ЧУМА И ОДУВАНЧИК

Лёка.
Он опустил ресницы – очень чёрные, а потом вскинул прищуренный взгляд:
– У тебя что, мания величия, что ли? Чего ты раскомандовалась? Я тебя слушаться не обязан.
– Будешь, как миленький, – зловеще процедила Лёка.
– Ага, как же, жди, – сердито буркнул Антон, кое-как подымаясь с дивана и запахивая на себе простыню жестом римского сенатора. Вихры его были взъерошены, подбородок упрямо вздёрнут. – Выйди, я оденусь и пойду.
– Пешком? Автобусы ещё не ходят, – предупредила Лёка. Внутри у неё всё так и кипело, а руки чесались хорошенько встряхнуть этого недоделанного придурка.
Уйдёт он, видали! Колобок!
– Да, пешком! – строптиво фыркнул «колобок».
Лёка испытала сильное желание сказать: «Ну и вали!», но это, во-первых, было бы абсолютным детством, во-вторых, Антон Суворов должен был раз и навсегда понять, что он здесь распоряжаться не будет, ну, а в-третьих…
В-третьих, больше всего ей хотелось сделать то, что она и сделала в следующую минуту.
Сшибла его с ног и повалила обратно на диван, упав сверху, яростно и неумело целуя, всем телом ощущая его худое, но крепкое тело и остервенело в него вжимаясь.
Сердце у неё больно заколотилось, готовое вылететь наружу, когда она почувствовала, что его горячие обветренные губы так же неумело отвечают ей.
Взметнувшись, она дёрнула с него простыню так, что та затрещала, и жадно уставилась на него, прямо-таки глотая глазами.
Лёка сто раз видела в «качалке» почти раздетых парней куда мускулистее этого, но вид их накачанных тел не вызывал у неё никаких желаний, кроме желания поспешно отвернуться. А сейчас…
Она с силой провела ладонями по его рукам, плечам, груди, с упоением ощущая, как вздрагивает под ней всё его смуглое тело, и неотрывно глядя в его расширившиеся потемневшие глаза.
И опять торопливо раскрыла губами его губы.
Они целовались так отчаянно, будто бы не в первый, а в последний раз. И Лёка чувствовала, как пылает её собственное тело под его неловкими прикосновениями, требуя больше… больше… больше…
Ещё можно было остановиться. И, наверное, даже нужно. Но Лёка с каким-то яростным ликованием понимала, что не остановится. Что дойдёт до конца – здесь, сейчас. С ним, с этим почти незнакомым ей мальчиком-одуванчиком, таким беззащитным и… стойким.
– Знаешь, – выпалил Антон, когда они, задохнувшись, на миг оторвались друг от друга, – я никогда раньше этого не делал.
Его серые глаза были настолько близко, что ей казалось – ещё секунда, и она просто потонет в них. Потеряется. Растворится. Как в штормовом море, которого она никогда не видела.
– Боишься? – выдохнула Лёка, нависая над ним, и облизнула губы – солёные и горькие.
– Боюсь… – просто сказал он, вцепившись в её плечи. – Но это неважно.
Сама она боялась так, что не выдержала и зажмурилась. Её била ознобная дрожь. Низ живота тянуло судорогой, по спине бежали ледяные мурашки, и она стиснула зубы, чтобы не закричать, когда он, закусив губу, нестерпимо  медленно проникал в неё. Но он был прав – всё это было неважно.
Важным был только солёный и горький вкус его губ, запах его разгорячённого тела, его хриплый стон, когда он наконец содрогнулся глубоко внутри неё. И тогда она всё-таки закричала, выгибаясь, содрогаясь, освобождаясь от грязного сарая, от спёкшегося пепелища, взлетая выше, выше, выше…
В небо.


***
Лёка вздрогнула, когда он провёл губами по её виску.
– Холодно? – спросил Антон едва слышно, ещё крепче обнимая её и притягивая ещё ближе, хотя крепче и ближе было уже некуда.
Она помотала головой и осторожно высвободилась из его рук. И опять близко-близко увидела его затуманенные, удивлённо раскрывшиеся глаза.
Лёка знала, что именно надо сказать – то, что она никогда и никому не говорила. Даже если после этого он действительно встанет и уйдёт.
– Я тоже никогда раньше этого не делала, – проговорила она очень чётко и положила пальцы на его шевельнувшиеся губы. – Сама не делала. Со мной делали. Меня три года назад изнасиловали на гаражах. – Она передохнула, неотрывно глядя ему в лицо. – Трое бухариков. Я потом подожгла этот сарай, когда они отрубились внутри, но они успели выскочить... только обгорели. А потом просто сгинули куда-то. А я никому про это не говорила. Но я боялась, что никогда… что я никогда не смогу больше, что я никогда… что я…
Антон, не сводя с неё потрясённого, остановившегося взгляда, мягко отстранил её руку. И сам отстранился.
Сейчас ей и вправду стало очень холодно.
Вот и всё, – поняла Лёка с обрывающимся сердцем.
Всё.
И как же она будет теперь жить?
– Я тебя люблю, – отрывисто и хрипло выговорил Антон. Глаза его странно блестели.
– Что? – замерев, ошеломлённо пробормотала она.
– Я тебя люблю, – повторил он уже громче, с силой проводя рукой по лицу. – Ты самая… – Голос его сорвался, и он крепко зажмурился.
Она молча зарылась лбом ему в плечо, чувствуя только, как его ладони отчаянно гладят её волосы, шею, спину. Чувствуя, как гулко колотится его сердце – так же гулко, как её собственное.
И, переворачиваясь, снова потянула его на себя, ловя губами его губы, вздрагивая в нетерпеливом ожидании полёта.
– Я же ещё вчера тебя вообще не знала… – с невероятным удивлением выговорила Лёка потом, приподнимаясь на локте и снова заглядывая ему в лицо.
– А я тебя всегда знал, – легко отозвался Антон и улыбнулся. – Я знал, что ты будешь. И даже знал, какая ты будешь.
– И какая же? – с любопытством спросила Лёка.
Он подумал несколько мгновений, а потом очень серьёзно ответил:
– Моя.

***
Из крепчайшего счастливого сна они вывалились далеко за полдень, да и то потому, что ежиха Меланья, возмущённая полным к себе пренебрежением, начала что-то рыть на кухне, видимо, устраивала подкоп под холодильник, к съестным припасам.
Свесившись с дивана, Лёка огляделась в поисках своих шорт и мобильника в них.
Четырнадцать пятьдесят две и три непринятых вызова от бати.
Три от Ванятки.
Один от Лазаря.
– Убиться веником, – пробормотала она и оглянулась на Антона. Тот завороженно смотрел на неё и блаженно лыбился. Малахольный.
Чувствуя, что расплывается в такой же дурацкой улыбке, Лёка поспешно прогнала её и отрывисто сказала:
– Так. Мыться, одеваться, есть, кормить ежиху и ехать к твоей маме.
– Есть, товарищ сержант! – фыркнул Антон. – Есть – есть и всё остальное тоже. – И жадно провёл пальцами по её голой спине, спускаясь от лопаток всё ниже. Как будто не делал этого уже раз сто.
Или двести.
Поймав эти бесцеремонные пальцы, Лёка сжала их и выпалила совершеннейшую чепуху:
– У тебя руки красивые. Ты на пианино не играл?
– На скрипке, – невозмутимо отозвался Антон.
– Ух ты-ы… – уважительно протянула Лёка, но осеклась – опять-таки нефиг баловать. – А в плеере у тебя случайно не Вивальди?
– Ага, и Паганини, – подтвердил он с той же невозмутимостью и захохотал, очень довольный тем, как округлились её глаза. – А что? В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань?
Умник! Пиит! Выделывается ещё…
Догнала его она уже возле ванной, потому что, в отличие от этого наглеца, стеснялась носиться голышом и задержалась, отыскивая футболку.
А потом они выполнили все пункты намеченной программы и отправились в гараж, где Антон с раскрытым ртом выслушал лекцию об истории «Сузуки Десперадо» вообще и Лёкиной Сузы, в частности.
Прервавшись на минуту, Лека глянула в его сосредоточенное лицо, – тот аж лоб наморщил, внимая, – и фыркнула. А потом коротко сообщила:
– Сегодня в школе дискач по случаю начала года. Сгоняем?
Сначала она подумала, что он, конечно, откажется. Но Антон, проведя рукой по рулю Сузы, задумчиво откликнулся:
– Ты хочешь?
– Все будут пялиться, – предупредила она, прищурившись. – Но я хочу, чтоб они узнали. Сразу. Что ты – мой.
И увидела, как медленно вспыхивает на его смуглом лице улыбка.
– А пусть знают, – Антон вскинул голову. – Пусть смотрят – хоть все. Поехали!

***
А они ведь могли просто прийти завтра в класс поодиночке, поняла Лёка, тормозя Сузу у школьного крыльца, на котором толклась группка парней, вытаращивших на них обалделые глаза.
И, если бы они просто пришли в класс поодиночке, то, наверное, никто бы ничего и не заподозрил. Но она твёрдо знала, что именно так, как сейчас, верхом на Сузе, крепко обнявшись, только так – правильно.
Пусть глазеют. Пусть знают.
Глядя на Антона, который медленно, с непроницаемым лицом расстёгивал свой шлем, она чувствовала такую гордость, что даже горло перехватило. Он был – её.
Лёка взлетела на крыльцо, прошла меж расступившихся парней и только потом осознала, что среди них – Илюха и Ванятка. И что Ванятка – молчит. Молчит!
Да и все они молчали.
– Ты иди, – легко сказал Антон, когда Лёка тревожно оглянулась. Он не торопился. – Мне тут надо … поговорить.
И, прикусив губу, она поняла, что действительно – надо. Кивнула и потянула на себя входную дверь.
Антон встретил тяжёлые взгляды Илюхи и Ванятки совершенно бестрепетно. Даже слегка улыбнулся. И направился за угол школы, когда Илюха указал ему туда кивком головы.
– Так ты теперь с ней будешь? – только и спросил Илья, нахмурившись.
– Да, – спокойно отозвался Антон.
– Ты это… – заговорил и Ванятка – непривычно серьёзно, – если Чуму обидишь…
– …ноги вырвем, – увесисто закончил Илья.
– Да, – опять согласился Антон и, помолчав, добавил: – Но я её не обижу.
Ванятка почему-то присел на корточки и помотал кудлатой головой:
– ****ь-колотить. А ведь я её ждал, так ждал… Ну откуда ты только припёрся, Сувор?
– Из Геленджика, – кратко сообщил Антон, и они снова замолчали.
– Может, свалишь туда опять? – с надеждой осведомился Шаттл.
Антон спокойно пожал плечами:
– Только если с нею.
– Вот чтоб тебя… – уныло пробормотал Ванятка и поднялся. – И это ж я сам тебя за ней в гараж послал. Хотел, чтоб она и тебе навешала. Вот дебил… – Он даже зажмурился на секунду. – Спорнул, ****ь.
Опустив голову, он похлопал себя по карманам. В его руке появилась замусоленная пачка «Винстон», и, вытряхнув сигарету, он молча протянул пачку Антону.
Илья неодобрительно поморщился, а Антон достал сигарету и неуверенно склонился над протянутой Шаттлом зажигалкой.
– Что за дела? – сердито выпалила Лёка, возникая из-за угла. – Ты какого хрена куришь?
– Закуришь тут, когда полковое знамя сп-пёрли, – со вздохом пояснил Ванятка, скорбно уставившись на неё. – Эх, княгиня…
– Княгиня, эх, – усмехнулась Лёка, снова надевая шлем и выхватывая у Антона сигарету. – Всё выяснили? Двигаем.

***
Она сообразила, что направляет Сузу к карьеру, когда уже свернула на дорогу, ведущую туда.
Солнце медленно опускалось за холмы, вода в карьере рябила золотым и алым, и птицы заливисто щебетали в кустах.
Антон задумчиво глядел на солнце и воду и даже не спрашивал Лёку, зачем они здесь.
– Красивый какой закат, как у нас… то есть на море, – неожиданно вымолвил он. – Знаешь, Шаттл спросил, не свалю ли я туда опять. Я сказал, что только с тобой. Я и вправду хочу, чтоб ты потом со мной… туда. Лёка?
Всё это было, конечно, важно, но сейчас важнее всего было то, что хотела сделать она.
Лёка достала из кармана нож Чечена, развернула, – блеснуло лезвие, – и остро глянула в лицо Антона. Тот напряжённо сощурился. И ждал.
– Это глупо… как в кино, – с трудом проговорила она, – но я хочу, чтобы было вот так.
Даже не