Роман-Эссе. Боль.

Ему нужен был друг, второе - я, и он шестым чувством, до немоты в сердце, во всем теле чувствовал единая — кровника, брата, в этом распростертом на зеленом ложе человеке.

XXV.

Заморозки опушили голубовато-синим инеем мох, низ ельника, капюшон человека и жесткие усы волка. Желтая овсянка юрко вынырнула из глубины и прерывисто затренькала в хрустальный колокольчик:
- Зи-инь, зи-инь - и снова - зинь, зинь...
Юрий открыл глаза и тут же, еще не осознавая, встретился с немигающим оком зверя. Он спокойно лежал, положив крупную голову на лапы и внимательно наблюдал... И когда рука человека сжала топор и потянула к себе, - волк только приподнял верхнюю губу, открывая белые, мощные клыки, и еле слышно включил угрожающий моторчик:
- Р-р-ры-ы;  ры-ры-ы-ы...-  мягкое,  ровное  рычание  вспугнуло замершею на мгновение птичку, и она, вздергиваясь и проваливаясь
веретеном крыльев в воздухе, нырнула в чащу...
- Больной что ли он? - метнулось в голове Юрия, но глядя на мощный костяк, тут, же отбросил крамольную мысль:
- Нет, не успею!.. Вот попал...
Тело затекло от долгого сна на свежем воздухе, и Юрий, сторожа глазами зверя, с трудом, насилуя себя, разогнул пальцы на топорище... Волк,
как бы в одобрении, покачал лохматой головой и, приподнявшись, отошел на три шага в сторону и опять улегся в той же позе мордой к человеку.
- Нет, что-то здесь не так! - уже без опаски, разминая захолодевшие ьмышцы, - подумал он.
- Видать в качестве завтрака я его совсем не интересую. Его шокировало поведение зверя... Такого он и на послух не слыхивал, чтобы вот так, запросто, волк пристрял к человеку. И Юрий, как бы не обращая на него внимания, занялся приготовлением завтрака: достал сухари, бросил пару кусков зверю, потом три кусочка сала поменьше себе и один большой подкинул в воздух... Волк поймал на лету, хищно клацнул зубами и разом проглотив, облизнулся.
И только когда Юрий закурил, он недовольно морщил нос и терпел, косясь на человека:
- Что еще придумал двуногий?
А двуногий собирался... Сложил съестное, одним движением завязал рюкзак и забросил за спину, засунул под штормовку в удобно прилаженную петлю топор, проверил, чтобы ничего не мешало при ходьбе - и только после этого в сомнении, глянув на волка, выдохнул:
- Ну, что, серый, пошли! - и не веря собственным глазам, увидел; тот пружинисто подскочил на всех четырех лапах и молча, как хорошо
вышколенная   собака,   двинулся   следом!..   Обернувшись   раза  два   и убедившись в серьезности намерений зверя  следовать вместе, Юрий прибавил шаг…
Земля покачивалась под ногами, пружинила, стреляла фонтанчиками, влажно поблескивала серо-зеленым покровом... В облаке стоячего плотного гнуса они - близкие и чужие, - каждый со своей целью - шли и шли навстречу судьбе.
Лес постепенно редел и редел, и скоро искореженные приплюснутые березы, тягуче встречали и провожали, цеплялись за них корявыми длинными ветвями, - как бы уговаривая не торопиться...
Местность понизилась, и попутчики опять врезались в хвойную массу, и здесь волк исчез. Юрий хотел свистнуть, но что-то остановило его, и он понял: это ниже волчьего достоинства! - отзываться на свист и, успокоившись, решил основательно перекусить и попить горячего чаю.
Привычно соорудив костерок с запасом дров, он сбросил куртку, сапоги, размотал волглые портянки, пошевелил пальцами и прилег у приятного жара...
Очнулся от тихого, вежливого рычания и резко обернувшись, увидел сидящего сзади волка с окровавленным зайцем в ногах и как закономерное протянул:
- Молодец, серый!
Сделанным на зоне ножом быстро освежевал длинноухого, разрубил на две части и большую, вместе с бутором бросил волку, как добытчику.
Срубил сырую палку, заострил и, нанизав оставшееся мясо, выставил на уголья костра, крепко посолив перед этим.
Зверь занялся обедом, нет-нет, поглядывая на хлопоты человека, и старался не мешать. Но кто у них был главным? - Они не знали, - каждый из них жил по своему закону и старались не переступить грань дозволенного -невидимую границу завязывающихся отношений... Время само знает, когда и как?..
И только нетерпеливый торопит или наоборот гонит от себя упирающуюся от непривычной ласки дикую птицу, а тут зверь?.. И если человек осознавал все, и ему было хорошо, то волчий инстинкт хищника сопротивлялся, ломал серую душу, выворачивал ее наизнанку, - но намеченная цель была выше, и он старался наперекор своей натуре сблизиться с двуногим. Могучий зов свободы и бунтующая дикая кровь предков подсказывали:
- В этом двуногом есть то, что так необходимо тебе, - сильный, жесткий и главное надежный характер, - похожий на твой.
И эта высшая музыка сфер уже протянулась между ними, и с каждой минуткой, часом привязывала все крепче и крепче друг к другу, в одни невидимый узел... И они, сохраняя непререкаемый обет поведения, с молчаливого обоюдного согласия сохраняли собственное достоинство и не форсировали события.
Волк и человек, человек и волк! - что-то единое, цельное зарождалось в них - великое начало дружбы, выше которой одна Любовь! - и эти два чувства часто переплетаются, перетекают одно в другое и согласными взмахами крыльев несут по жизни, по завоеванной Свободе, навстречу освобождающей от всего и вся - ее величеству Смерти! И не сговариваясь, как само собой разумеющее, они оба, не боялись ее - эту настигающую всех — красивую черную печаль и без страха летели ей навстречу,   как   к   положенному   и   достойному   всепонимающему   и всепостигающему результату жизни... Ну, а пока - цель, свобода, судьба - ждала их...
Человека - начало Вечности, волка - огонь Мести!
И каждый был занят своим, и они были не виноваты, что жизнь распорядилась слить их в одно целое, значит, ей было так угодно, и они, не зная про это, чувствовали: что зачем-то нужны друг другу и интуитивно уже переговаривались, советовались, приближаясь на все более короткое интимное расстояние.
Белые дни и белые ночи сопровождали их; то ослепительно-голубым шелком, то жемчужно-матовым парашютом высокого неба.
Волк принюхивался, Юрий приглядывался и вместе - двумя покачивающимися силуэтами - человек растянутым вверх, зверь стелящимся по земле - удалялись в лесотундру, в глубокое обоюдное одиночество, в весеннее распахнутое пространство... Спали они уже вместе, крепко прижавшись, обогревая телами, сердцами, дыханием друг друга, и когда человек запускал узкую ладонь в горячий мех волка, тот уже не
вздрагивал, а удовлетворенно улыбался усатой мордой и в настороженный дреме старался не потревожить сон двуногого.
Все складывалось как нельзя лучше... Они шли верной дорогой... Запах медведя становился все отчетливей и свежее, и волк, поводя носом, злобно скалился, шерсть на загривке приподнималась и опадала...
Сердце мощно гнало, горячило кровь, бурлило ледяной ненавистью, -доставала до лап, и волк нетерпеливо перебирал ими, толкал крепким плечом двуногого - быстрей, быстрей - и тот, ничего не понимая, увеличивал шаг -шел на поводу у зверя навстречу собственной судьбе и судьбе четырехлапого друга.
А эта Судьба, играючи выворачивала когтистой лапой пни, ломила по бурелому злой бешеной силой... В голодной лютости высматривала добычу и перед этой жестокой, дремучей мощью все цепенело и старалось заранее уйти в небытие, не показываться на глаза; и душа уходила в пятки у самой матери Природы, породившей такое грозное и великолепное чудовище...
Первой под его нерасположение попала волчица с выводком щенят. Вцепившуюся ему в загривок мать, он, извернувшись, выхватил лапой, переломил пополам, прокусил череп стальными клыками, а волчат побросал в пасть, как нежный деликатес... И волк по-детски завизжал от бессилия, представляя эту картину минутного побоища.
Его единственный глаз наливался, сверкал такой неукротимой жаждой мщения, что казалось само сердце, выплескивается из груди горлом, клацает зубами до дикой боли в скулах, - сжимает челюстями, пересохшей глоткой ненавистный запах врага.
Охота уже мало интересовала его, он вышел на другую охоту - тропу справедливой и беспощадной войны, и еще непонятно: кто из нее выйдет победителем?
Один заплатит жизнью, другой воспоминаниями о погибших, и эта память будет казнить и мучить душу до самой смерти и после смерти присосется черной пиявкой, и нет такой силы, чтобы отодрать ее и погрузить в пропасть вселенского равнодушия... Волк же был далек от такой тонкой философии, а человек не знал звериного языка и только чувствовал возбуждение, нетерпение серого друга и все так же, молча, следовал за ним...

XXVI.

Медведь вывернулся сразу, - огромной, лохматой глыбой и неудержимо, в полной уверенности своей мощи, надвинулся, встав за несколько шагов на задние лапы, не давая человеку и волку на раздумья ни секунды.
Юрий не оглянулся... Бежать было бесполезно и, пригнувшись, выхватил топор из-за пояса, выставил левое плечо вперед, опустил правую руку вниз для полного замаха и крепко уперся отставленной ногой в ползущую под подошвой кочку. Сердце взорвалось и остановилось, замерло в груди, готовое к неминуемой гибели, - и жесткое, холодное спокойствие, с припрятанной глубоко внутри дрожью, отточенным клинком нацелилось навстречу надвигавшемуся зверю. Мгновением блеснул трусливая мыслишка:
- Все, конец! Но Юрий отбросил ее, поджавшей хвост взвизгнувшей шавкой и, усмехнувшись, сжал до желваков бледные скулы, скобой холодеющие зубы...
Огромное, белое солнце низким, положенным набок омутом, истекая на землю ровной кровью, равнодушно наблюдало и еще... глубокое, синее безмолвие сжалось, окаменело, ушло в себя - единственные свидетели предстоящей схватки...
А медведь уже навис, и Юрий, не опуская глаз, перед бешенными, налитыми хищной властью глазами уверенного в исходе зверя, со всей силой замаха бросил лезвие топора навстречу, прямо в оскаленную морду...
Но в последнюю секунду, тот откачнулся, и топор глубоко ушел в мохнатую грудь, раздирающим тундру свирепым ревом... Юрий потянул топорище назад, и этого было достаточно - в следующую секунду он летел, распластавшись по воздуху, вместе с топором в руке и мягко, кошкой, опустился на четвереньки, - тело само вспомнило звериный инстинкт.
Одного удара вскользь хватило, чтобы когти зверя раскроили куртку, телогрейку и достали до тела...
- Отпрыгался, бродяга! - хлестануло в голове, вместе с вломившейся в ребра болью, но слыша надвигающийся рев, покачиваясь, вскочил на ноги, еще сильней сжимая в немеющей руке твердое топорище.
Матерый зверюга бешено крутил лохматой головой, а за ней раскручиваемой пращей - болталось тело Волка, вцепившееся стальным капканом челюстей в холку врага. Занятый им, медведь на мгновение потерял из виду человека и пока исхитрялся, и наконец, откинул в сторону взвизгнувшую жертву, проехав по серому боку крючковатым железом когтей, - Юрий успел вогнать топор по самый обух в затылок зверя.
И безмолвие лопнуло и полетело брызгами, заплакало от яростной агонии умирающего медведя... А он, еще не понимая совершившегося, крушил землю... Из груди и черепа фонтаном била кровь, перемешиваясь с лишайником, отбирая могучую силу, которая переползая замирающим тиком, дрожью по огромному телу, наконец, стихла и умиротворенная вытянулась на земле, покойной горбатой