считается самым грешным, непростительно греховным, а они-то за тысячелетие разобрались в теме. Оставим её говённой интеллигенции, по определению Ленина, хорошо знавшего соратников по выгребной фекальной яме. Это они в подпитии любят со слезами на глазах бить себя в тщедушную грудь и взывать о смысле жизни в перерывах между разработками самых человеконенавистнических и человекогубительных идеологий фашизма и коммунизма и оружия массового убийства. Это им не хватает рабской жизни, чтобы всех предать ради собственного благополучия. Талантам и гениям тоже стоит призадуматься – им много природой дано, многое и спросится, им светить не только при жизни, но и после смерти, а нам, простым смертным, не стоит ломать голову над проблемой, касающейся всего человечества, а не одного серого индивидуума. Надо просто жить, жить сейчас, сегодня, не оглядываясь назад и не заглядывая вперёд. Самое замечательное, самое главное и самое трудное дело – просто жить. Не каждый способен, мы с тобой сплоховали, а большинство, не понимая простой мысли, не живёт сегодняшним днём, бездумно откладывая жизнь на будущее. Многие хорошо знают, зачем дана жизнь человечеству, но путаются в собственном предназначении.
Владимир тоже знал про человечество, но ничего не знал про себя. Особенно сейчас, сегодня. Ему стало смешно и грустно: в полутёмной комнатке, захламлённой отъездом, в спящем литовском городе гигантской коммунистической империи сидят, затаившись, двое из самых презренных представителей рода человеческого – шпионы, то ли немцы, то ли русские, согласившиеся работать на американцев, и, не в силах разрешить трудную для них задачу о смысле собственной жизни, пытаются решить аналогичную, но более лёгкую, как им кажется, для всего человечества.
- Ого! Скоро три, - посмотрел на часы Владимир. – Мне пора.
- Всё же едешь?
- Надо, - поднялся несговорчивый брат. – Ты знаешь, я ехал к тебе в полной растерянности, готов был в панике бежать не только в восточную Россию, но и на любой другой конец Земли. А послушав, понял: от себя не убежишь. Ты напомнил о самых главных достоинствах настоящего человека: чувстве собственного достоинства и чувстве долга. От них никуда не денешься, не убежишь и не спрячешься.
- Не помню, чтобы я так глубоко копал.
- Тебе и не надо было говорить прямо. Ты расшевелил их во мне, и я рад, что они сохранились, и не всё потеряно с определением цели жизни.
- Давай, объясняй, может, и меня из тупика выведешь.
- Всё просто. – Владимир слегка разгорячился, воодушевлённый вниманием – ему тоже была приятна логическая игра. – Ты убеждаешь, что нам не следует знать, зачем мы живём. Согласен. Но знать, как надо жить сейчас, сегодня, не откладывая на завтра, мы обязаны. Вот и объяснение, простое и понятное. Сейчас я твёрдо знаю, что должен, обязан, чего бы мне ни стоило, обеспечить Вите, сыну Виктора, подарившего мне жизнь ценой собственной, нормальное детство – не уличное, как у тебя, и не казарменное, как у меня. А потому надо вернуться, хотя бы на короткое время, и убедиться, что Шатрова согласна стать доброй мачехой, или подыскать новую семью, и она есть на примете. Есть и другие долги, но они мельче, и если меня возьмут, не буду отчаиваться, что остался должником.
- Согласен. Шпарь дальше, дальше должно быть занятнее.
- Ты про чувство собственного достоинства? Без него долгов не отдашь – захочется увильнуть, простить себя за слабость. Мой домохозяин, бывший партизанский комиссар, а с недавнего времени и бывший член партии, убеждённый коммунист и не менее убеждённый атеист, определил его, однако, по-христиански коротко и доходчиво: если уверен, что невиновен и прав – иди на крест, иначе потеряешь душу. Я решил идти.
- Для меня не подойдёт – слишком заковыристо. Желаю тебе лёгкого креста.
- И потом: для меня Германия – единственная родина, вне зависимости от того, русский я или немец, и её никакими удобствами не заменишь. И ещё: я не до конца разуверился в американцах – а вдруг не обманут?
- Лучше скажи: авось.
- Ладно, не придирайся и не кипятись. Ты ведь мне брат?
- Не сомневайся. Дай-ка мне адреса в Минске, где я могу узнать о тебе, когда поеду мимо.
Владимир назвал адреса автобазы, порекомендовав обратиться к Ирине, Сергея Ивановича и ресторана Марины.
- Точнее узнаешь у Вайнштейна, - пошутил невесело.
- Надо будет, узнаем и у него, - пообещал Немчин.
Владимир достал из мешка несколько толстых пачек денег, полученных от махинаторов, положил на стол.
- Досталось по случаю, возьми, пригодятся там, пусть они будут свадебным подарком.
- Спасибо, - не церемонясь, поблагодарил Немчин, обрадованный, конечно, такой неожиданной и нужной родственной поддержкой.
Они нерешительно посмотрели друг на друга и в едином порыве обнялись, постояли с минуту, ощущая дружеское тепло, и бережно, с неохотой отстранились.
- Я тебя провожу, - сказал Фёдор охрипшим голосом.
Отдохнувший студебеккер, соскучившийся по движению, завёлся сразу, несмотря на ночной холод. Владимир напоследок помахал Немчину рукой из кабины, увидел поднятую в ответ руку и тронул машину, наблюдая в зеркальце за оставшимся братом, пока он не растаял в темноте.
- 11 –
Зрительная память не подвела, и он без проблем выбрался по слабо освещённым улицам на загородный большак. Встречный патруль, нахально ослеплённый светом фар, подумал, вероятно, что студебеккер принадлежит воинской части, и не остановил. А может быть, замёрзших стражей ночного города убаюкало однообразное шатание, и пока они сообразили, что предпринять, загораживаясь от света, машина проурчала мимо. А возможно, им не захотелось тревожить лениво-сонное равновесие… Как бы то ни было, Владимир без помех оказался на дороге, знакомой в дневном свете и совершенно незнакомой ночью, памятной недавними трагическими событиями. Для него дорога стала Таниной.
Этой ночью ему несказанно повезло: так же, как когда-то Виктора, сегодня он нашёл брата. И как тогда, в Берлине, потерял одного, так теперь потерял другого. Причём по собственной инициативе, возместив тяжёлую потерю находкой самого себя. Нашёл ли, и равнозначна ли цена? Он очень надеялся, что – да. Человеку, раздираемому противоречиями инстинкта и разума, свойственно ошибаться, особенно в критических ситуациях, когда ценой ошибки становятся свобода и жизнь. И далеко не каждый готов даже при долгом размышлении пожертвовать ими ради чистой совести и успокоенной души.
Предложив два заведомо тупиковых варианта, Немчин очень надеялся, что Владимир выберет третий – дорогу на восток, но тот выбрал свой, четвёртый и самый простой – плыть по течению, вверив паруса судьбе, а руль удаче. Но если судьба направит паруса с выбранного пути на первый или второй, он не станет пассивно ждать крушения, а будет отчаянно сопротивляться встречным и боковым ветрам, ловя рулём удачу. Ну, а если плавание прервётся пиратским абордажем вайнштейновской команды, он стойко примет свой крест, перекладинами которого стали судьбы Вити, Шатровой, комиссара, Сашки, Зоси, Немчина. Он будет вместе с ними до конца, до Голгофы. Может быть, и Всевышний лоцман поможет в штормовом плавании. А тот, на верху самой высокой мачты, согласно захлопнул досье, одобрив выбор подопечного. Но в народе не зря говорят: на бога надейся, а сам не плошай. Хотелось бы посмотреть на самодовольные физиономии янки, когда узнают, что живой спецсейф попал к чекистам и молчать, наверное, не будет, а вся даром доставшаяся агентурная сеть похерена. Ради этого удовольствия, может, и стоило бы сдаться.
Машина продвигалась в слабо пробиваемой светом фар тьме тоннеля. Сверху, скрывая небо, низко нависали дождевые тучи, снизу стелилась серая дорога, а по бокам плотной стеной стояли тёмные хвойники. Свет фар беспомощно метался внутри, высвечивая то угрюмо надвигающиеся на повороте деревья, то упирающиеся в тучи вершины вековых сосен и елей, то неровную дорогу, качающуюся перед кабиной. Порой казалось, что машина вообще стоит, а прыгающие вверх-вниз стены тоннеля убегают мимо, что во всём затемнённом, провалившемся в тартарары, мире они со студебеккером одни, и конца дороге не будет.
Мёртвые, серые в цвет дороге селения, съёжившиеся и затаившиеся в темноте, мрачно отсвечивающие пустыми окнами домов, ещё больше усиливали ощущение единственности. Было не только страшно, но и жутко: за каждым деревом чудились если не бандиты, то всякая лесная нечисть. Хотелось выключить фары и тоже спрятаться в темноте, продвигаясь наощупь. И совсем не хотелось оставаться в такой пустынной, лесной, необъятной и неуютной стране. Каково же там, на заснеженном морозном Востоке?
Когда деревья и кусты закачались так, что потеряли чёткие очертания, размазываясь скопом в однородное тускло светящееся месиво, он понял, что вот-вот заснёт за рулём. Миновав какой-то подновлённый мост, свернул на первую попавшуюся колею вдоль ручья, выехал на поляну и, высветив берёзовую рощицу, остановился, выключил мотор, уютно устроился на сидении под заветным одеялом и сразу под тихий скрип, треск и шелест старых ревматических деревьев заснул всем чертям назло.
Проснулся в серой мути начинающегося ленивого осеннего рассвета, сдерживаемого густым туманом, плотно завешанным тучами, небом и густыми лесными тенями. Поёжившись от сырой прохлады, быстро поднялся, протёр отпотевшие стёкла, огляделся, выскочил из кабины и сразу узнал место, на которое загнал сон. Совсем недавно и в то же время очень и очень давно под бесстыдными взглядами столпившихся на берегу ручья берёзок они с Таней предавались чувственной плотской любви, напрочь уйдя из обыденного мира с приземлёнными заботами, отдаваясь друг другу подобно молодым, потерявшим голову и чувство реальности. И он, размякнув от благодарности и доверия, очертя голову, предлагал руку и сердце. Было много солнца, радующей жизни в природе и надежд на будущее. Сейчас он видел поникшие от влаги чахлые искривлённые берёзы, потерявшие половину листвы, плешивую поляну, засорённую сухими ветками, с пожухлой травой и сорняками, изборождённую тележными колеями со скопившейся в них водой, грязный ручей, затянутый у берегов тиной и ряской и густо засыпанный полузатонувшими жёлтыми листьями. Невозможно представить, чтобы в таком распахнутом неуютном месте можно было испытать хотя бы малое эротическое наслаждение. Тогда было хорошо, сейчас стыдно. Он нарвал чахлый букетик цветов и положил на то место.
Было около семи. Несмотря на неимоверное количество выпитого кофе, он заснул сразу, проспал более двух часов и, наверное, если бы не холод, прихватил ещё часок. Пора навёрстывать потерянное время. Кто знает, когда у лесных бандитов и истребителей начинается рабочее время, хотелось бы проскочить в Гродно раньше.
Они со студебеккером резво начали и ходко продвигались, наматывая мокрую дорогу на колёса километр за километром, то ныряя в подвижный туман, то выныривая и заставляя дворники беспрестанно трудиться, пока за непроснувшейся Радунью не выбежала на дорогу из леса женщина и отчаянно замахала обеими руками. Размётанные по плечам непокрытые мокрые волосы, полупальто нараспашку и до предела забрызганные грязью сапоги не оставляли сомнений в
