СЕМЬ ИСТОРИЙ

«Жена моя – церковь, - говорил он. – Дети – прихожане».
  Размышлял долго о судьбах детей-сирот. В итоге пришёл к решению. Во время очередной проповеди обратился к прихожанам с предложением, взять по одному обездоленному чаду из приюта в семью, дабы испытали они любви родительской не знавшие, тепло домашнего очага. «Возьмите ребёнка, согрейте его душу от холода безразличия». «А как быть с помощью?» – услышал от прихожан. «Господь поможет, - сурово ответил отец Никифор. – Помните, птицы небесные не сеют, урожай не собирают, но имеют пропитание».
   Взяли из детдома одного ребёнка, другого. Из соседних деревень и из райцентра потянулись люди, своих детей воспитавшие, теперь решившие взять на воспитание приёмных. В итоге начали пустеть спальни приюта. Снова зазвучали весёлые детские голоса в домах и на улицах деревни.
   Детдом закрылся за год до смерти отца Никифора.
   На здоровье не жаловался батюшка. Закалялся, купался в реке летом и в проруби зимой; обтирался снегом; круглогодично обливался водой из колодца во дворе.
    Первый приступ случился после Рождества. Потерял батюшка сознание во время проповеди. Осел возле стены, посерел лицом.
   Тревожно мигая сигналкой, резко взвывая сиреной, увезла «скорая» отца Никифора в больницу в райцентре. Диагноз потряс прихожан больше, нежели б внезапно приехал в деревню президент – инсульт.
   Горели, свечи в храме, не угасая. Молились прихожане денно и нощно за здоровье батюшки. Поправился батюшка быстро. Медицина сейчас на высоте. И. главное, благодаря истовым и искренним молитвам паствы. Окреп отец Никифор и снова окунулся в работу. Советовали женщины-прихожанки, поберёг бы ты себя, батюшка. Он, смеясь, отвечал, мол, Господь сбережёт. Сочтёт нужным, призовёт в свою светлую горницу раба своего, никакая медицина не поможет.
   Второй приступ случился в конце июля. Лето – пора сенокосная. Наравне со всеми махал косой батюшка, устали не ведая. Зной, духота, не выдержало сердце батюшки нагрузки.
   Снова увезла «скорая» отца Никифора  в райцентр, поспела вовремя. Пришёл в себя батюшка в конце августа. Вышел на крыльцо дома к собравшимся во дворе жителям деревни и приезжим. Бледен лицом, осунулся, обострились черты лица, глаза запали. Смотрит пристально взором пронзительным. Вздох облегчения пронесся среди собравшихся.
    Проповеди его стали острее, злободневнее. Часто останавливался, мешала одышка, обильная испарина покрывала лоб. Еще больше ночами по домам молились старушки и просили здоровья у Господа для любимого батюшки, для ихнего Победоносца.
   Ушёл он на Покров день. Окончил вечернюю службу. Обратился к пастве: - Простите меня великодушно, братья и сестры, коли, кому помочь не смог вовремя или слово доброе не молвил. Завтра не увижу свет зарницы утренней, но буду в горнице небесной и светлой держать ответ перед Господом богом! – кланяется низко. – Простите, дорогие мои, и да поможет вам Господь бог и сын его Иисус Христос.
   Преставился батюшка в полночь.
    Весь день было пасмурно; дул, путаясь в голых ветвях безжизненных деревьев, горемыка ветер; срывался с низкого серого неба холодный мелкий дождь. Ближе к полуночи очистилось небо. Холодом бездны засверкали далёкие звёзды, и засеребрилась пунцово луна. Стих ветер.
   Батюшка вошёл в дом, набросил на вешалку кожух, посмотрел на дремлющих в горнице трёх старушек дежурящих, стерегущих его покой. Улыбнулся. Перекрестил их троекратно. Тихо ступая, прошёл в спальню. Переоделся во всё чистое, на дворе смыл возле колодца водой родниковой грехи земные. Лёг на жёсткую кушетку, служившую исправно много лет кроватью, сложил руки на груди, прошептал неслышно «Отче наш…» и испустил дух.
    - Митенька! – запричитала тётка прямо от порога, - поздно, поздно ты приехал. Ушёл наш батюшка, покинул нас наш Победоносец! Как жить-то мы все дальше будем…
   Расспрашивать тётку, время терять; дядя сказал, хоронят отца Никифора после праздника.
   «Опоздал, - сознался сам себе. – Всё время оттягивал миг знакомства. Медлил. Боялся чего-то. А ведь очень хотел поговорить с ним. Теперь, вот, стою у калитки и смотрю на окна его дома».
   В храме грустно и сумрачно. Тлеют, треща огоньками свечи, разгоняя тьму. Сладко пахнет ладаном.
  Стою среди прихожан. В обитом чёрным атласом гробу покоится отец Никифор в простом льняном одеянии. Глаза закрыты, но, кажется, вот-вот, он их откроет и посмотрит на тебя изучающим взором. Лицо его спокойное, разгладилось, исчезла устрашающая угловатость первых часов. Бороду подравняли. На недвижимой груди лежат крепкие руки с синими наколками перстней на тонких пальцах.
   Малолюдно. Отпевание после обеда.
   За порогом храма раздаётся кудахчущий шум моторов, торопливый визг шин, стук дверей, излишняя суета. В храм входит процессия из людей определённого типа. Короткие стрижки, суровые лица, чёрные костюмы, чёрные очки. Тихо подходят к гробу, крестятся, целуют руку отцу Никифору. Что-то шепчут. До меня доносится: - Прости, Агафон, прости, кореш, за непонимание и прощай. Попроси за нас там перед Господом.
   Стоят в молчании, опустив головы, и, молча, удаляются. Лица пусты, глаза – сухи.
   Похоронили отца Никифора на церковном погосте.
       
   
                                  СОСИСКА В ТЕСТЕ

    Спит кухня рабочей столовой. Погрузилась в короткий чуткий сон. Позади пик обеда: прошла – уф! – первая смена рабочих. Не за горами вторая.
   Чист и пуст горячий цех. Повара отдыхают. Томятся в глубоких сковородах неунывающий мадьяр-гуляш и его северная степенность бефстроганов с грибами в сметане. Набираются глубины вкуса в больших напольных котлах щирый парубок борщ и скромница красавица солянка. В неподъёмных кастрюлях пятидесятках исходит важностью матрона гречневая каша с маслом и рассыпающийся в любезностях гуляка-рис.
  Слышится, как далёкая песня, ария тонких острых струй пара – между собой котлы ведут неспешный диалог; звонкое падение редких капель воды из вечно простуженного носа водопроводного крана в мойке, где, окутанная густой белёсо-сизой шубой пара, дремлет труженица – посудомоечная машина.
   Кухня дышит тишиной.
   Только в пекарне не прекращается работа. Гремят листы, визжат колёса «шпилек», ухают скрипуче горячие зевы духовок. Стоят, полные живым пористым тестом неподвижные дежи. Тесто ждёт, когда его нежного, воздушного тела трепетно коснутся тёплые, добрые, сильные руки пекаря. Из сдобы в растоечной на жестяных листах-ладьях поднимаются сладкие булочки с изюмом, плетёнки с маком, «школьные» с помадкой и венские кренделя с штрейзелем. Ждёт своего часа и пресное дрожжевое тесто: беляши, пирожки и прочая выпечка, набирающая вкус и цвет в раскалённых глубинах фритюра. Отдельно дожидаются очереди изделия с сладкими начинками, с рыбным и мясным фаршем. Их перед выпечкой в духовке, для приобретения колера и зеркальной глазури, нужно смазать льезоном.
   Машет кисточкой, покрывает льезоном пирожки повар-практикант Лидочка. Высокая, стройная девушка в приталенном белом халатике, с задумчивыми васильковыми глазами на строгом смуглом лице.
Изящные руки. Загадочный полуповорот головы. Непослушный локон каштановых волос выбился из-под накрахмаленной косынки. Загляденье! И родители, и соседи, и учителя в училище твердят Лидочке в один голос, что тебе, Лидочка, не на кухне париться, таскать кастрюли с едой, а в кино сниматься или быть диктором на телевидении. Смущаясь, всякий раз, краснея и робея, срывающимся голосочком Лидочка отвечает: - Мне нравится готовить. И всё тут! «Готовь, раз нравится», - резюмировали родители.
   Практикантов в столовых любят и ждут всегда с нетерпением. Они, как глоток свежего воздуха в жарко натопленной комнате. Вся мелочевка  перекладывается на их плечи. Даже коренщица в их присутствии чувствует себя как минимум королевой овощечистки. Для постижения всех премудростей профессии каждый день их ставят на разных участках передовой борьбы с голодом рабочих масс: сегодня в горячем цехе, завтра в холодном и так далее.
   Вот и наша героиня сегодня самоотверженно бросается скромной девичьей грудью на амбразуры жарочных шкафов. Помогает она старому, сутулому, покрасневшему от постоянного жара печей лицом пекарю-еврею дяде Мойше. Не производя на того своей неотразимой внешностью убийственного эффекта, как на других мужчин. Худой, высохший, он сильными костлявыми пальцами ловко управляется с тестом. Кряхтит, пищит, поёт оно на все лады под его руками.
  Немного картавя, он ласково обращается к своей помощнице:
  - Лидочка, деточка, сосисочки в тесте почти расстоялись. Смажь их, пожалуйста, льезоном, а я их сразу в духовку выпекаться.
   Лидочка девушка послушная и исполнительная. Готов первый лист, радостно сияют нарядными формами сосиски в тесте. Вот и второй готов. Листов всего десять. Превосходно-изящны, безукоризненно-восхитительны движения Лидочки!
   Вот и дядя Мойша вышел покурить на свежий воздух. А Лидочка всё трудится, знай, натирает бока сосисок молочно-яичной смесью.
   Повара зовут её на перекур, выпить чаю, пообедать.
   - Бросай ты свои помазушки. Айда к нам!
   Нежным, волнующим душу воркующим голосом она неторопливо отвечает.
   - Вот смажу сосиску дяде Мойше и приду!
  Ох, и остры, ох, и злы на слово старые прожженные тётки-поварихи! Не дай бог попасться им на язык!
   Раздаётся громкий смех, и кто-то из поварих острит:
   - Ты, Лидочка, там поаккуратнее с сосиской Моисея. Сегодня ты её мажешь, завтра – дегустируешь!..

                                               ВЕНЯ

   - Так получилось, что из своих неполных сорока, - он глубоко затянулся папиросой, - я был в гостях у хозяина почти четверть века.
   Дым ему нравилось выпускать носом, так он становился похож на дракона. Докурив папиросу до гильзы, по давней привычке прикуривал следом от слабо тлеющего огонька следующую.
  - Вся беда в том, - он горько улыбнулся, опять-таки через дым, - что я любил всё то, что лежит плохо.
  На мой вопрошающий взгляд только рассмеялся.
  - Да, да, - вдруг закашлялся он, дым попал не в то горло, -  в отличие от того, что лежит плохо.
   И поведал он, нещадно дымя папиросами, прикуривая одну от другой, свою историю.
   Рос Вениамин Богомаз в приличной семье. Отец бригадир на стройке, на хорошем счету в стройтресте. Благодарности от руководства и медаль «Герой Социалистического труда». Мать – товаровед в ОРСе, на доске Почёта давно красуется е фотография. В семье Веня старший ребёнок. После него росли сёстры-близняшки и очень умный не по годам младшенький братишка.
   Наследственность не определяется рождением. Некоторые черты характера и определённые наклонности не переходят от родителей к детям. Редко происходит наоборот. Черты и склонности приобретаются, так вышло на примере Вени. Семья, полная благ добротная ладья. Денег куры не клюют. Дефицитных деликатесов – хоть попой жуй, зря ли мать трудится в торговле. Однако тянуло Веню к нарядным витринам магазинов в те заповедные часы, когда завмаги замыкали навесные замки с секреткой и, довольные, шли по домам.
    В 1972 году, в канун Нового Года, вместе с другом вскрыли дверь продовольственного. Пиво, вино, водка, сладости – главное! – вскружили голову в прямом