В пурге

     Один час, или искривление

      времени в пространстве.



  Я мысленно назвал пургу сумасбродной идиоткой, окончательно рехнувшейся в путешествиях по унылой пустыне тундры, и она, явно услышав это, взвыла с такой истеричностью, словно была опытной, поизносившейся под клиентами девкой, трудовой стаж которой закончился ввиду полного усыхания половых органов. Она дыхнула так свирепо, что наш коренастый широкостопый вездеходик едва не перевернулся. Но этого ей оказалось недостаточно, и милая деваха, словно хвастаясь своей вездесущностью, принялась настырно проникать в наше хлипкое убежище, приняв обличие мелкой снежной пыли.
  Как красив снежный покров тундры, искрящийся и отливающий голубизной (в смысле цвета, конечно!)! Но как же стремительно он теряет свою привлекательность, просачиваясь во все щели и норовя юркнуть за воротник! Да разве может быть на свете что-либо более противное и мерз-кое, чем это хрупкое и невесомое состояние небесной влаги!!?
  Шёл четвёртый час вынужденного сидения, и наши тела покидали остатки тепла. Нет, не так. Тепло беззастенчиво вылетело из нас ещё на первом часу ожидания, и теперь все органы, готовясь к анабиозу, охлаждали себя до нужной для этого температуры, а она, по-видимому, должна была иметь отметку окружающей среды, то есть, где-то градусов пятнадцать-двадцать по шкале мудрого Цельсия, но, увы, со знаком минус. И, может быть, вы мне не поверите, но оптимизма этот факт нам не приносил, хотя, нет, был один аспект, скорбно радовавший нас: главное, что наши бренные останки не испортятся, и потомки, обнаружившие их, смогут в полной мере насладиться героическим видом скромных, неунывающих топиков!
  Леденящий внутренности ветер покачивал наш маленький тырчик, словно заботливая мамаша колыбельку, и мне это навевало мысли о тёплом и уютном купе поезда, с которого начинаются все наши путешествия, бросающие нас в широко распростёртые объятия превратностей судьбы, искусно подготовленных заботливыми руководителями…



  …Дорога предстояла не далёкая, но именно это и настораживало. Конечно, приятно путешествовать втроём в купе, пусть и забитом под завязку багажом, но здесь всё дело в спутниках – вернее, в их состоянии и настроении. В этот раз мне выпала честь ехать бок о бок с двумя инженерами, что само по себе уже событие первой звёздной величины! И, будь эти инженеры немного больны или деморализованы морально, то душа бы моя пела и плясала. Но где там! Два представителя касты изобретателей (так, кажется, переводится с латыни слово инженер) находились в наивысшей степени боеготовности – веселы, бодры и энергичны! И я понял, что поговорка о том, что покой нам только снится, будет нынче подтверждена в очередной раз. Хотя, забегая вперёд, отмечу, что даже во сне я этого покоя не обнаружил, как, впрочем, и самого сна!
  Едва симпатичные молоденькие проводницы смахнули пот со своих пухлых щёчек, выступивший вследствие помощи нам при расталкивании богатого  скарба по полкам и рундукам, как больший из инженеров изрёк:
  - Ну что, так и будем ехать на сухую?!
  Хотя этот вопрос и был несколько нелогичен, поскольку мы ещё не проехали ни метра, всё же он вонзился в плодородную почву, коей явился инженер второй, меньший габаритами:
  - Но мы ведь не похожи на идиотов!
  С этими словами он взглянул в зеркало, словно спеша убедиться в этом. Что отразилось в безупречно оттёртом стекле, я передавать не стану, лишь замечу, что именно в тот момент идиота я там не увидел. А зря! Идиот там всё же был и имел он моё обличие!
  - Хорош коньячок!- уважительно почмокал губами инженер больший.
  - В смысле, пора переходить на водку? – оживился  было инженер второй, которому коньяк всё время пытался встать поперёк глотки, и лишь героическими усилиями изобретателю удавалось справиться с солнечным напитком.
  - Нет, юноша, - отрезал первый, хотя разница в годах между собутыльниками была так же неуловима, как грань между гениальностью и безумием, - водку пить мы начнём лишь в том случае, если настанут трагические времена! Водка – напиток скорби!
  Ему самому так понравилось это, неожиданно вывернувшееся из теснин логики определение, что он довольно наморщил лоб, одновременно похо-дивший и на сократовский, и на неандертальский, и улыбнулся.
  Второй инженер задумался. Это выразилось в снимании им очков с мясистого носа и в неторопливой их полировке лоскутом туалетной бумаги. Когда  выпуклые стёкла стали тоньше на одну миллионную часть микрона, губы его разжались и выдали:
  - Водка может стать напитком скорби только в одном случае – когда она заканчивается!
  Инженер первый это оценил мгновенно и пожал руку визави:
  - Ну, за это и выпьем!..
  Через пару часов мне перестал быть интересным диалог двух интеллектуалов. Он никак не мог удержаться в конкретных рамках и постоянно вилял из стороны в сторону, как самая неверная жена при самом тупом муже.
  Коньяк не кончался, но и в этом была некая особенность. Я бы, находясь на месте моих спутников, взял сразу несколько бутылок и не дёргался по пустякам при каждом усыхании тары. Но как же, это ведь так примитивно! Гораздо изобретательнее горестно сокрушаться после каждой опорожнённой бутылки, искренне удивляясь, что выпивка закончилась так неожиданно! А потом, покачиваясь, как трезвейшие моряки на палубе клипера при мёртвом штиле, пройтись по вагонам, отдавливая ноги пассажиров и узнавая от них так много нового о себе и своих родителях!
  Один раз, правда, веселеющие больше и больше инженеры, попытались отправить меня за очередной порцией лекарства от скуки.
  - Хорошо, но я принесу сразу целый ящик!
  - Нет-нет, - замахали они руками и затрясли бородами, - что мы станем с ним делать?! Нам же нужно всего по чуть-чуть!
  - Ну, тогда сами и идите, - жестоко отрезал я и полез на верхнюю полку, чтобы нырнуть в пахучее болото жёлтой прессы.
  Инженеры пожелали мне спокойной ночи, хотя день был в самом разгаре, и почопали по подробно изученному маршруту, состоящему исключительно из створных линий и имевшем только один угол поворота – в самом конце трассы.
  Я всё же задремал на какое-то время. Проснулся же резко, как от пинка, и в первые мгновения яви не сразу понял, что меня пробудило. И в самом деле, в купе стояла тишина, разбавляемая лишь монотонным постукиванием вагонных колёс. Но что-то в этой деловитой тишине всё-таки происходило.
  Снизу, там, где засели инженеры, вдруг послышалось какое-то сопенье, тут же перешедшее в продолжительный стон. Я вздрогнул, и пот холодной волной окатил мой затылок, потому что точно такие звуки издавала моя давняя подружка, когда ей со мной становилось очень хорошо. В голове моей мгновенно высветилась жуткая картина того, что происходит внизу! А стоны тем временем стали чаще и страстнее. Любопытство во мне, наконец, победило, и я осторожно повернулся на полке и глянул вниз. Слава Богу, там не происходили олимпийские игры  по сексуальным извращениям, а совершался всего-то поединок по армрестлингу. Потные инженеры, сцепившись волосатыми ладонями, гипнотизировали друг друга остекленевшими взглядами. Лица их были красны, словно вот-вот обоих изобретателей хватит удар.
  Поединок длился, вероятно, уже очень долго, но пирамида, сооружённая из передних конечностей, была крепка, как Хеопсова гордыня, и ни разу так и не качнулась ни вправо, ни влево. Может быть, спортсмены позабыли, что необходимо не просто сидеть, устрашая противника взором, но ещё и пытаться его побороть? Как бы там ни было, но мне это нескончаемое постанывание надоело, и я подал голос:
  - Всё. Ничья. Победила выпивка!
  Услышав знакомое слово, инженеры расцепили руки и заулыбались. Больший же изрёк:
  - Воистину верно! Наливай!..
  В Череповце стоянка была долгой, и я вытащил собутыльников на свежий воздух. На перроне стояли несколько ларьков, предлагая пассажирам самые необходимые в дороге товары – пиво и сигареты. Больший инженер тотчас же побрёл к одному из них и подпёр его своим могучим телом, явно разглядев в хлипком сооружении правнука Пизанской башни, и решив, во что бы то ни стало, не допустить необратимой катастрофы. Возможно, ларёк подумал о добровольном атланте то же самое, и они, надёжно подперев друг друга, замерли изящным архитектурным ансамблем.
  Люди наслаждались тёплым осенним вечером, а моё внимание почему-то привлекли рельсы. Их оказалось три. Причём, третий рельс был намертво привинчен к бетонным шпалам и шёл в обе стороны сантиметрах в тридцати от ближнего к нам.
  - Интересно, - произнёс я вслух, - а почему здесь три рельса?
  Всё, спокойная идиллия созерцания привокзальных достопримечательностей закончилась, и все, кто находился поблизости, уставились на этот третий рельс. Даже проводницы позабыли свои прямые обязанности и озабоченно смотрели под колёса вагона. Конечно же, инженеры не могли остаться равнодушными к такому замечательному явлению. Пизанский ларёк был позабыт, и два изобретателя, поддерживая друг друга, прищурясь, вглядывались в стальные полосы.
  - Наверное, это запасной рельс, - выдал первую гипотезу инженер меньший.
  - Нет, - с сомнением покачал головой больший. - Тут, вероятно, совмеще-ние обычных путей с узкоколейкой.
  - А зачем? - задал естественный вопрос какой-то мужик.
  На это оба инженера дружно пожали плечами, а меньший пробормотал:
  - Это же Россия!
  Когда мы вернулись в купе, я не стал дальше оскорблять своим недостойным трезвым видом пьющих и потопал в вагон-кафе.
  По возвращении я понял, что произошли глобальные изменения, заклю-чавшиеся в начале ухода большего инженера из жизни, вернее, из той части её, что зовётся реальностью. Он сидел, низко склонив голову, а очки его, отцепившись одной дужкой от багрового уха, вот-вот готовы были слететь и со второго. Я их снял и попытался перевести изобретателя в горизонтальное положение. Но это оказалось делом сложным, потому что внутри того находился какой-то механизм – вероятно, гироскоп. Стоило мне уложить тучное тело на ложе, как оно мгновенно поднималось и делало это абсолютно независимо от сознания. Тогда я решил действовать поэтапно: вначале я перевёл инженера в полулежачее положение и зафиксировал его в нём. Немного порыпавшись, он успокоился. Тогда я всем своим хилым весом прижал изобретателя, и он неожиданно легко сдался. Теперь оставалось лишь закинуть ноги на постель. Правая конечность поддалась сразу, а вторая долго артачилась, не желая вытягиваться. Мне надоела тупая борьба со слишком уж самостоятельной ногой, и я перевернул инженера на живот, предоставив полную свободу действий всем его конечностям.
  Второй инженер наблюдал за моими героическими усилиями молча и равнодушно, но, когда я закончил работу, выдавил:
  - Он не хочет спать… - голос его прервался, и я решил, что это было всё, что он хотел высказать, но продолжение последовало: - лёжа.
  - Если бы ты это не сказал, я хрен бы догадался!
  - Вот видишь, и ты не всё знаешь! - с чувством глубочайшего удовлетворения констатировал инженер и, ухватив бутылку с остатками коньяка за горлышко, посмотрел её на свет.
  Посудина была ещё наполовину полна, и этот факт инженера явно обрадовал:
  - А давай тяпнем по