диссидентами какой-то благоговейный трепет. Они казались ей людьми непростыми, высшего порядка. А она, обычная девушка Маша, кто она такая, чтобы вот так просто взять и написать письмо одному из них?
Но тотчас же на ум пришло спасительное оправдание. Она ведь в некотором смысле угнетённая. Сколько гадостей Маша наслушалась из-за своей внешности и грузинской фамилии. А родную сестру так и вовсе хотели изнасиловать. И эти двое антифашистов бросили вызов её обидчикам. Пожалуй, это даёт ей некоторое право им писать.
Писать… Но о чём? Будь это её друзья, приятели, да и просто знакомые, Маша бы не задумывалась – писала бы обо всём, что с ней случилось интересного. Но как трудно начать писать письмо людям, которых в глаза не видел!
«Здравствуйте, Сергей, - начала она своё письмо Блинову. – Пишет Вам Маша Георгадзе, одна из обиженных, за которых Вы заступались, даже не зная о моём существовании. За это Вам большое спасибо!»…
Спросить, как дела? Наивный вопрос! И так понятно: бывает и лучше. Да и что ей скажет Блинов, если решит ответить? Напишет: совсем плохо, обижают? А пропустит ли тюремная цензура?
О чём же ещё написать? Не о тех же бесстыдных словах, что сказала про него сестра. И так ему в тюрьме несладко. Наверное, наиболее уместны были бы слова поддержки и ободрения. А их Маша знала непростительно мало.
«Держитесь, не сдавайтесь. От души желаю, чтобы Вы как можно скорее вышли на свободу».
И всё равно чересчур короткое. Или сойдёт?
Девушка уже хотела подписаться, как вдруг продолжение возникло само собой.
«Кстати, я слышала, что Вы увлекаетесь древнегреческой мифологией. Вы знаете греческий? Я учила его ещё когда была школьницей, вместе с подругой».
Не в самой школе – на курсах. Мать Сони, желая, чтобы её дочь знала иностранные языки, записала её на курсы греческого. Маша пожелала не отставать от подруги, попросила родителей записать её туда же.
Девушка подписала письмо и нажала «Отправить». После этого принялась писать другое – Шушакову. Оно вышло почти под копирку с того, что она писала Блинову. Но только без последнего абзаца. Вместо этого она пожелала здоровья и сил его семье.
Через неделю пришёл ответ.
«Καλημέρα 1. Ελπίζω, κάνετε καλά 2, - писал ей Блинов. – Спасибо Вам, Маша, за Ваше письмо, спасибо за добрые слова. Обещаю, что буду держаться и бороться.
Здорово, что Вы изучали греческий. Я его тоже немного знаю, правда, сам учил – по учебнику. Поэтому, наверное, знаю его хуже, чем Вы. Хотя, когда ещё десятиклассником смотрел фильм «Квартира в Афинах», я большей частью понимал и без русских субтитров. Тогда я, кстати, для себя решил, что не буду мириться с фашизмом, не буду жить в постоянном страхе, как Хеллианос. Тем более, главного героя лизоблюдство перед немцем не спасло от расстрела.
Мне очень жаль, что Вы, Маша, подверглись преследованию. Остаётся надеяться, что Вы не слишком пострадали.
С уважением!
Сергей».
Вечером того же дня Маша писала Сергею письмо, начинающееся со слов: «Καλημέρα. Ναι, κάνουμε καλά, ευχαριστώ 3».
В этот раз она чувствовала себе несколько смелее. Писать диссиденту, который с ней заговорил, куда легче, чем незнакомому.
И всё же ей казалось, что в её письме полно всякого вздора. Бытовые мелочи о учёбе, о приятелях. Ещё расспросы о «Квартире в Афинах» - фильме, которого она не видела. Остального Маша, пожалуй, не смогла бы и вспомнить.
С кухни, где мама готовила ужин, доносились звуки «Серенеты» на итальянском языке.
«Нравится ли Вам Тото Кутуньо?» - поинтересовалась Маша в конце письма.
Через неделю ей придёт ответ, что Кутуньо поёт замечательно. А днём раньше она получит письмо от Шушакова со словами благодарности и пожеланиями всего самого лучшего ей и её близким. На этом их короткая, но душевная переписка закончится. Через пару месяцев его, а с ним ещё пятерых «сахарных узников» отпустят по амнистии. Чуть позже, к великому неудовольствию Алины, освободят Аронова. Потом – жителей дома номе семь, выступавших против повышения тарифов ЖКХ. А Машина переписка с Блиновым с каждым разом будет становиться всё оживлённее.
- Ты что, с дуба рухнула? – Алина даже не кричала – она орала. – Влюбиться в опасного преступника, в фашиста!
- Он не фашист! – ответила ей Маша. – Он вообще антифа!
- Если «зиговал» с фашистами – значит, ничем не лучше!
Конечно, Алина могла «погуглить», чтобы убедиться, что на проспекте Сахарова кричали не «Россия для русских», а «Маркова в отставку». Но Маша знала, что делать этого её сестра не будет. Опасаясь убедиться в своей неправоте, она будет и дальше погружаться в пучину неведения, лишь бы сохранить свой авторитет. Не в глазах младшей сестры, но в своих собственных.
Вот и сейчас на все разумные доводы Алина ответила:
- Значит, так! Если ты не прекратишь с ним переписку, ты мне больше не сестра!
- Ну и ладно, - отозвалась Маша как можно безразличнее.
Хотя на самом деле ей было совсем не всё равно. Но предать Серёжу… Тем более сейчас, когда он, безвинно оклеветанный, сидит за решёткой. Нет и ещё раз нет!
Влюбилась… Как же точно сестра нашла слово! Маша неоднократно ловила себя на том, что с ней происходит нечто странное. Чем бы она ни занималась: спешила ли утром в институт, возвращалась ли вечером или помогала маме на кухне – перед глазами неизменно вставал Серёжа.
«Интересно, что скажет Серёжа? Похвалил бы он меня за то, что я только что сделала, или назвал бы дурой? Порадует ли Серёжу эта новость?» - ни дня не проходило, чтобы Маша не задавала себе эти вопросы.
В разговоре с подругами ни о чём она не говорила так охотно, как о нём. Если бы не преграда в виде колючей проволоки, с какой радостью она познакомила бы Серёжу со всеми своими друзьями, приятелями!
А его письма… Они были для Маши как праздник, которого ждёшь с нетерпением и трепетом.
Когда же писем не приходило, девушка перечитывала прежние. Особенно в тяжёлую минуту. Порой проблемы наваливаются одна за другой – хочется выть волком, биться в отчаянии головой об стенку, да и вовсе застрелиться. Но каково? Серёжа сидит за решёткой и всё равно держится. В каждом его письме, в каждом слове читается решимость и твёрдость. «Я не Че Гевара, но я не сдамся!» - при этих словах перед Машей всплывала его прямая спина, смелый взгляд. Желание выть и стреляться тут же пропадало. Становилось стыдно: ну, как она, будучи на свободе, рядом с близкими, позволяет себе так раскисать?
О ссоре с сестрой Маша написала Серёже довольно скупо, как, впрочем, всегда писала о ней самой. Догадывался ли Блинов, что Машина сестра его недолюбливает? Девушка надеялась, что нет.
Алина же последующие несколько недель не только не разговаривала с Машей, но и старалась демонстративно отодвинуться от неё как можно дальше. А дотронувшись невзначай до неё или до вещей, к которым она прикасалась, отдёргивала руку, как от чего-то скользкого, не забывая при этом презрительно морщиться.
Однако вскоре Алине стало не до этого. В её жизнь внезапно ворвалась любовь, страстная и пылкая. Он был журналистом, писал замечательные статьи о вере, о церкви, о традиционных ценностях, почти позабытых современным обществом. Ими Алина восхищалась безмерно. Это восхищение перекинулось и на их автора, оказалось взаимным…
Не прошло и года, как Алина стала Дементьевой, так же поспешно, как в своё время из Георгадзе превратилась в Звягинцеву.
Поток непереводимых словосочетаний сыпался на телезрителей, как из рога изобилия, запискиваемый, однако, по соображениям цензуры. Поэтому можно было только догадываться, что президент говорит своим недавним избирателям. Сам глава государства, мокрый и жалкий, вылезал из реки, пытаясь сбросить с себя рыболовную сеть. Впрочем, уже не президент, уже не глава. Его свержение, по счастью, обошлось без крови.
Поняв, что ему грозит суд, а в перспективе – пятнадцать лет строгого режима, Марков пытался бежать по реке. Не удалось.
Увлёкшись необычной сценой, Маша сама не заметила, как порезала весь чернослив для салата.
- Ой, надо ж было для украшения оставить.
- Ну, что ж ты так? – укоряла мать. – Помой ещё.
Так Маша и сделала – и вскоре на овальном блюде возвышался красиво уложенный салат «Берёзка», Машин любимый, без которого ни один её день рождения не обходился. Кроме, пожалуй, двенадцатого, который отмечали на побережье Ливийского моря.
Сначала была экскурсия по Ретимно с узкими улочками, вымощенными булыжником, венецианскими и турецкими арками, знаменитым фонтаном. Потом поехали в монастырь Превели, который на Алину произвёл даже большее впечатление, чем на именинницу. После обеда купались в Ливийском море, а потом – поехали в Курталиотское ущелье слушать «музыку ветра». Ветер в ущелье действительно пел, а вернее, завывал, бесстыдно задирая Машину юбку. Алина ещё тогда ругалась: каким местом надо было думать, чтобы надеть юбку вместо брюк?
Сейчас сестра даже не позвонила, не поздравила. Так же, как не поздравила она Машу с Новым годом, с Восьмым марта. Крепко рассердилась на неё Алина.
Зато Серёжа поздравил Машу одним из первых. С утра по почте пришло от него письмо.
- Ну, Машенция, что тебе пишет твой диссидент? – с замужеством Алины папа мог позволить себе открыто говорить с младшей дочерью о её возлюбленном.
Да и мама, при Алине старавшаяся говорить с Машей почти шёпотом, теперь не боялась рассердить старшую дочь. Приезжая с дачи, она частенько оставляла зелень, огурчики, мол, передай Серёже, у нас их пруд пруди, а у них там витаминов не хватает. И почти всегда добавляла:
- Только Алиночке ни слова.
Впрочем, даже если бы Маша и хотела проговориться об этом сестре, у неё бы ничего не вышло.
Только Маша успела закончить салат, пришли Соня с Ирой.
Вскорости вся компания сидела за столом, пили за здоровье именинницы. Из холодильника достали лимонный торт, что Маша испекла накануне.
- Ну, Машенция, загадывай желание.
И девушка загадала. Теперь, когда диктаторский режим пал, оно исполнится. Оно должно исполниться – иначе и быть не может…
Через две недели Сергей Блинов вышел на свободу. У ворот СИЗО его встречали родители и Маша.
За ночь подморозило. Вчерашняя слякоть покрылась коркой льда, застыв в уродливых формах. Маша едва удерживала равновесие, чтобы не упасть. Серёжа потянул её за руку:
- Иди по краю – там не так скользко.
Девушка послушно сошла с дорожки. Снег захрустел под ногами.
- Пожалуй. А то там убьёшься.
- Ну, убиться может и не убьёшься, а что-нибудь сломать можно. Вон Гришка в прошлом году руку сломал.
- Не повезло.
- Да уж. В гипсе ходить замучишься.
- А ты когда-нибудь ломал? – спросила Маша.
- Было дело, - ответил Серёжа. – Вернее, мне ломали.
- В СИЗО?
- Да нет. Это было ещё давно. Скины побили.
- За убеждения?
- Можно сказать и так. Скорее за активное их высказывание…
Он возвращался с вечеринки у друга, когда из подворотни услышал женский крик. Приблизившись, Сергей увидел, как бритоголовые обижают девушку…
- Кстати, я когда увидел тебя в первый раз, что-то мне показалось знакомым. Вроде бы где-то
