустых классов, взвизгнули, скрипнули ключи в замках. Погасли лампочки. Классы погрузились в трепетную дрёму. В коридорах через один горели светильники, размытым светом-розгой гоняя расшалившиеся призраки учеников, и незаметно гасили ненавязчивую агрессию приближающейся ночи.
Мытьё полов Анисим взял на себя. Катю усадил на стул, поставленный на стол, как на трон. Она что-то рассказывала, стараясь не подавать вида мучившей её нервозности, а Анисим, засучив рукава рубашки, полоскал тряпку в ведре, мыл полы, снова полоскал и отжимал ветошь. Пару раз Катя похвалила его, предположив, дома он помогает маме с уборкой, он ответил, а как же, ей-то одной трудно управиться с четырьмя мужиками и рассмеялся.
От процесса мытья снова отвлёк голос Кати, взволнованными нотками прозвучавший в звенящей тишине класса:
- Анисим…
Он оглянулся. Катя слезла со стула и присела на краешек стола.
- Анисим… - в её голосе, взгляде пронзительно говорило и звучало что-то далёкое, ощутимо родное и близкое. Катя поправила зачем-то воротник блузки, причёску, откинулась назад, опёрлась на руки.
Сердце у Анисима гулко забилось. Мелкая дрожь цунами прошлась от макушки до пят. Увлажнились насухо вытертые ладони и обмякли колени. Не отводя взгляда от Кати, чувствуя, как горит лицо, на ватных ногах Анисим приблизился к ней и остановился в полушаге.
Взгляд Кати подёрнулся поволокой, дыхание заметно участилось, под блузкой, вверх-вниз, завораживающе двигались заветные округлости. Губы непроизвольно шевельнулись, лицо озарилось улыбкой.
Анисим преодолел последнее расстояние, уткнулся в пахнущие сосновым бором волосы, замер на мгновение. Торопливо, дрожащими от нетерпения пальцами расстегнул пуговицы на блузке и застыл. Он не знал, как поступить дальше. С таким предметом белья, как бюстгальтер, он не сталкивался. Замешательство прервала Катя. Застёжка раскрылась легко. Катя обхватила за голову Анисима и прижала к груди.
Произошедшее дальше можно назвать сном, если бы это не было явью. На какое-то время Анисим выпал из реальности. Всё вокруг завертелось, замельтешило, слилось в одну большую разноцветную полосу.
Впервые в жизни он ощущал запах женского тела. Манящий, зовущий, лишающий сил аромат нежной кожи. Он тёрся лицом в ложбинке между грудей, прикасался губами к телу, к маленьким набухшим соскам. Он чувствовал в себе мелкие вибрации и исходящий трепет от Кати. Он терял себя в этом огромном мире, ограниченном безучастными каменными стенами помещения.
Изредка Анисим возвращался в своё тело, но оно было ему тесно, и снова уходил. Туда, где была Катя. Близкая. Родная. Любимая.
В какой-то момент Анисим, вернувшись в себя, ощутил горячую волну, зародившуюся под самым горлом; пока она ещё кипела в нём, набирая силу и мощь. Наполнив чащу до предела, волна выплеснулась и стремительно побежала по телу. Распирая его в разные стороны. Разрывая на мелкие кусочки.
А где-то в далёком Приморске в полном молчании и сгущающейся темноте ворочалась в кровати Катя. Находясь в состоянии пограничного порубежья меж сном и явью, балансируя на тонкой грани, она пыталась сохранить неустойчивое равновесие и не обрушиться мелкими осколками дня в бездонное небо событий.
Жизнь без совпадений, жизнь, наполненная скупым однообразием.
Именно этот момент из далёкой юности пришёл в сон Катерины. Она нервно дёрнулась, напряглась, скомканное одеяло прижала к груди.
Она не была уверена, слышит ли её Анисим. Она целовала его волосы и шептала, шептала. Что? сейчас и не помнила, да уже и не важно.
Катя выгнулась на кровати, еле слышно застонала, прикусила губу и ещё сильнее прижала к груди скомканное одеяло, и застыла, подмяв под себя простыню.
«Будь смелее, Анисим, - прямо в ухо раздался горячий шёпот, слетевший с уст Катерины взволнованной птицей. – Немножечко смелее».
Жадно, горячими, сухими губами Анисим собирал нектар страсти с тела-цветка Катерины; в ушах стоял перезвон; перед глазами плыли разноцветные круги; ломило, до отупения в затылке; жаркий противный пот тонкой струйкой тёк по позвоночнику.
«Смелее! – толкали волны-слова Катерины тяжёлую ладью нерешительности Анисима. – Смелее!»
По нервным, спазматическим сильным объятиям Катерины, иногда на время ослабевающим, он чувствовал полную гармонию с нею. «Не прекращай! – разгрызал тихий взволнованный шёпот ухо Анисима. – Ещё!»
Воздух вокруг молодых тел резонировал; трепетали шторы на окнах; пришли в движение бутоны цветов и листья комнатных растений; покосился на стене над доской портрет Исаака Ньютона и как-то осуждающе смотрел на происходящее великий грек Архимед.
Резонировали молекулы
