ЧУМА И ОДУВАНЧИК

и разозлилась ещё больше.
Лёка решительно выбросила из головы причуды этого малахольного Сувора. Не до него – сегодня она собиралась заняться карбюратором Сузы.
И тут, совершенно некстати, ей вспомнилось, что он только что сказал: «Туда ещё доехать надо». А утром что-то вроде – «Не на тот автобус сел…»  Очки кокнул, лямку от рюкзака оторвал, с шаттловской шпаной сцепился, города не знает…
Да чтоб ты… был здоров, Антон Суворов!
Ещё через минуту она, свирепо и нелицеприятно выражаясь себе под нос, запирала дверь гаража.
Верная Суза опять осталась в одиночестве.

***
Малахольного Сувора Лека догнала уже на выходе из гаражных закоулков. Перемещался он реально как чемпион мира по спортивной ходьбе. И Лёку не замечал до тех пор, пока она раздражённо не похлопала его по плечу – уши у него были наглухо заткнуты наушниками плеера.
Он сорвал наушники и растерянно уставился на неё.
– Ты что, не знаешь анекдот про летучую мышь, которая убилась нафиг со своим плеером? – саркастически поинтересовалась Лёка и, увидев, как он удивлённо моргнул, махнула рукой: – Не знаешь. Понятно. А куда ехать надо, знаешь?
– Ага, у меня записано, сейчас… – Он поспешно зашарил по карманам, Лёка терпеливо ждала. – Вот.
На измятом обрывке листа в клеточку было небрежно накарябано: «1-я гор. б-ца, терап. отд.».
– Это недалеко, – коротко объяснила Лёка. – Можно и пешком дойти. Тем более ты вон… носишься, как страус по пустыне Калахари.
Он улыбнулся, опять смешно сморщив нос. Чёрные его вихры так торчали в разные стороны, что Лёке ни с того, ни с сего захотелось их пригладить. Но она не успела в очередной раз мысленно пнуть себя за эдакий идиотизм, потому что Антон вдруг похолодевшим голосом осведомился:
– А ты почему за мной пошла?
Серые прозрачные глаза его вдруг вновь потемнели, брови сдвинулись к переносице, и подбородок упрямо вздёрнулся.
– Ты меня за кого держишь? Ещё не хватало, чтоб девчонка меня защищала! Тоже мне… Иди, у тебя там дела. Я сам доберусь.
– Ты что – псих? – изумилась Лёка.
Она даже не обиделась на «тоже мне», не рассвирепела из-за «девчонки», хотя любой другой пацан за такие слова в её адрес огрёб бы по полной. Глядя в его сердитые глаза, она вдруг чётко осознала его правоту. Оскорбилась бы она на его месте? Ещё как!
Вот только в чём была закавыка – никогда раньше Лёка-Чума не ставила себя на место другого человека.
От замешательства-то она наконец и рассвирепела.
– Знаешь что? Кончай выёживаться и делай, что я говорю! Пошли!
И тут Антон Суворов снова удивил её. Он пристально глядел на неё ещё несколько мгновений, а потом на секунду коснулся её руки и, мимолётно улыбнувшись, искренне проговорил:
– Извини.

***
– Чего у тебя с матерью? – отрывисто спросила Лёка, когда они пересекали горпарк по боковым тропинкам, протоптанным поколениями юных горожан и начинавшимся от дыр в ограде. Тропинки уже кое-где были усыпаны жёлтыми и бурыми листьями вкупе с бутылочными осколками.
Антон тоже задумчиво поглядел себе под ноги:
– Мама? У неё сердце больное. Аритмия, – объяснил он и рассеянно огляделся. – Надо дорогу запомнить. Я не очень хорошо ориентируюсь вообще-то.
– А ты где научился фехтовать? – полюбопытствовала Лёка.
– В секции, – ответил тот так же кратко и снова умолк.
Лёка открыла рот, собираясь задать следующий вопрос, – она терпеть не могла каких бы то ни было непоняток, – но Антон, поколебавшись, продолжил:
– Мне надо было научиться защищаться. Я и научился. Хотя тренер говорил, что у меня с координацией не очень, и близорукость ещё. Но это неважно. Я не соревноваться собирался, а просто драться.
– С кем? – вырвалось у Лёки.
Ещё одна «закавыка» – любимое словечко отца. Отчего-то её заинтересовало, с кем же нужно было драться Антону Суворову.
– Вообще, – неопределённо отозвался тот, исподлобья взглянув на неё.
Лёка остановилась и строго сказала:
– Не темни. Если я конкретно спрашиваю, конкретно и отвечай. У тебя что, были проблемы там, в твоём… Геленджике?
– Были, – конкретно, но очень лаконично ответил Антон и вновь заткнулся.
У Лёки прямо руки зачесались, так захотелось его встряхнуть.
Ладно, не хочет говорить – его дело.
Они вышли за ограду парка и прошли ещё полквартала в сумрачном молчании.
– Извини, – произнёс вдруг Антон, – мне бы не хотелось это обсуждать.
Мальчик-одуванчик!
Сделав вид, что она не слышит, Лёка прибавила шагу, и минут через десять они, слегка запыхавшись, стояли на задворках первой городской больницы – грязно-жёлтого трёхэтажного здания. Почему-то все больницы были именно такими – унылыми и обшарпанными, наверно, чтоб одним своим видом нагонять тоску на пациентов и их родственников.
– Всё. Вон приёмный покой. Двигай, – отчеканила Лёка и повернулась, чтобы уйти. Но помедлила – и не зря.
– Лёка… – сказал Антон почти неслышно. – А ты не сможешь зайти туда со мной? Я… почему-то… – Он осёкся.
«Почему-то боюсь», – вот что он хотел и не мог ей сказать..
Лёка вздохнула и шагнула впереди него к калитке в ограде.
– Вы что, одни с матерью, что ли? – не оборачиваясь, спросила она.
– Ну да, мы с мамой вдвоём, – после паузы отозвался он.
Как прокомментировала бы библиотекарша Ирен, в вопросе и ответе имелась явная «семантическая разница». Лёка хмыкнула и дёрнула на себя тяжёлую дверь приёмного покоя.
Внутри толклось несколько бабулек, а санитарки в будочке не наблюдалось – видимо, она не спеша отправилась разносить болящим очередную порцию пайков от родственников.
В листке с указанием температуры и тяжести состояния пациентов, лежавшем на колченогом столике у окна, фамилию «Суворова» Лёка не нашла и недоумённо повернулась к Антону. Тот, близоруко всмотревшись в листок, облегчённо ткнул пальцем в фамилию «Скворцова»:
– Вот, в пятой палате. Состояние удовлетворительное. Температура тридцать семь и два. Врач ей спускаться не разрешает, я звонил, узнавал.
– Ты ей принёс что-нибудь? – хмуро осведомилась Лёка.
Антон кивнул и, поспешно порывшись в своём рюкзаке, извлёк на свет Божий прозрачный пакет с булочкой, шоколадкой «Алёнка» и упаковкой сока «Добрый». Вишнёвого. И ещё книжку Дины Рубиной.
– Больным, наверное, что-нибудь горячее надо, бульон какой-нибудь, – с некоторым сомнением взирая на этот набор, сказала Лёка.
– Мама говорит, что ничего не хочет… – пробормотал Антон. – Что здесь… хорошо кормят.
Лёка с почти стопроцентной уверенностью знала, почему она так говорит. И с такой же уверенностью в ответе она задала ещё вопрос:
– А себе ты варишь горячее? Суп?
– Лапшу «Роллтон», – серьёзно откликнулся тот и сунул пакет с передачей и запиской вернувшейся толстой санитарке в белом халате. И тут же набрал номер на сотовом.
– Мама! Я пришёл. Я тебе всё принёс – поесть и книгу. – Лицо его просветлело и тут же озабоченно нахмурилось: – Ты как?
Лёка отошла в сторону, а потом вообще, аккуратно притворив за собой дверь, выбралась на крыльцо. Ей вовсе не хотелось слышать их разговор.
А ещё она подумала о том, что Антону, как и ей, сейчас надо будет возвращаться в совершенно пустую тёмную квартиру.
***
После смерти тёти Нюты она стала часто просыпаться среди ночи и потом долго лежать без сна, следя, как по потолку и стенам комнаты пробегают отсветы фар от проезжавших мимо машин.
А иногда, разрывая сон, она резко садилась в постели с бешено колотившимся сердцем и подступавшим к горлу тяжёлым комком. Она торопливо устремлялась к окну и распахивала его. Холодный ночной воздух помогал, проясняя нахлынувшую муть, но ничто не могло прогнать тоску. Страшную чёрную пустоту, которая жила внутри неё. Пустоту, спёкшуюся, как уголь на пепелище.
Лёка могла бы позвонить отцу, – разница во времени позволяла, – но знала, что батя сразу встревожится, разволнуется, начнёт толковать об интернате, и всё такое. Она звонила ему несколько раз в неделю, и уж никак не ночью, всегда бодро, но кратко рассказывая о себе, о Сузе, о школе. В общем, дёргать батю по таким пустякам она не собиралась.
Когда её ночные пробуждения начали повторяться регулярно, Лёка купила всё в той же аптеке пузырёк таблеток под названием «Вечерние» и стала пить их перед тем, как рухнуть в постель, допоздна засиживаясь в Сети.
Это помогало.
Пока помогало.
У всякой проблемы всегда находилось решение. Его просто надо было искать. И всё держать под контролем.

***
Хлопнула дверь, и на крыльцо выскочил Антон. Он на миг коснулся её плеча и задрал голову, напряжённо вглядываясь в окна второго этажа.
– Вон мама! Пятая палата. Мамуль! – завопил он, как маленький, и замахал рукой. – Вот я!
Бледная худенькая женщина, черноволосая, как Антон, придерживая рукой у ворота блёкло-голубой байковый халат, чуть приоткрыла створку окна и выглянула наружу, улыбаясь смущённо и беззащитно.
– Мама! – заорал Антон. – А это моя соседка по парте! Её зовут Оля!
– Здрасте! – через силу крикнула Лёка.
Оля, ну надо же! И потом, он же только что по телефону с матерью разговаривал, что, сразу сказать, что надо, не мог, обязательно на всю больницу надо орать? Слоупок хренов.
– Ты ложись! Тебе вредно! – продолжал разоряться этот малахольный.
Лёка решительно дёрнула его за рукав.
– Она ляжет, когда мы уйдём, так что не ори, – процедила она.
Бледная женщина у окна слабо помахала им рукой. Она молчала – видимо, ей тяжело было говорить.
– Пошли, – властно распорядилась Лёка и крикнула в окно: – До свидания! Мы завтра придём!
Да что она такое несёт вообще?! Мы!
В больничном сквере Антон присел на лавочку и поглядел на мрачно молчавшую Лёку. И бухнул:
– Я тебя Олей назвал, чтобы… ну чтобы…
– Чтобы мама точно поняла, что я девочка, – холодно усмехнувшись, Лёка тоже присела на край скамейки.
– Мама же не слепая, – удивлённо сказал Антон. – Просто так… привычней. И спасибо тебе, что ты… в общем, спасибо.
Лёка поморщилась, но не успела ему сказать, чтоб перестал спасибкать – он снова заговорил, глядя на свои скрещённые на коленях руки:
– Ты спрашивала, от кого мне надо было научиться защищаться. Это не мне. То есть… В общем, мне надо было защищать маму. У меня был отчим. Скворцов. Ты же видела, у мамы другая фамилия, – Антон передохнул, по-прежнему не глядя на неё. – Он… подонок.
Это книжное слово прозвучало вдруг как-то очень уместно.
– Я с самого начала говорил маме, что он подонок… понимаешь, я чувствовал, но мама не верила. Она вообще считает, что я фантазёр и выдумываю много. И ещё я всё запоминаю. Она забывает, а я помню, а она обижается и говорит, что этого не было… Но я-то помню! Ладно, неважно... В общем, сначала вроде ничего было, Скворцов даже подлизывался ко мне, деньги давал на кино и всё такое. Когда ещё просто к нам ходил. Ухаживал. А потом, когда они поженились… – Он прерывисто вздохнул и замолчал.
– Бухал, что ли? – угрюмо спросила Лёка.
– Нет. Он вообще не пил. Ему, знаешь, нравилось… нас унижать. Как будто дрессировать.  Он унижал маму, оскорблял… а она ничего не могла возразить. Только плакала всё время. Она… видишь ли, совсем не сильная. Она не могла с ним справиться, она даже на развод боялась подать. И сердце у неё больное, – Антон опять с трудом перевёл дыхание. – Меня он просто отшвыривал… как щенка какого-то. Я бы мог его убить, знаешь, – очень серьёзно проговорил он, глянув на Лёку