Снежные Королевы

чтобы Маша съездила ко мне, она даже финансировать эту поездку взялась. Откуда мне было знать, что всё это было очередным блефом. "Если вам кажется, что ситуация улучшается, значит вы чего-то не заметили!". Ещё она удивила меня упрёком, что я, якобы, не пишу Маше писем, - мне, видимо, предлагалось, воспользоваться услугами односторонней связи, - писать письма, не получая на них ответа. Уже тогда заподозрил, что мои они перехватывались БЖ (об этом своём опасении я и БТ потом написал, неосмотрительно поверив, что она по-настоящему желает нашего с Машей общения), а сообщать ей одной свои мысли я расположен не был.

Приехать Маше ко мне не получалось, - я сам вскоре уезжал в Город на Большой Реке, а оттуда в тайгу на всё лето, поэтому и предложил посетить своих родителей, ведь они были уже более, чем пожилые, и хотели бы повстречаться с внучкой, у нас-то ещё, как тогда казалось, встреч впереди было ещё много. Письмо Маша, хорошее, успела написать, - я его до сих пор храню, - и на него моя мама ответила, тоже пригласив её в гости. И вот этот-то ответ, наверное, больше всего разъярил БТ, - да как Маша посмела писать родителям отца, когда она и только одна она может считаться бабушкой, какие ещё могут быть другие, неужели и по сей день Маша не уяснила, чьей является собственностью и с чьего только разрешения и по чьей указке она может предпринимать какие-либо действия?

Месяца полтора после этого от Маши ничего не было. Не выдержав, созвонился с ней по телефону, - она говорила каким-то сухим голосом, сказала, что поехать не сможет, и вообще была, как чужая. А потом пришло длинное, и, как обычно, - потому я и не открывал его целый день, подозревая, что в нём содержится нечто непотребное, - гадкое письмо от экс-тёщи, в котором она задавала риторический вопрос: "неужели сорокасемилетний мужик не понимает, что нужно помогать своей дочери?", а также сообщала мне новость, что, - работая старшим научным сотрудником в полунищей академии наук!, - чтобы не платить алиментов в полной мере я каким-то образом скрывал размеры своей огромной зарплаты.
Это последнее утверждение она, вероятно, вывела теоретически, - мужчина, с которым так подло во всех отношениях поступили в своё время, к чему и сама она приложила руку и хорошо понимала это, не может не отомстить как-нибудь, хотя бы "ударить рублём", - сокрыть свои доходы, ведь никаких фактов у неё не было, да и не могло быть, разве только сообщённые её "правдивой" дочерью.

И всё это писала мать женщины, многократно предававшей своего мужа, а сама она, "пятидесятилетняя тётка", при свидетелях, документально, оценила свою совесть в стоимость прикроватной тумбочки, - завысив при этом её раз в десять, ведь больше чем на три рубля в ценах восьмидесятых годов теперь уже прошлого столетия она никак не тянула!

Но и это ещё было не всё! Оказалось, что я нанёс своей дочери душевную травму, совершив какое-то преступление, - очень бы мне хотелось знать в какой разряд уголовников "записала" меня БЖ: воров-домушников, грабителей или террористов, - и милиция разыскивала меня даже в экс-тёщином доме в тот самый момент, когда там "случайно" находилась Маша. По такому поводу древние римляне говорили: "Verbum sat sapienti" - "Умный поймёт без дальнейших объяснений", но это ведь умный и, разумеется, порядочный, а вот БТ недоумевала, почему это к ней в дом пришла милиция "по мою душу".

Ну что ж, "госпожа" Стукова наглядно доказала, что чёрная душа с годами не становится хоть сколько-нибудь светлее, и уродливый горб с неё тоже никуда не девается, наоборот, он только подрастает. Не доктор ли Геббельс "прописал" понравившуюся ей истину: "Чем более чудовищную ложь вы проповедуете, повторяя её многократно, тем легче в неё верят!", - за точность цитаты не ручаюсь, но смысл такой. Странным и смешным в этой истории было то, что, поверив в бред о моей преступной деятельности всероссийского (или даже мирового!), видимо, масштаба, БТ была уверена, что письмо дойдёт до адресата. В этом сквозило её явное пренебрежение к милиции и отношение к сыщикам, как к очень неумным людям, которые разыскивают преступников не там, где они живут по конкретным адресам, и не думая скрываться от заслуженного ими правосудия, а в местах, где их не может быть по определению, - у очень давно бывших тёщ. На некоторое время я почувствовал себя марктвеновским белым слоном, которого искали по всей Америке, а он, уже дохлый, преспокойно лежал в подвале полицейского участка, сотрудники которого рыскали повсюду в его поисках, возвращаясь ночевать в тот самый подвал, пропитанный запахом разлагающегося слоновьего мяса.

В конце своего пространного послания экс-тёща приписала, что ответа не ждёт, так как в её возрасте "вредны лишние волнения". А вот мне, по её мнению, они были в самый раз! И действительно, после прочтения всей этой мерзости мне стало плохо. Уже со следующего дня я стал просыпаться рано утром от томления в груди, как будто экс-тёща зарядила своё письмо чем-то очень недобрым.

Через два с лишним года вспомнил об этом, когда после событий одиннадцатого сентября из Америки стали поступать сообщения, что в письмах там пересылают болезнь - споры сибирской язвы. По-видимому, и зло тоже можно доставлять в конвертах, как это удалось БТ. Через месяц я не выдержал и пошёл в больницу, где после просмотра кардиограммы мне вынесли приговор: нужно срочно ложиться в больницу с диагнозом "впервые возникшая стенокардия". Пришлось мне подписать отказ от госпитализации с обещанием аккуратно пить необходимые лекарства, - нужно было ехать в экспедицию.

В последний день того несчастливого для меня года всё-таки отослал ответ экс-тёще, хоть она его и "не ждала", - а ведь даже в суде всегда предоставляют последнее слово обвиняемому, но это в справедливом суде. Не сдержавшись от резкости, я написал, что комедия с милицией, срежиссированная и поставленная её дочерью, такая же бездарная и подлая, как и все предыдущие её спектакли, была рассчитана или на очень больших дураков, или на тех, - оставил всё-таки ей лазейку, - кто "сам обманываться рад", и предложил выбирать самой, к какой категории она относится.

Напоследок добавил, что теперь прекращаю всякие с ними отношения, - довольно, дескать, "наметал перед вами бисера, на целое стадо бы хватило", - и порекомендовал ей полечить своё больное воображение, которое нарисовало мои былые супердоходы, заодно вернув им их собственное давнишнее пожелание для меня - "поубавить спесь". Уж чего-чего, а этого "добра" в них обеих всегда было в избытке, - ничем не аргументированной и не подтверждённой.

Мне всегда была она - эта переполняющая их спесь - необъяснима. БТ никакими талантами не обладала, была обыкновенной крикливой тёткой. Про свою же дочку она сама мне рассказывала, каких усилий стоило протолкнуть её в университет, - там были и репетиторы, и хождения в приёмную комиссию, и стояние у двери аудитории, где её чадо сдавало экзамены. Училась БЖ также далеко не блестяще, нередко оставаясь без стипендии, чего со мной в годы студенчества ни разу не случалось. И почему-то я, уже защитивший диссертацию, безо всяких протеже прошедший весь путь от абитуриента до кандидата наук, получивший квартиру без чьей-либо "мохнатой" руки, должен был верить тогда ещё "действующей" тёще, что не гожусь в подмётки её дочери. Может, потому, что мои родители простые люди, а они с мужем - с "верхним" образованием, не говоря, уж, о том, что отец БЖ - кандидат наук, а мой всего лишь шофёр, ведь некоторые люди всерьёз полагают, что заслуги их предков даже в тридцать третьем поколении распространяются и на них тоже?

Этот давний разговор про мою ущербность по сравнению с её дочкой состоялся у нас на перроне вокзала, куда я приехал немного навеселе прямо с проводов меня друзьями после защиты диссертации. Это только потом для меня станет ясно, что, возможно, как раз в это время, а скорее всего, конечно, гораздо раньше, в конце того самого дня, когда в небе растаял след от самолёта, на котором я улетел на защиту, под покровом ночи её такая замечательная дочь помогала своему любовнику заносить домой сворованную у бабушек скамейку.

Вот этот семейный шовинизм, - мы лучше всех! - и привёл, наверное, к тому, что у экс-тёщи вскоре зарябило в глазах от меняющихся зятьёв, - была ведь и вторая, младшая дочь, не остановившаяся ни на первом, ни на втором муже, тоже алиментщица, но, конечно не с таким большим стажем, как у старшей сестры, у которой он, когда, возможно, закончится, впору будет заносить в книгу рекордов Гиннеса.

Смысл же последнего письма был ясен, - будешь нам платить, мы разрешим твоей дочери с тобой общаться, а нет, - не видать тебе её, как своих ушей, а твоих писем нам и даром не надо, - подтвердилось, таким образом, оскорбительное для меня положение, что я им интересен лишь, как источник денег, но не слов: учить твою дочь жить, дескать, мы сами будем. Ну и научили! Там же теперь уже четырёхкратная экс-тёща, - это только официально, - восторгалась монтёром Николаем Стуковым, шедшим в ногу со временем и перешедшим в дилеры подержанных автомобилей, - он, дескать, шлёт на свою дочь алиментов даже больше, чем должен по закону, "спокойна" она была и за другую внучку, ведь её отец, тоже какой-то крутой бизнесмен, "приносил в клювике" достаточное количество денег в качестве алиментов, чтобы она ни в чём не нуждалась, - очень я сомневаюсь, что ей тоже поменяли фамилию, в соответствии с переменами в семейной жизни младшей дочери, вполне обоснованно опасаясь, что эти приношения мгновенно иссякнут до минимума. Вот уж, поистине, точно так же, как и героями, сутенёршами не рождаются - сутенёршами становятся, когда у них подрастают дочки и внучки и можно их "продавать" собственным отцам.

А по поводу стуковских алиментов я мог бы сказать только, что монтёр Стуков и должен был посылать их больше, на двоих, ведь когда-то он довольно долго, лет семь, - гораздо дольше, чем я сам, - числился в супер-отцах для моей дочери, даже фамилию свою ей присвоил, так почему же, спрашивается, он лишился этого "титула", едва покинул постель гражданки Ольги Стуковой, ведь она так распиналась на наших встречах с инспектором по делам несовершеннолетних об их любви друг к другу, что я даже всерьёз обеспокоился будущим, хоть и не появилось ещё переводное издание "Лолиты" на прилавках наших книжных магазинов, а уж какой он, этот "папочка" по этой части, я знал гораздо лучше его третьей жены.

День десятый

... Не хотелось верить, что у Маши напрочь вышибли дар мыслить и рассуждать, оставив лишь способность запоминать иероглифы, и она поверила этому подлому спектаклю, но больше она писем не писала, ни мне, ни моим родителям. Они то чем перед Стуковой и её мамашей провинились, - может, надо было ещё больше денег ей посылать, чем это было сделано - назвали бы тогда свою таксу? Ни я, ни они не обижались на Машу, и не убрали её портрет с буфета в своём маленьком деревянном доме, - каково ей, маленькому "кролику", наедине с двумя такими "жирными удавами".

Через год я снова оказался в столице и, попросив