Изгой

жидкость.
- Разве я смогу? – ответил Вилли с опозданием.
Он не спрашивал о причинах застольной встречи, не приучен был к этому, знал, что причина выяснится тогда, когда надо будет Гевисману, хоть спрашивай, хоть молчи. Заворожённо глядел, как хозяин вываливал в миску, такую же, как у всех, тушёнку из большой двухкилограммовой банки, та жирно заполнила миску доверху, свешиваясь волокнами мяса в сале через край, и очень хотелось поправить, чтобы ничего не выпало. Вилли сглотнул жёсткую слюну и перевёл взгляд на Гевисмана. Тот поднял кружку:
- Прозит!
Вилли взял свою, рука его немного дрожала. Чем он должен будет заплатить за это пиршество? Что оно недаром, он понимал, но его понимание ничего не меняло. Ему оставалось только как зайцу лезть в пасть змее против своего желания.
- Прозит, господин штурмбанфюрер!
Выпили.
- Не стесняйтесь, Вилли, ешьте. Не думаю, что тушёнка – ваша обычная еда.
Он засмеялся.
- Пользуйтесь случаем. Это лучший из советов, что я могу дать вам теперь. Ты не воспользуешься, другой перехватит.
Пожевали немного. Давно не пробованная тушёнка почему-то вдруг не доставила удовольствия, несмотря на совет: желудок брал, глаза видели, а насторожённый мозг мешал им. Наконец, Гевисман спросил:
- Что новенького?
Вилли рассказал о встрече со Шварценбергом.
- У меня сложилось впечатление, - добавил он, - что он вас почему-то недолюбливает.
Гевисман откинулся на спинку стула.
- Недолюбливает? – переспросил он. – Он меня ненавидит! Этот упрямый нацистский болван никак не хочет понять необходимости союза с американцами и пытается снова возродить партию, спасти её функционеров. Он возится с этим отжившим человеческим хламом и топит себя и всех, кто ему верит.
Снова налил в кружки, рывком выпил, уже спокойно объяснил:
- Он пользуется деньгами партии, которые упрятаны в сейфах швейцарских гномов, и доступ к которым ему доверили через секретный код – выкупает на них у американцев своих дружков, чтобы избавить от виселицы. А потом переправляет с чьей-то помощью куда-то подальше от Германии, а может, и здесь прячет, в стране. Он думает, что партия, которая утопила народ в крови, разорила и продала, а главное, потерпела поражение - кто же любит битых и доверяет им? – может возродиться. Блеф!
Вилли вспомнил, как Гевисман убеждал его в обратном перед тем, как оставить наедине с миной в ящике.
- Он спасёт, конечно, своих наци, - с сарказмом говорил раздосадованный шеф, - да и то наименее одиозных, но это не путь к возрождению Германии, эти люди ей больше не нужны, балласт. Ей нужны новые энергичные парни, не обременённые виной за прошлое, и помощь самой могучей страны мира – Америки. Мы пошли со Шварценбергом разными дорогами, и уверен, что его дорога – в тупик. Ладно, хватит об этом. Выпьем лучше за успехи на нашей дороге. Кстати, вы заметили, что этот лагерь специфический? Сюда отсеивают всех тех, кто может быть полезен американцам, - пояснил он.
Они снова выпили и заели тушёнкой. Вилли чувствовал, что приближается главный разговор, тот, ради которого его подготавливали прежними встречами, беседами-проверками и этой выпивкой. Насторожённость не давала ему пьянеть, да и пил-то он мало, чуть пригубил налитое, в то время как шеф не оставлял ни капли на дне своей кружки, и это тоже было необычно. Наверное, тот тоже волновался.
- Но назваться союзником – этого мало, - разъяснял шеф. – Надо что-то и вложить в общее дело, иначе будешь в нём вроде бедного родственника, которого вышвыривают за дверь, когда приходит время делить дивиденды.
Вилли сидел, сгорбившись и опустив зажатые между колен руки. Вероятно, его мозгами, шкурой, руками, ногами задумал Гевисман добыть свою долю в деле. Он чувствовал себя невинно преданным суду и ожидал незаслуженного, но неизбежного наказания. Скорее бы оно было названо. И всё же пусть судья потянет ещё немножечко. Что ж, всё старо как мир! Защитили, обогрели, обласкали, заговорили, напоили, накормили, пора и платить. Зачем он медлит?
Гевисман разлил остатки виски в кружки, не обращая внимания на то, что собутыльник пьёт мало, сам выпил до дна, пошатываясь, пошёл с пустой бутылкой к шкафу, спрятал её туда и достал новую, полную.
- Вы не возражаете?
Сам себе и ответил:
- Он не возражает.
Поставил бутылку на стол, но открывать не стал, а, закрепив на столе локти и утвердив голову на руках, спросил всё ещё твёрдым голосом, пьяно чеканя фразы и отчётливо разделяя слова:
- Вы помните, чем мы занимались с вами в последнее время в бункере?
Вилли не замедлил с ответом:
- Конечно. Мы обрабатывали картотеку русских агентов: надо было исключить провалившихся и зафиксировать законсервированных, новые задания, резиденции, связи, пароли, коды, радиопозывные и так далее.
Гевисман согласился, не снимая головы с рук:
- Правильно. Вот эта картотека и будет нашим вкладом в общее с американцами дело.
Кровь медленно приливала к вискам и как тысячами мелких иголок колола лицо. Вилли выпрямился – вот и прозвучал приговор, стало легче. Он пошарил глазами по столу, выпил сразу полкружки, захотелось есть. Не обращая больше внимания на Гевисмана, он хватал ложкой свинину с салом и жадно жевал, заедая большими кусками хлеба. Вдруг, вспомнив, поперхнулся:
- Так ведь она же упрятана под развалинами виллы?
Гевисман едко захихикал, почти не разжимая рта и глядя задобревшими глазами на медленно дожёвывающую жертву.
- Вилли, Вилли! Неужели вы считаете меня безмозглым идиотом, способным оставить картотеку в доме, в который придут русские?
«Вот это предусмотрительность: и картотеку убрал, гад, и мину установил под сейфами, мерзавец! Что за падальная душонка!» - мысленно выругался Вилли.
- Я как-то нечаянно спросил вас о бассейне, что во дворе, - сказал Гевисман, - помните? Она там.
Вилли непонимающе уставился на него.
- Я её спрятал на дне, - объяснил хитроумный шеф, - замуровал в нише. Только железные штыри знают о её присутствии.
Он всё так же хитро посматривал на Вилли, пьяно довольный собой. А тот вспомнил эти штыри, которые помогли ему выбраться из бассейна. Он ещё не мог сообразить тогда, зачем они там.
Гевисман отнял руку от лица, крепко сжал ею руку Вилли ниже локтя, вперился в него остекленевшими глазами, тихо и твёрдо произнёс, наконец, свой приговор:
- Вы должны её оттуда вытащить и доставить сюда. Вы просто обязаны это сделать.
Он продолжал смотреть, не мигая, застывшими расширенными зрачками в глаза Вилли, и тот, как ни хотел, не мог отвести своего загипнотизированного взгляда.
- Но там же русские! – сдавленно воскликнул он.
Гевисман медленно отпустил его руку, снова откинулся на спинку стула. Ему можно и расслабиться, основное – сказано.
- Я знаю, - спокойно проговорил он. – Я бы и сам пошёл, но меня не выпустят, - слукавил тут же, - а вас, с моим ручательством, - да. – Начал горячо убеждать: - Поймите, другого выхода для нас нет. Всё, что я знал, я уже выложил янки, но этого, возможно, хватит только на свободу, да и то не на скорую, да на чёрный хлеб с крупной солью. Мне этого мало! – Пообещал: - Да и вы не останетесь внакладе. Выбравшись отсюда, я вытащу и вас.
«Ой, ли!» Вилли опять вспомнил мину в ящике с боеприпасами и заминированный бункер. Картотека в руках Гевисмана – это верная смерть. Что делать? Удав верно рассчитал все дохлые возможности зайца: ему только одна дорога – в пасть удава.
- Вас будут прикрывать парни из морской пехоты, - продолжал уговаривать Гевисман.
«Вот это ручательство» - решил Вилли.
- Жалко, конечно, что это не немцы, - посетовал Гевисман, - но на это американцы никак не согласны, боятся осложнений с русскими. Возможно, и не особенно многого ждут от картотеки, а зря! Там много найдётся занимательного для их разведки против русских.
Он помолчал, что-то обдумывая, и тихо добавил:
- И для вас, Вилли, тоже.
- Я знаю, - ответил тот, давно не сомневавшийся в том, что в картотеке есть материалы и на него.
- Вы видели своё досье? – удивился Гевисман.
- Нет, просто догадываюсь, - невольно успокоил он шефа. – Но не думаю, что там есть что-либо, чего я не знаю о себе.
Гевисман широко осклабился, расширив щёки в складки и растянув тонкие губы.
- Вы ошибаетесь!
Слегка помедлил и резко бросил, как выстрелил:
- Вы не знаете, например, что вы – русский.
Вилли даже шатнуло. Он медленно поднялся на ватные ноги, оперся о стол ладонями, боясь упасть, исподлобья смерил взглядом ненавистное лицо, сказал зло:
- Всяким шуткам есть предел, господин Гевисман!
Тот мгновенно стёр деланную улыбку, как будто её и не было, и надменно прошипел:
- Я никогда не шучу, господин Кремер.
Он рассчитывал, что своим открытием заставит Вилли добывать картотеку, чего бы тому ни стоило, чтобы избавиться от досье, в котором запечатлено чёрное пятно его биографии. Вилли обмяк, сел.
- Расскажите, - попросил разбито, - если можно, подробно.
Определив, что помощник морально сломлен, Гевисман спокойным деловым тоном поведал:
- Вас взяли малышом у русской четы, уличённой в шпионаже. Их расстреляли, а вас оставили платить по долгам. Мы не признаём тезиса, что дети не отвечают за грехи родителей. Должны отвечать и расплачиваться. Остался последний взнос, и вы его сделаете.
Это была уже угроза.
- Я всё сделаю, - горячо согласился Вилли, - но только возьмите свои слова обратно. Я умоляю вас! Это неправда! Скажите, что это неправда! – умолял он палача.
Тот брезгливо скривился:
- Успокойтесь. В конце концов, какая вам разница, кто вы? – ему-то, точно, не было разницы. – Что, от этого мир рухнет? Что вы русский, знаем только мы вдвоём, пока картотека не попала в чужие руки. В ваших силах и желании этого не допустить. Оставьте же свои эмоции при себе. Подумаешь – русский, немец! – Может быть, для него и впрямь не было разницы. – Для меня речь идёт о большем – о жизни.
Он вскочил со стула.
- Если эта проклятая картотека не окажется у меня в руках, мне ничего не останется, как только покончить счёты с жизнью.
«И я бы тебе, ой, как помог!» - подумал Вилли.
- Прозябать в лагерях, потеть от страха в судах, а потом вкалывать где-нибудь в толпе милых сограждан? Нет, это не по мне! – отказывался Гевисман от того, что делали тысячи таких же, как он, немцев.
Вилли спросил, уже смиряясь с новым для него положением:
- А если я не вернусь? Мало ли что! Это ведь не просто прогулка, - там русские.
Гевисман медленно ответил:
- На этот случай у меня есть ампула в уголке воротника. Быстро и безболезненно. Проверено на русских.
Он тут же согнал с лица сетку морщин, прорезавшихся при упоминании о смерти, уверенно произнёс:
- Я верю, всё будет «о-кей!» Выпьем за успех?
Вилли покачал головой:
- Я, пожалуй, пойду. Мне надо прийти в себя.
- Не удерживаю, - согласился удав. – Спокойной ночи.

- 9 –
Когда Вилли вышел, сержант приоткрыл глаза, посмотрел и тут же снова закрыл их, не меняя позы.
Была тёмная-претёмная ночь, чужая и всё же светлее, чем было у него на душе. Он – немец, и вдруг стал русским! Этого не может быть! Он не хочет! А если всё-таки так, значит, эти иезуиты принудили его воевать против своих сородичей, да ещё с желанием? Каких своих? Неужели русские – свои? Нет, не может этого быть! Не должно! Он застонал, заскрипел зубами: «Я не хочу-у-у!» Ноги, как неживые, медленно передвигали к бараку, а он уже боялся входить, боялся, что все увидят, что