Кто ты?

стоявший сзади.
Пилат не ответил.
- По вашим обычаям, в праздник Пейсах отпускается один осуждённый на смерть, - снова обратился Пилат к толпе. – Сейчас у нас таких осуждённых двое: Иисус из Галилеи, помешанный, считающий себя богом, и Иисус бар-Рабба, недостойный сын своего отца и убийца. Кого из них вы хотите освободить?
- Освободи бар-Раббу! Распни Иешуа!
Пилат повернулся к Каиафе. Первосвященник увидел посеревшее лицо усталого человека, но не смог сдержать триумфальной улыбки.
- Принесите воду для рук, - распорядился Пилат.
Слуга принёс медный таз с водой. Пилат приказал ему встать рядом с собой.
- Царя ли вашего я распну? – спросил он.
- Нет! – закричали в толпе. У нас нет царя, кроме Ирода! У нас нет повелителя, кроме кесаря! Распни его! Распни!
- Раньше вы так не любили кесаря и не считали его своим повелителем.
- Распни! Распни! Распни!
Пилат погрузил руки в воду.
- Это решили вы, а не я. На моих руках нет крови, - он поднял мокрые руки, вода стекала по ним и капала в таз. – Я их умываю.
- Кровь будет на нас! Кровь будет на наших детях! Распни его!
- Воля ваша. Иисус бар-Рабба свободен. Пусть Иисус Галилеянин несёт свой крест.
Пилат вытер руки о холстину и ушёл с балкона. Ликующий Иосиф Каиафа вышел. Пилат велел привести Иисуса.
Когда его привели, Пилат отослал всех – и писцов, и стражу, и слуг, и рабов. Некоторое время он ходил в задумчивости, заложив руки за спину. Наконец, словно очнувшись, он смочил холст в тазу, оставленном слугой, и подал его Иисусу. Тот приложил его к лицу.
- Ты был прав, - сказал Пилат. – Я не волен распоряжаться твоей судьбой. Я только орудие богов. Никогда об этом не задумывался, но теперь мне неприятно это осознавать.
- Прими это. Бог посылает нам те испытания, которые мы в силах вынести. Пройди их безропотно, и ты Его порадуешь, - Голос Иисуса прерывался, мука звучала в голосе, но слова он произносил уверенно.
- Мне нет дела до твоего Бога.  У меня хватает своих.
- Бог един. И Ему есть дело до каждого своего творения, даже если оно и неразумное, даже если оно отвергает Его.
- Сейчас не время вести споры о вере. Лучше скажи, чем я могу облегчить свои страдания?
- Чтобы Божий замысел удался до конца, впусти Его в свою душу, отрекись от зла, прости себя, полюби людей – всех, даже ненавидящих тебя. В каждом есть хорошее. Внутри они все добры. Это только надо увидеть. Если я буду знать, что ещё одна душа покаялась в прегрешениях прошлого, впустила моего Отца в себя – мне будет легче, а моему Отцу отраднее.
Пилат изумился. Даже перед лицом скорой смерти этот человек просил не за себя. А за него. Он просит его простить себя. За что? Внутренняя тревога вдруг обрела чёткую мысль: да, он зол на себя, он винит себя, что не смог помочь ему, этому обыкновенному мечтателю, человеку не от мира сего, сумасшедшему, одержимому мыслью спасти всех, весь мир. Он винит себя за то, что не смог спасти жену, что она забеременела от него и умерла родами. Если бы не он, она была бы жива. Он зол на себя за то, что стыдится новых чувств к своей второй жене. Он зол на себя еще и за то, что, испытывая эти чувства, он вроде как предаёт память первой жены, что Клавдия опять-таки по его вине не могла унять кровь несколько недель.  Он зол на себя за то, что его, римского префекта, напугал какой-то первосвященник и толпа грязных оборванцев. Он, привыкший встречать врага на поле боя, лицом к лицу с армией противника, испугался ревущей толпы. Толпы, кровь народа которой он столько раз уже проливал. Толпы, так недавно приветствовавшей этого человека, которого теперь яростно хочет убить. Человека, который никому не сделал зла. И этого безобидного человека, уже претерпевшего муки, он должен убить. Да, он зол. Да, он винит себя. Иисус прав.
- Я прикажу стражникам нести твой крест, - не глядя на Иисуса, сказал Пилат.
- Нет. Это мой крест. Мне его и нести.
Пилат помолчал.
- Прости меня.
- Тебя простит Бог, когда ты сам себя простишь.
Иисуса увели. Пилат остался один. Он запер дверь и вышел на балкон. Тяжёлые тучи надвигались со Средиземного моря. Сумрак подбирался всё ближе. Духота сильнее давила на виски. «Будет гроза», - подумал Пилат. Он попытался сосредоточиться на бумагах. Но мысли его возвращались к обречённому им на смерть. Вот он идёт по улицам Иерусалима, неся свой тяжёлый крест – тяжёлую горизонтальную перекладину, привязанную к его рукам, чтобы не свалилась раньше времени. Вот, спотыкается и падает от усталости. Солдаты плетьми поднимают его… Вот они пришли на гору, называемую Голгофа. Боги знают, как это переводится – то ли Лобное место, то ли Лысая гора. Оба названия подходят. Вот солдаты укладывают Иисуса на крест, забивают гвозди, ставят крест… О чём он думает в этот момент? Пилат не находил себе места, всё ходил и ходил по балкону.


…Когда тучи совсем скрыли солнце, Пилат остановился. Сверкнула молния, и тут же грянул оглушительный раскат. Земля затряслась, деревья и здания зашатались, словно детские игрушки. Сильнейший ливень обрушился на балкон претории. «Свершилось. Он умер», - подумал Пилат, и опустился в кресло. Ушли тревоги, волнения, надежды уходящего дня. Он ощутил спокойствие, впервые с того момента, когда решил заниматься делом этого плотника, и грусть, что больше не сможет поговорить с этим странным и необычным человеком. Однако Пилат уже не станет прежним. Как после смерти жены и ребёнка, в нём что-то изменилось. Что-то заронил в нём Иисус. Что-то забрал. Что-то изменил. Пилат подумает об этом завтра, когда после грозы его голова успокоится, и после сна мысли придут в порядок. Шум грозы убаюкал его растревоженные мысли и, не замечая землетрясения, шума рушащихся зданий и криков толп людей, он задремал.


Его разбудил звук открывавшейся двери.
- Что ещё? – раздражённо спросил Пилат.
- Шпион Каиафы, префект.
- Ко мне? А что же первосвященник?
- Этот человек сказал, что был у него.
- И что же?
- И решил придти к тебе.
- Ага, получить плату из двух рук. Ладно, пусть войдёт.
Начальник стражи вышел и ввёл уже знакомого префекту шпиона.
- Ты не испугался моих угроз наказать тебя. Хотя твоя дерзость достойна наказания, я помилую тебя. Однако я ничего тебе платить не буду. Ты служишь Каиафе, пусть он тебе платит.
- Я не за деньгами пришёл, префект. И Каиафе я больше не служу.
- Что так?
- Ты распял бога. Я теперь уверен в этом. И я не могу служить убийцам.
- Его распял не я, - усмехнулся префект. – А твой народ. Это всё, что ты хотел сказать мне?
- Нет. Я хотел рассказать тебе о его последних минутах.
- Ты думаешь, мне это будет интересно?
- Уверен.
- Ты самоуверен и дерзок. Однако не трать моё время и рассказывай.
Рассказ шпиона мало чем отличался от того, что представлял себе Пилат. Иисус сам нёс тяжёлую перекладину креста, падал и вставал, солдаты поднимали его плетьми. Одна сердобольная молодая женщина, Серафина, жена  Сираха, члена Сангедрина, прозванная позже Вероникой, подала ему свой платок – утереть лицо. Римский стражник копьём чуть не проткнул её, когда отгонял. Когда женщины однажды зарыдали очень сильно, видя как он в очередной раз упал и не мог подняться под плетьми воинов, он им сказал, чтобы они плакали не о нём, а о себе. Ибо скоро настанет такая жизнь, что живые будут сами смерть призывать и нынешние кровавые волнения покажутся начинающимся штормом перед надвигающейся бурей. На выходе из города Иисус обессилел настолько, что, упав, сразу подняться не смог, несмотря на сыпавшиеся удары. Центурион схватил какого-то крестьянина, Симона Киринеянина, вроде бы, и заставил его тащить крест за Иисусом. На горе его раздели донага, одежду поделили солдаты, продолжая над ним  насмехаться. Когда его привязывали к кресту, один солдат со злости хватил мечом по левой его руке, которая уже была прибита к перекладине, и почти отрубил её. Он кричал: «Твой Пётр отсёк мне ухо, а я отсекаю руку, которая его направляла!» и плевал Иисусу в лицо, пока, наконец, центурион не оттащил его. Крест его поставили посередине между двумя ворами, из которых один тут же начал его поносить и требовать чуда или спасения. Второй вор устыдил его словами: «Ты не боишься Бога нашего? Ты сам уже осуждён, и скоро умрёшь. Но мы с тобой осуждены по закону, а он страдает безвинно» и попросил у Иисуса прощения. Слабевший Иисус тогда сказал еле слышно, что он сегодня будет с ним в раю.
- С вором? – усмехнувшись, прервал рассказчика Пилат.
- С раскаявшимся грешником, - возразил шпион, и продолжал.
Иосиф Каиафа, как чёрный ворон, который клевал в это время глаза поносившего вора, всё кружил вокруг Иисуса. Он тоже требовал чуда, требовал, чтобы Иисус сошёл с креста, если он бог. Однако на все его слова Иисус отвечал: «Боже, прости им. Ибо не ведают, что творят». После того, как в очередной раз Иисусу дали испить уксуса, он что-то прокричал и испустил дух. Тут же сверкнула молния, и ударил гром.
- Умер? Так быстро? – про себя сказал Пилат. - Что он кричал? –  спросил он громко.
- Что-то вроде: «Или, или! Лама савахфани!». А, может, и не «или», а «элои». Я спрашивал, но никто толком не знал: то ли Илию зовёт, то ли «Господь мой, почему Ты меня оставил!», то ли «Боже, Тебе предаю дух мой».
- Так это не иудейский язык?
- Не знаю. Может, египетский. Иисус знал много языков. А в Египте скрывался вместе от преследований Ирода с матерью и отцом Иосифом после рождения, и жил там долгое время.
- Что было потом?
- Потом началась гроза. Один солдат, по просьбе иудеев, решил снять всех с крестов, чтобы не оставлять их висеть в субботу, поскольку в субботу будет праздник. Он перебил колени ворам, чтобы они быстрее умерли, а, увидев, что Иисус уже мёртв, пронзил его рёбра, чтобы убедиться. Коленей ему бить он не стал.
- А что священники?
- Они негодовали из-за того, что на кресте ты приказал написать: «Иисус Помазанник, царь Иудейский», да ещё на трёх языках. Они требуют, чтобы ты изменил её.
- Что я написал, то написал, - усмехнулся Пилат. Это была его маленькая месть этим святошам. -  Этот богами проклятый народ так его сам называл, пока любил. Менять я ничего не собирался и не буду сейчас. Что ещё?
- В Храме завеса разорвалась сама собой надвое.
- И что это значит?
- Каиафа бил себя в грудь и говорил, что воистину Иисус был сын Божий.
- Теперь он может это говорить. Теперь говорить можно всё, что угодно.
Вошёл начальник стражи.
- Что там?
- Иосиф из Аримафеи к тебе, префект.
- Чего он хочет?
- Говорить о погребении Иисуса.
- Хорошо. Я поговорю с ним. Ты закончил? – обратился он к шпиону.
- Да, префект.
- И чего же ты от меня хочешь? Ведь не просто для моего удовольствия ты всё это мне рассказывал?
- Защиты, префект.
- От кого?
- Я скажу тебе правду. Служить шпионом мне всегда нравилось – я удовлетворял своё любопытство и тягу к опасности, да ещё получал за это деньги. Но не все шпионы доживают до старости. Некоторые, как говорят, уходят в пустыню и не возвращаются, ибо слишком много тайн они знают, слишком многое могут рассказать. А меня, как только я выйду от тебя, уже никто не увидит. Даже до городских ворот не дойду. Защити меня от Каиафы.
- И это всё?
- Да. Я хочу уехать. Скрыться ото всех. Посвятить себя Богу.
- Стать священником?
- Нет. У нас священниками просто так не становятся. Они рождаются в избранном Богом роду. Я же простой еврей. И хочу просто служить Богу, как