адресат.
Внизу текста написала: «Когда приступать к работе?», вложила лист в конверт и вернула детине.
С явным безразличием тот положил конверт в карман и, вразвалочку, выставив в стороны локти, удалился.
С того дня прошло два года.
Леночка окончила университет. Мечта выйти замуж мечтой и осталась. Зато она жила в Ленинграде и работала…
- Марта, Марта, - тихим шепотом Порфирий разговаривал с Леночкой, - девочка моя любимая…
Леночка расстегнула его брюки; подняла юбку и села к Порфирию спиной, ощутила в себе его уверенное присутствие; завела руки назад, обхватила его голову, тесно прижалась к нему спиной.
Порфирий нежно взял её нежные упругие груди в ладони…
- Марта, Марта, - шептал он срывающимся голосом, целуя её шею и волосы, пахнущие ландышем. – Почему все так получилось нелепо?
Его немецкий, как всегда был безупречен…
7.
С чистого листа жизнь начать так и не удалось. Через незаметные трещины в душе сочилась ядовитым зельем ложь, не спящее, бодрствующее чувство страха.
Весенний ветерок сдувал с его тела пар. Йогинские упражнения не прошли даром. Становилось тепло, в теле чувствовалась неземная лёгкость.
Издалека, размытый расстоянием, долетел свисток паровоза; прерывистый свист напоминал морзянку, словно кто-то предупреждал неизвестного адресата о приближающейся опасности.
Стыки рельс – боль колёс.
Иногда она шуточная, иногда причиняет серьёзную травму. Они неотделимы друг от друга: стальная нитка рельс и послушные чужой воле колеса.
Обдавая паром, угольной крошкой, сладковатым ароматом мазута, мимо проехал паровоз, играючись ведя за собой длинный состав из дощатых вагонов, больших, как коровье вымя, цистерн, наполненных нефтью, этой грустной кровью земли и пустых площадок.
Кое-где на вагонах и цистернах читались отчётливо станция назначения, пункт приписки, год постройки и кто собственник; на некоторых платформах красным красовалась трафаретка: «С горки не спускать».
Катились колёса, отбивали чечёточку, вводя в транс постоянным речитативом: ты там – мы тут…ты там – мы тут… ты там – мы тут…
Что они хотят этим сказать, подумалось ему. Где это они «тут», где это он – «там»?
Без устали тараторят колёса неприхотливый монотонный речитатив: ты там – мы тут… ты там – мы тут…ты там – мы тут…ты там…
Внезапно - пауза. Словно по мановению палочки дирижёра оркестр прекратил игру.
Пауза затягивается, тишина давит на слух… тонкий, резкий свист, очень знакомый нарастает и бьёт наотмашь по слуху, по напряжённым струнам нервов: мы там – ты тут… мы там – ты тут… мы там – ты тут… мы там…
***
Вид тестя не на шутку встревожил Порфирия. Не телефонным звонком, лично прислал мэр за заместителем порученца.
Круглое волевое лицо, с морщинками вокруг глаз и в уголках губ, было одутловатым, оплывшим, с крупными каплями едко пахнущего пота.
Порфирий дождался, когда их оставили вдвоём. Мэр вялым жестом руки выпроводил лишних за дверь; спросил встревожено:
- Папа, вам плохо? Сердце? Врача вызвали?
Тесть нервно и быстро выпил стакан воды, услужливо налитый Порфирием. Капли воды стекли по подбородку, но Адамовский их не замечал.
- Страшно мне, сынок, - тяжело, с отдышкой сказал он. – Никогда не верил ни в какую бесовщину, а тут – страшно… стало с утра… - кивнул на стакан, Порфирий снова наполнил водой и накапал в воду половину пузырька с корвалолом.
Тесть благодарно кивнул. Расплёскивая воду, руки мелко дрожали, поднёс стакан к губам и выпил…
Еле заметная бледность кожи сменилась болезненным румянцем.
- Папа, вам угрожают? – Порфирию верилось с трудом, что что-то серьёзно может так испугать тестя и довести до инфаркта.
- Точно сказать не могу, - тесть большим платком вытер губы, подбородок, лоб. – Но мне очень страшно. Я это чувствую всеми порами кожи. И даже мне кажется, что мой страх увидели сегодня подчинённые…
- Глупости, папа, - постарался успокоить тестя Порфирий, махнул рукой и сел в кресло напротив.
- Нет, вовсе нет, - продолжал тесть, не мигая, глядя перед собой. – Сегодня водитель поинтересовался, каково моё самочувствие… с чего бы это, а, Порфирий?
- Папа, он и раньше интересовался, - повторил попытку успокоить тестя Порфирий, - просто вы прежде никогда не обращали на это внимания. Здоровались с ним, жали руку, справлялись, как дела…
- Сегодня он не протянул руки, - отстранённо прошептал тесть. – Может, это новый водитель? – и с надеждой в голосе сказал: - Да!.. Именно!.. Старый уволился, а новый…
И снова замолчал, тишину нарушал ход часов – тик-так, тик-так – массивные, в дубовом корпусе, напольные часы были украшением кабинета мэра. Он приобрёл их за своё счёт и очень покупкой гордился.
- Папа, папа, - с уверенной настойчивостью в голосе говорил Порфирий. – Никого не увольняли. Вы просто-напросто устали. Неделя была тяжелая. Каждый день поездки по городу, в Выборг, в Кронштадт. Спать ложились далеко за полночь, подымались рано… Вот и сказалось. – Порфирий удивился плавности и непрерывности речи. – Вылилось в дурное самочувствие. Неделя-другая отдыха, витаминчики, укольчики, свежий воздух в санатории. Давайте выедем на дачу, давненько там не бывали. Пенье птиц, шум вековых сосен, ветер резвящийся… Увидите, как быстро вернётся прежняя уверенность в себе, в свои силы.
Тесть поманил Порфирия взглядом к себе. Тот встал, наклонился через стол, пребывая во внимании. Тесть резко схватил его за лацканы пиджака, рывком подтянул к своему лицу. Порфирий почувствовал отдающее гниением дыхание, непроизвольно дёрнулся и скривился. Тесть не обратил на это внимания и прошептал, страстно и горячо, оглядываясь на себя со стороны:
- Ты пойми, сынок, Порфирий!.. Мне – страшно… Как же ты понять не можешь: мне – страшно!!! Смерть – она рядом, я её не вижу, но ощущаю движение её одежд…
Тесть на минуту умолк. Порфирию показалось, что он собирается с мыслями, как вдруг услышал шокирующие слова:
- Смерть моя придет от близких моих. – Оскалился зловеще и выплюнул: - Может, ты, сынок, хочешь смерти моей?
Порфирий от неожиданности чуть язык не проглотил. Теперь пришёл его черёд покрыться липким холодным потом; он взопрел всюду: под мышками, в паху, меж лопаток текли ручьи, светлые волосы потемнели, будто смазанные маслом.
Он только и смог, не сказать, а как-то по-вороньи резко и остро прокаркать:
- Папа, что вы!.. Как могли подумать!..
Не отпуская пиджак, держа близко своё лицо к Порфирию, тесть вылил воду на раскалённый металл:
- Смог… подумать… именно о тебе в первую очередь, зя-тёк!
Последнее слово тесть произнёс по слогам, словно пробуя прожевать неудобоваримое, что выплюнуть стыдно и проглотить противно. Отпихнул сильно, уверенно от себя Порфирия:
- Вызови машину! Поедем вместе домой. До понедельника всем распорядись дать выходной. Никуда работа не денется – не волк, чай. На дачу, так на дачу. Послушаемся твоего совета, Порфирий Петрович.
Обрадованные и немного смущенные образовавшимися выходными, все-таки, вторник на дворе, сотрудники мэрии быстро покинули здание. Остались охранники, сторожить вверенное им государственное имущество.
Дачный домик привела в порядок выехавшая туда загодя группа сотрудников из агентства «Гувернёр». Дом сиял чистотой окон, горевших ярко в закатном солнечном зареве. Приветливо шел сизый дым из трубы, растопили камин. Подстригли кусты в форме геометрических фигур – сюрприз для хозяина. Вымощенные брусчаткой дорожки, ведущие к дому, тщательно подмели; садовые – посыпали речным песком с галькой пополам.
Тесть бодро, будто и не было утренней меланхолии, вылез из машины. Глубоко втянул свежий, пахнущий сосновым бором, близостью моря, вечерним закатом воздух. Развёл широко в стороны руки и что есть мочи закричал: - А-а-а!.. Далёкое эхо вторило его радости: - А-а-а!..
- Свободен!.. – радостно и счастливо заключил тесть, обращаясь к Порфирию. – Какая красота, а, Порфирий! Вот уйду на заслуженную пенсию и переберусь жить сюда. Брошу город с его нервотрепкой и суетой. Нет, ты только понюхай, - тесть не отпускал Порфирия, - каков воздух-то! Свежесть! Природа!
Жена Порфирия Рада с младшей сестрой Оксаной и детьми, они весело галдели и радовались приезду на дачу, прошли в дом. Прислуга занесла вещи. Шофёр загнал автомобиль в гараж.
Хозяин обратился к охраннику:
- Миша, передай, пожалуйста, всем – ужин будет для всех. Пусть накроют в беседке. Вы, охранники, кто свободен, сменяя друг друга по очереди, поужинаете с нами.
Охранник хотел было возразить, но Адамовский перебил его, быстро говоря, что все знает, что это не положено по инструкции; но сегодня, так и быть, мы ее нарушим и, что сам лично проследит за тем, чтобы все присутствующие на даче отужинали за общим столом.
Порфирий всегда в этом отношении, говорить с простым народом вот так, как с ровней, завидовал тестю – получалось это у него свободно и легко.
А вот Порфирий этим похвастаться не мог. Вышел он из рабочей семьи, с подчинёнными разговаривал свысока и немного с презрением.
Выпирал иногда наружу у Анатолия Адамовского шляхетский гонор наружу, особенно после лёгкого подпития, но песни пел, имел отличный слух и играл на пианино, исключительно русские народные.
Ужин закончился. Небо вызвездилось, месяц повернул роги долу. Подали чай и сладкое. По заведённой традиции готовились петь. Младшая дочь Адамовского Оксана настраивала гитару, садовник принёс баян.
Адамовский несколько театрально пропел голосом октавное «А-а-а», хлопнул в ладоши и, в беседке воцарилась тишина. Пиликали на скрипочках свечки, играл с листвой и ветвями ветер-баловник, соседский пёс звенел цепью, лениво прохаживаясь вдоль забора.
- Ксюшенька, - обратился Адамовский к младшей дочери, - будь добра, мою любимую.
Ксюша провела ладонью по грифу, перебрала струны. Присутствующие за столом обратились в слух.
Раздались первые аккорды, затем вступление песни, вступил баян.
Анатолий Адамовский прикрыл глаза и запел:
Ой, да ты, калинушка
Да с малинушкой!
Ой, да ты не стой, не стой
На горе крутой.
Ой, да не стой, не стой
На горе крутой.
Ой, да не роняй листа
Во сине море.
Ой, как во синем во море
Ой, да корабель плывёт.
Ой, да корабель плывёт,
Аж вода ревёт.
Ой, да корабель плывёт
Аж вода ревёт.
Ой, да как на том корабле
Два полка солдат.
Ой, да два полка солдат
Молодых ребят.
Из уголков глаз Адамовского катились мелкие слезинки, сверкая в свете лампы. Отец его погиб во время войны на море, их роту перевозили на барже, которую затопил немецкий лётчик-ас, гордость люфтваффе. Мать одна, замуж вторично не вышла, берегла память о муже, воспитала двоих сыновей.
Уже будучи мэром Ленинграда, Анатолий Адамовский узнал фамилию
