собственной информированности.
- Ну, матрос, он знает все, потому как находится в гуще событий,- подыграл ему кок. - …Но я не видел его, то есть этого человека, в кают-компании… Хотя… возможно, запамятовал… Да… да…. Да,… - и Афанасию стало казаться, что он действительно…, что ему знакомо это бледно тонкое лицо,- да, да, да… я его видел, где-то видел… это точно…
«Сегодня абсолютно дурной день,- подумал он про себя,- у меня появляется ощущение, что кто-то наблюдает за мной.… Как будто я под чьим- то пристальным взором.… У меня вроде, бывало такое раньше.
… Я чувствовал внутреннюю тревогу, какое-то напряжение…» Возможно, размышляющий про себя что-то и произнес в слух, потому как худой матросик уставился на него даже с некоторым испугом. « … в такие минуты мне навязчиво казалось, что за мной наблюдает чей-то любопытный глаз… Но эта депрессия приходила чаще по весне, когда особенно тяжело без женщин…» От чего, не мог он понять, на душе бывает смутно, если у тебя вроде бы все благополучно… Есть работа, крыша над головой, есть даже любимая женщина, причем единственная на судне и, тем не менее, принадлежащая тебе.
Она, его женщина, не должна была здесь находиться, но случилась предшествующая этому неприятная история. Судовой врач был немец по национальности. Высокий, стройный, красивый, идеальный во всех отношениях человек, он был словно живой укор для окружающий грешников. И в один долгий зимний переход заболел сам. До того, он спокойно и терпеливо лечил всех на барке, наверное, успешно, потому как умерших по его недосмотру на памяти команды не было. И сам ли крепкий бывалый люд выздоравливал, или - от его компрессов, трудно понять. Однако, подхватив элементарную ангину, сам себя он никак не мог вылечить.
Всегда укутанный в шарф, кашляющий и хрипящий, где бы он ни появлялся, бедный врач вызывал всеобщие насмешки и ехидные замечания, типа:
«… Немцу нельзя в России так долго, пора капитулировать…» или «…Доктор, а попробуйте то, что Вы мне недавно прописали. Не бойтесь, главное запивайте таблетки водкой, тогда они не принесут Вам никакого вреда… Видите, я живой… И всегда – ХА, Ха » Так несчастный эскулап, промучившись целый месяц, наконец, был списан, и вместо него на паруснике в экстренном порядке появилась дамочка. Матросы придумывали болезни и шли к ней толпами, и она ежедневно выбивалась из сил, часами выслушивая незатейливые глупости. И так изо дня в день, пока боцман не объявил, что сначала он будет осматривать каждого больного и кому надо, лично поставит клизму, а затем уже, тяжелобольных отправит к несчастной докторше. Может, от того врачиха и сошлась с коком, что он ни разу не был у нее на приеме? Афанасий вспомнил их отношения, но на душе не стало теплее. Этот господин, незнакомый ему «гость», занял все мысли. «Ну и что? Что мне до него?» С раздражением думал Афанасий. « Где я, все- таки, мог его видеть? Возможно в портовом городишке, когда мы последний раз стояли больше месяца?»
Тогда Барку требовался длительный ремонт, и команда бесконечную череду дней занимала себя, чем могла. Возможно, тогда при сходе на берег, встретился этот навязчивый теперь его мыслям господин. …
Тот грязный маленький городишка, каких немало в восточных странах, преподнес ему тогда непонятный сюрприз, событие, о котором теперь Афоня старался не помнить вовсе.… Однако сегодня память не подчинялась ему…
…Исполненный любопытства и душевной скуки одновременно, на второй день стоянки он отпросился проветриться. Выслушав наставления боцмана о прогулках не дальше берега и возращений без малейшего опоздания, ухмыльнулся про себя, ехидно переглянувшись с рядом стоящим механиком, и отбыл разгонять тоску.
Что - либо пить и есть в местных забегаловках команде было строго запрещено, именно поэтому большинство направилось как раз туда…
Отведав довольно неплохой «курицы в лимоне», приготовленной темнокожим и узкоглазым хозяином заведения, ориентированного на туристов, Афанасий решил побродить по узким, прилегающим к портовой площади, улочкам.
Все они, извилистые, прохладные и тенистые, похожи друг на друга своей строгостью и древностью. По всей видимости, их никто никогда не ремонтировал, не красил, не обновлял, но и по истечению веков, они не нуждались в этом. Окна глиняных домов были завешены деревянными ставнями. Некоторые раскрыты настежь, и в них на фоне голых беленых стен виднелись головы, покрытые куфией, либо платком. Любопытные жители, казалось, часами смотрели на улочку под их окнами. Завидев белого незнакомого прохожего, женщины скрывались в глубине жилищ, мужчины и дети приветливо махали руками, иногда что-то кричали, смешивая английские слова с местными. Афанасий проходил мимо пестрых лавок со всяким ненужным барахлом, откуда выскакивали зазывалы, в белых неопрятных одеждах, наподобие далматики. Они вертели перед носом гуляющего то пестрыми тряпками, то статуэтками божков местного эпоса.
Иногда «белому» прохожему даже казалось, что маленький пузатый идол, навязываемый с таким искусством, ему действительно необходим. На одной из улочек, он забрел в маленькую такую же, как многие другие духаны, забегаловку, где за довольно приличными плетеными столиками восседали меланхоличные аборигены и курили кальяны. В воздухе стоял пряный запах смешанных ароматов курительных фруктовых табаков и ароматических масел. Повсюду жужжали мухи, они были везде, на полу и столах, на завешанных яркими коврами стенах… они были везде, но никого из присутствующих не смущали. Откуда-то из глубины помещения к Афанасию вынырнул пожилой мужчина в черном одеянии. Он довольно бесцеремонно провел рукой по лицу вошедшего, оставив на его щеке вязкий смолянистый след с запахом коричного масла.
Афанасий сел на покрытый цветной подушкой стул, и в руках у него оказался мундштук от кальяна. Далее он плохо помнил, что было с ним… На него как будто опустились незнакомые навязчивые образы, они переплетались друг другом, делаясь или мутными или прозрачными. Никто не обращал на него никакого внимания, а «белый» человек, то видел пляшущие силуэты вокруг себя, то проваливался по другую сторону сознания. К нему медленно, но легко приходило осязание существующей независимости от реальности, ощущение иного мира, тех чувств, находящихся в полярной форме восприятия…
Он ощущал полет, свое свободное движение в пространстве мягком и неограниченном! Возле него находились незнакомые существа с красивыми светлыми лицами. Они поддерживали его за руки, и, то устремлялись высоко в пугающую даль, то резко опускались в вязкое пространство, как в облака… Афанасий даже слышал их голоса, но не мог разобрать слов.….
Да ему и не хотелось этого… …Он весь, до каждой клеточки кожи, являл собой счастье, тихое восторженное счастье, которого никогда не знал на земле…
Он ощущал - рано или поздно человек сталкивается с пониманием этой неизвестности, но каждый в свое время и своим путем….
Не смотря на глубокое забытье, погрузившийся в него, все- таки пытался сообразить: что может происходить с ним? Наркотики ли? Не похоже … Он знал ощущение «кайфа», хотя и не был наркоманов как таковым.… Все известные ему психотропные средства не дают столь стройной картины иного бытия….
Все, что он ощущал в эти минуты, было напрямую связанно именно с ним, с его ВЕЧНОЙ стороной… С его естеством…. С тем, с чем он будет жить всегда…
ВЕЧНОСТЬ, вот, что приоткрылось забредшему сюда чужеземцу,
ВЕЧНОСТЬ… И эти бледные красивые лица, вокруг, предстали перед «летящим» как непреложная истина.… Как настоящее.
Такие лики рисовались старыми голландскими мастерами на полотнах, изображающих вечные темы Горнего мира… Они, лики, возникали светлыми пятнами из уголков масляных композиций, потемневших от лака и покрытых кракелюрой. Афанасий помнил детские ощущения от пыльных музеев. Как смотрели на него, с полным безразличием, красивые крылатые существа: полуобнаженные нимфы, резвящиеся среди старых вековых деревьев, водопадов и прекрасных оливковых рощ.
Но только сейчас в его сознании возникли эти ассоциации…
Он понимал, что в отличие от банального наркотического кайфа, этих ощущений не забудет никогда… Странно, но в таком состояние удивления не было. Оно настало позже, когда «путешественник» очнулся в незнакомой местности на куче камней. Ничего узнаваемого вокруг, лишь теплый удушливый воздух, пряный запах сандала и грязные полураздетые феллахи…. Несколько босоногих детей скопилось возле лежащего у их ног белокожего путника. Они показывали на него пальцем и о чем - то переговаривались. Сколько прошло времени с момента схода с барка, он не мог вспомнить, но прекрасно понимал, что нужно торопиться.… Только куда?! Куда торопиться?! В какую сторону надо идти?! Все вокруг незнакомо, низкие недостроенные домишки - мазанки, абсолютно одинаковые лавки, со скучающими возле них вальяжными темнокожими продавцами…. С местным языком заблудившийся тоже был не знаком.
Однако солнце еще светило, хотя и опустилось совсем низко к холмистому горизонту. Значит, он не так долго находился в забытьи, потому как в этих местах довольно рано наступает темнота, не давая сумраку ни единого часа.
Афанасий добрался до родного судна, когда уже было совсем темно. Ясно, что его искали…. Об истинной причине опоздания он не сказал никому, да его мало волновали крики по этому поводу и всевозможные возмездия.…
То другое, то незнакомое ощущение… познание иного мира, захватывающего и неотвратимого гораздо больше, чем мир знакомый и привычный….
Ему было все равно, каким путем он прикоснулся к нему, к тому вечному страшному и притягательному одновременно. Ему было все равно, но почувствовавший это зыбкое, он твердо знал, что теперь по-другому смотрит на действительность. Он не хотел, чтобы это состояние проходило, забылось, улетучилось, как дурман от травы… «Пусть оно будет, - размышлял тогда вкусивший таинств человек,- Я не хочу терять ощущение перехода в вечность…» Он даже не проверил в тот памятный день, не пропало ли у него чего из карманов.… Наверняка, что-нибудь исчезло.… Хотя, значительного Афанасий с собой не носил, но в любом случае, его это не беспокоило. Однако, теперь, по прошествию времени, Афанасий не хотел ничего вспоминать…. Он не чувствовал уже восторженности по этому поводу…. Ощущение вечности внутри себя сейчас раздражало и пугало его…. Сегодняшнее свое состояние он частично приписывал тому случаю, когда позволил грязному пройдохе накачать себя дурманом. Когда, будучи «белым человеком», позволил себе оказаться идиотом в руках «…невежественного феллаха…» От тех событий, всплывших сейчас в голове, его даже замутило… или это усилилась качка?
Судовой кок очнулся от сильного толчка и почувствовал соленую воду на лице и руках. Он вдруг с удивлением ощутил, что и одежда его уже намокла от весящих в воздухе брызг, а матросы носятся по палубе, подгоняемые отрывистыми криками боцмана.
Значит, все-таки надвигался шторм. Море бурлило, словно сошло с ума. Полчаса назад еще трудно было предсказать такие события. Вода пенилась и рычала, то, поднимая барк на высоту многоэтажного дома, показывая ему,
