Мимика, жест, звук, запах, вещь в лирике А. А. Ахматовой

Раздумывая над трудностями и капризами поэтической работы, Ахматова написала:
Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене... И стих уже звучит, задорен, нежен, На радость вам и мне.
{Мне ни к чему одические рати...)
Поэтическая система Ахматовой сложилась к началу 20-х годов. Главные особенности ее системы - дисциплина стиха, сжатость, точность слова, сдержанность, глубокий подтекст - свойства, присущие русскому классическому стиху.
Стихи Ахматовой - это поэзия «прекрасных» мелочей, эстетических радостей и печалей. Мир вещей с его четкими линиями, яркими красками, с его пластическим и динамическим разнообразием покоряет воображение поэта.
Жарко веет ветер душный, Солнце руки обожгло, Надо мною свод воздушный, Словно синее стекло;
Сухо пахнут иммортели В разметавшейся косе. На стволе корявой ели Муравьиное шоссе.
Пруд лениво серебрится, Жизнь по-новому легка... Кто сегодня мне приснится В легкой сетке гамака?
{«Жарко веет ветер душный...»)


Самая характерная особенность поэзии Ахматовой - строгость, сдержанность в выражении чувства, обнаруживающие душевную стойкость, внутреннюю силу, достоинство. Чувство редко выражается прямо, обычно оно передается косвенно, через деталь мира внешнего. Вдумываясь, мы приходим к неоспоримому заключению, что детали и подробности - не только детали и не всегда лишь подробности.
Детали оказываются сродственны обобщению.
.
Смысл и сила детали в том, что в бесконечно малое вмещено целое.
Деталь - миниатюрная модель искусства.
Ни характеры, ни обстоятельства невозможны, немыслимы вне «бесконечно малых моментов». Такова природа искусства.
Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко...
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.
Круг от лампы желтый...
Шорохам внимаю.
Отчего ушел ты?
Я не понимаю...
(1911)
К. Чуковский писал: «Главное очарование ее лирики не в том, что сказано, а в том, что не сказано. Она мастер умолчаний, намеков, многозначных пауз. Ее умолчания говорят больше слов. Для изображения всякого, даже огромного чувства она пользуется мельчайшими, почти неприметными, микроскопически малыми образами».
Роль детали у Ахматовой заключается в том, что она создает психологический подтекст.
Детали увидены очень зорко (нередко к ним даны по 2-3 уточняющих эпитета): это звуки, запахи, вещи.
Детализация предметного мира в литературе не просто интересна, важна, желательна, - она неизбежна:; говоря иначе, это не украшение, а суть образа. Ведь воссоздать предмет во всех его особенностях (а не просто упомянуть) писатель не в состоянии, и именно деталь, совокупность деталей «замещают» в тексте целое, вызывая у читателя нужные автору ассоциации. Автор рассчитывает при этом на воображение, опыт читателя, добавляющего мысленно недостающие элементы.
По этому пути и пошла Ахматова. «Когда Ахматова говорила: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки», - то это было стилистическим открытием».
«... Деталь - интенсивна. Подробности - экстенсивны.»
И потому так естественны были в стихах Ахматовой, так необходимы точные подробности каждодневного хода вещей.
Я сошла с ума, о мальчик странный, В среду, в три часа\
Двадцать первое. Ночь. Понедельник. Очертанье столицы во мгле.
Легкий шелест слышишь
Справа от стола?
Но сердце знает, сердце знает, Что ложа пятая пуста!
Самые заурядные мелочи вводились в стих. «На стволе корявой ели муравьиное шоссе». «Ноги ей щекочут крабы, выползая на песок». «И везут кирпичи за оградой». «Едкий, душный запах дегтя».
И не только примелькавшиеся, «непоэтические» штрихи быта, но прямо-таки серые, неказистые, затрапезные: «туфли не босу ногу», «убогий мост, скривившийся немного», «стынет грязная вода».
В этом сером, будничном платье, На стоптанных каблуках...
На истертом красном плюше кресел.
Ахматова имеет склонность к краскам не броским, не изысканным, к полутонам.
«Листва еще бесцветна и тонка». «Под бесцветным ледком замирает». «Край неба, тусклый и червонный». «Мутный фонарь голубел». «Как на древнем выцветшем холсте». «И глаза, глядевшие тускло». «Липы нищенски обнажены».
Не в «несказанности», не в «безмерном», не в «безбрежности тоскующих миров», не в загадочной, отрешенной таинственности черпала она энергию стиха. А в самой гуще невзгод, радостей, треволнений живого сердца.
Сердца, ждущего любви. Сердца, жаждущего любви.
.
Дорогу вижу до ворот, и тумбы Белеют четко в изумрудном дерне. О, сердце любит сладостно и слепо! И радуют пестреющие клумбы, И резкий крик вороны в небе черной, И в глубине аллеи арка склепа.
«Весенним солнцем это утро пьяно...»
Сердца, опьяненного любовью. И сердца, раненного любовью.
Хорони, хорони меня, ветер! Родные мои не пришли, Надо мною блуждающий ветер И дыханье тихой земли.
Я была, как и ты, свободой, Но я слишком хотела жить. Видишь, ветер, мой труп холодный, И некому руки сложить.
Закрой эту черную рану Покровом вечерней тьмы И вели голубому туману Надо мною читать псалмы...
«Хорони, хорони меня, ветер/...»



Ахматова искала - и находила - новые поэтические ценности в самой доподлинной жизни, обступающей нас со всех сторон бесчисленными вещами и сооружениями, пестрыми нагромождениями быта, множеством житейских обстоятельств.
Странными и чуждыми прозвучали бы в «идеально-лирическом» мире ахматовские строки:
Я надела узкую юбку, Чтоб казаться еще стройней.
На глаза осторожной кошки Похожи твои глаза.
Или:
Ты зацелованные пальцы Брезгливо прячешь под платок.
И не в качестве контраста, не в качестве пыльных будней, на фоне которых возникают поэтическими видениями «берег очарованный и очарованная даль». А в нерасторжимой связи, в неразделенном сплаве с самой проникновенной лирической нотой.
«Припала я к земле сухой и душной, как к милому, когда поет любовь». Ахматова не могла «петь любовь», не припав к земле. Пусть даже к сухой и душной.
Как соломинкой, пьешь мою душу. Знаю, вкус ее горек и хмелен. Но я пытку мольбой не нарушу. О, покой мой многонеделен.
Когда кончишь, скажи. Не печально, Что души моей нет на свете. Я пойду дорогой недальней Посмотреть, как играют дети.
На кустах зацветает крыжовник, И везут кирпичи за оградой. Кто ты: брат мой или любовник, Я не помню, и помнить не надо.
Как светло здесь и как бесприютно, Отдыхает усталое тело... А прохожие думают смутно: Верно, только вчера овдовела.
«Как соломинкой, пьешь мою душу...»
И здесь есть метафоры. Но не вознесенные над обыденностью («наш челн уносит в новый край», «нас манит жизни океан»), А неожиданно и остро приближенные к каждодневности: «как соломинкой, пьешь мою душу», «вкус ее горек и хмелен». И обступает бесхитростное, текущее бытие. Везут кирпичи за оградой, невдалеке играют дети.
Поэзия Анны Ахматовой вырастала из житейской почвы, не чуждаясь ее, не порывая с ней.
Еще приметней поразительная драматическая емкость и насыщенность лирического (как правило, очень небольшого - три-четыре строфы) стихотворения Ахматовой.
Драматическое начало вторглось в лирику. Но не ослабив и не оттеснив, а придав ей неведомый дотоле облик и наполнение.
Созерцание, раздумья, порывы, томления, ожидания - все это, разумеется, было в ахматовской лирике. Но застучал, заколотился гулко пульс живой человеческой судьбы. Лихорадочно затрепетала чья-то доля, чья-то участь. Она решалась здесь, рядом, рукой подать.
Все тебе: молитва дневная, И бессонницы млеющих жар, И стихов моих белая стая, И очей моих синий пожар.
Драматическое связано с мимикой, жестом, движением. Редко у какого лирического поэта наблюдалось такое тяготение к жесту, такое богатство жеста, как у Ахматовой. И такое тончайшее проникновение в душевное состояние через жест.
Как красноречивы руки в ее стихах:
И слезы со щеки стереть Ослабнувшей рукой.
И моя их терзает без цели Восковая, сухая рука.
Столько раз рукой помертвелой Я держала звонок-кольцо.
Моя рука, закапанная воском, Дрожала, принимая поцелуй.
Сжала руки под темную вуалью.
И сухими пальцами мяла Пеструю скатерть стола.
Руки ослабнувшие, сухие, «восковые», помертвелые, дрожащие, сжатые, холодеющие... И актер, и режиссер, и живописец могут позавидовать необычайному владению оттенками, градациями. И глубокому смыслу этих оттенков.


Для драматической речи чрезвычайно важен диалог.
Не случайно, Ахматова любит живую речь, любит слово произнесенное.
Только спросит: «Ненаглядная! Где молилась за меня?»
Просто молвила: «Я не забуду».
И тогда, побелев от боли, Прошептала: «Уйду с тобой!»
Шутил: «Канатная плясунья! Как ты до мая доживешь?»
И если нет живого собеседника, до дар речи дан вещам. «Завтра мне скажут, смеясь, зеркала: «Взор твой не ясен, не ярок...»
А в стихах Ахматовой это мысленный диалог. Пусть разговор не состоялся, не дошел до адресата, но вполне реален. По интонации:
О, вы приедете к нам Завтра по первопутку.
По обстановке - предметной, обжитой, сращенной с человеком:
Свечи в гостиной зажгут, Днем их мерцанье нежнее, Целый букет принесут
Роз из оранжереи.
В разреженном, горном воздухе «чистой лирики» такой разговор произойти не может.
Тяготение Ахматовой к живой речи, разговорность стиха, и точность деталей, и обычность обстановки, и видение человека в жесте, в движении, и отсутствие особого «лирического мира» - все это следствие основного отличия поэзии Ахматовой от символистской.
С обостренной чуткостью к вибрациям чувств связана еще одна отличительная черта ахматовского стиля в те годы: любовь к оттенкам, к «чуть-чуть».
Чуть начатую обрывает речь.
Трещит лампадка, чуть горя.
Чуть слышный запах табака.
Как будто теплая волна.
И с тех пор все как будто больна.
Здесь дом был почти что белый.
Еле слышный шелест шагов. Как следовало ожидать, это «чуть-чуть» выражено и в жесте, и в мимике.
А бледный рот слегка разжат.
Мне чудился полуоткрытый рот.
Почти не дрогнувшей рукой.
Он слегка потрогал цветы.
Полуласково, полулениво Поцелуем руки коснулся.
Вспоминается и известный «автопортрет» Ахматовой: «У меня есть улыбка одна: так, движенье чуть видное губ».
Было бы, однако, ошибочно усмотреть здесь акварельную мягкость, притушенность, сглаженность. Под слегка, под почти, под полу бушевали страсти, вступали в единоборства чувства.
«А бледный рот слегка разжат». Что таилось с этим «слегка»?

На шее мелких четок ряд, В широкой муфте руки прячу, Глаза рассеяно глядят И больше никогда не плачут.
И кажется лицо бледней От лиловеющего шелка, Почти доходит до бровей Моя незавитая челка.
И не похожа на полет Походка медленная эта, Как будто под ногами плот, А не квадратики паркета.
А бледный рот слегка разжат, Неровно трудное дыханье, И на груди моей дрожат Цветы небывшего свиданья.
«На шее мелких четок ряд...»
Только две строчки прямо говорят о пережитом разочаровании: «Глаза рассеяно глядят и больше никогда не плачут», но как красноречивы все косвенные детали. «Незавитая челка» (не к чему ее завивать). Неуверенная походка - «как будто под ногами плот». «Трудное дыханье». Цветы, дрожащие на груди. И руки, спрятанные в муфту, - холодеющие, застывшие руки.
И когда встречаешь строки: «Я, с утра угадав минуту, когда ты ко мне войдешь,