Толедо, в Венеции, в Баварии, в Стокгольме, наши японские друзья еще и понятия не имели о такой стали. Ты видел настоящее оружие в музеях?
— Ну, не могу сказать, чтобы я особо ходил...
— Но ты его видел изъятым?
— Видел венецианские кинжалы и французские шпаги.
— Французские шпаги ты мог видеть только времен Наполеоновских походов, а в то время они уже не были оружием, а только предметом формы.
— Про гвардию Наполеона говорили, что они были великими фехтовальщиками.
— А ты от кого это слышал, от Марата?
— Ты, блин, Риккерт, не юродствуй.
— Я не юродствую. Когда им хотелось пофехтовать, так они это делали эспадронами, саблями, а не шпагами. Но ты обратил внимание на особенность венецианских и толедских кинжалов?
— Они очень тонкие.
— Во. Но тогда они были тонкие и гибкие, а теперь они тонкие и хрупкие. Они уже никуда не годятся.
— Ну, я бы не сказал...
— Проткнуть человека можно и карандашом. А ты что, спер вещдоки?
— Ну, я их не спер. Но у меня есть пара настоящих венецианских и один толедский кинжал.
— Один из которых или даже два ты мне подаришь?
— Это с каких это таких делов?
— А что ты скажешь ь насчет артиллерийского «люгера»?
— Если у него ствол не раздут, как бочка, если он не развалится у меня в руках, если в него влезет патрон от «Макарова», если этот патрон не перекосит, и если ты мне скажешь, откуда ствол, - то я согласен дать тебе за него две бутылки водки.
Риккерт задумчиво покачал головой.
— Я был неправ, когда подозревал, что твои предки — казаки. Твои предки, наверняка, торговали рыбой на базаре в Ростове и умели обсчитать на одной кильке десять покупателей.
— Такой рухляди, как старое немецкое железо, я тебе могу чемодан принести. А вот ты покажи мне такую вещь, как «венецианец», ты ее видел хотя бы?
Риккерт поскреб кадык, уже заросший щетиной, хотя он брил ее каждое утро:
- А ты хочешь поймать фехтовальщика?
- Очень хочу.
— А почему ты этого хочешь?
— Не знаю.
— А что ты с ним сделаешь, если поймаешь?
— Пристрелю.
— Ты что, опупел, Воронцов?
— Нет. Я его очень не люблю, он мне спать не дает. Я его кончу, Риккерт.
— Ну, тогда слушай, - Риккерт метнулся было взглядом к сейфу, где у него стоял спирт, но решил, что это может подождать. - Ему от тридцати до тридцати пяти лет. Рост около ста восьмидесяти сантиметров. Вес около семидесяти. Воевал, наверняка. — Риккерт замолчал.
— Ну и что? — сказал Воронцов. - Средний портрет среднего человека. Ну, скажи еще, что у него темные волосы. Ты это собираешься обменять на венецианский кинжал?
— Нет. Я жду, когда уже, наконец, ты задашь толковый вопрос. Ты будешь торговаться честно или будешь пытаться получить «люгер» на халяву?
— Я буду пытаться получить его на халяву.
— Я в этом ни в малейшей степени не сомневался. А поскольку у меня такие же намерения, то давай будем считать, что мы уже друг друга обдурили. Ты заранее отдаешь мне «венецианца», а я расскажу тебе, что я думаю о потерпевших.
— Ну, рассказывай.
— Они одинаковые, в медицинском смысле.
— Что это значит?
— У них почти идентичные внутренние органы, состояние кожи, зубов и волос.
— То есть, жопа у них у всех находится в одном и том же месте?
— Ты это заметил, с присущей тебе проницательностью. Но у них не только жопа, но и сердце, печень, легкие, почки, — примерно, в одинаковом состоянии, А это далеко не всегда случается даже с людьми одного возраста.
— Что это значит? Что они клонированные близнецы?
— Я этого не знаю. Я всего лишь, простой патологоанатом с советским дипломом какой-то там питерской военно-медицинской академии и с опытом работы в каких-то там тридцать лет. Но эти ребята из одного гнезда. Из одной семьи, одного детского дома, из одной казармы, они жили одной и той же жизнью всю свою короткую, лет тридцать, примерно, жизнь. Они — группа особого рода, а не случайно собравшаяся кучка бандюков, понял?
— Понял.
— Тебе виднее, Воронцов, ты лучше меня разбираешься в этих делах, но плясать надо от потерпевших.
— От чего плясать, Риккерт? Плясать-то не от чего.
— А пила?
— Какая, к черту, пила, Риккерт? Где она? Я тебе принесу «венецианца», и ты его увидишь своими глазами. А где пила?
— Тебе что, в первый раз подкидывать вещественные доказательства?
— Не в первый. Но ты первый скажешь, что я мудак, если я подкину на бомжа пилу, купленную на базаре. А я этого не сделаю не потому, что мне важно твое сраное мнение...
— А потому что ты великий сыщик.
— Нет. Мне не нужна «галочка» для отчета, у меня этих «птичек» за спиной больше, чем у тебя трупов. Мне нужен живой упырь, и чтобы он вонял своим страхом у меня в кабинете, когда я буду бить его ногами в живот. Я найду этого фехтовальщика и...
— Воткну ему пилу в жопу.
— Да. Ты что, не веришь?
— Верю. Ты сам упырь, от тебя всего можно ожидать. Но сначала ты должен узнать, зачем ему вообще понадобилось убивать троих янычаров. И почему он не чистит пилу.
— Почему? — Риккерт встал и, сгорбившись, со вздохом направился к сейфу. В моей практике, — сказал он, заслоняя плечами мензурку, в которую отливал из бутыли со спиртом, — был один товарищ, который выпустил другому товарищу мозги топором, а затем засунул их ему в желудок. Зачем он это сделал?
— Зачем?
— Затем, что ему так понравилось. Мы глубоко ошибаемся, когда ищем в поступках людей логические объяснения. Не ищи логических объяснений, этому парню нравится, когда пила ржавеет от крови.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, не верь. Поищи другое объяснение.
— Логические объяснения самые правильные.
— Фуфло собачье, и ты сам прекрасно это знаешь. В той сфере, где мы просуществовали всю свою собачью жизнь, логические объяснения — самые неправильные. Если кто-нибудь найдет зеленых человечков, так это сделают люди из нашей сферы, которые умеют верить в невероятное.
- Я уже вижу одного.
— Я тоже вижу, ты имеешь в виду там, на шифоньере?
— Да.
— Витка приходит к тебе? — спросил Риккерт.
— Нет, не приходит, а почему ты об этом спрашиваешь?
— Я что, не имею права поинтересоваться?
— Имеешь. Ты всегда имел. И я всегда об этом подозревал.
— Ты не хуже меня знаешь, как ты к ней относился.
— Знаю, и поэтому не имею к тебе претензий. Ты хотел стилет?
— Ну, хотел.
— Так я его тебе подарю. Куда ты его хочешь, Риккерт?
Риккерт задумался и разлил еще по одной.
— Желательно, в сердце, — сказал он.
— Я буду иметь ввиду, — сказал Воронцов и, быстро выпив, начал выползать из полуподвального помещения.
Глава 16.
На ходу отзвонившись по мобильнику о проделанной работе, Воронцов прямиком направился домой, а начальник, поняв по его голосу, что настаивать с увещеваниями не стоит, отложил до следующего раза увещевания о том, что пора бы уже и персонально явиться на вечернюю оперативку.
Воронцов шел по вечернему городу, и ему здесь все нравилось. Здесь могли обдурить или залезть в карман на каждом шагу, здесь за красивыми фасадами домов дыряво глазела нищета, а но улицам ходили граждане, которые на вопрос — «Который час?» — сразу сжимали кулаки, это была, возможно, самая грязная, самая загаженная промышленными отходами, самая криминальная дыра во всем мире, но Воронцов любил этот город. Здесь билось сердце Донбасса, в котором смешалась кровь всех наций Евразии, их жажда, их гнев, их жадность и все их похоти, сбывшиеся и несбывшиеся. Этот город был домом Воронцова, он здесь родился и прожил на этих улицах всю жизнь, в его жилах текла та же волчья кровь, он сам был похож на этот город со всеми его пороками.
Подходя к дому, Воронцов снова ощутил приятный запах свежеполитой земли и цветов, а войдя во двор, — еще и приятный запах чего-то вкусного из приоткрытой форточки.
В этот раз девчонка ждала его внутри кухни, а не на ее пороге, на котором он сам слегка остолбенел на мгновенье — она обрила волосы наголо, сама, вероятней всего, поскольку такая стрижка стоила недешево по нынешним временам, а на столе дымилась очередная курица, и на два удовольствия сразу у нее не хватило бы денег.
Молча кивнув, он подсел к столу — после риккертовского огурца, есть хотелось зверски.
— Вы будете пить водку или чай? - осторожно спросила девочка.
— А почему ты вообще решила, что я пью дома водку? — брюзгливо спросил он. Она пожала плечами и опустила бритую голову. Воронцов молча принялся за еду, раздумывая, что со всем этим делать. Нельзя было по-хамски не заметить, что она много делает для него, но и проявить уместную признательность тоже было нельзя — нельзя же было дать ей думать, что ее здесь оставят навсегда? Или оставят?
В конце концов, он ограничился тем, что заметил:
— Очень вкусно, — и, никак не прокомментировав ее новую прическу, удалился в свою комнату и рухнул там на кровать, решив плюнуть на сегодня и на гигиенические процедуры и на глубокие размышления.
Но куда было деться от глубоких размышлений?
Обитатель башни, переставший быть обитателем башни, размышлял во тьме, лежа на широком и удобном диване, — теперь он стал обитателем офиса, обладателем ложа и наложницы. Положение его было двойственным во всех смыслах, и он размышлял о том, как собрать разбегающиеся смыслы в единое целое, его многоуровневая наложница тихо дышала рядом на разложенном диване. С самого начала он знал, что ее нельзя бросить, — не потому, что ее могли бы найти уроды, хотя они нашли бы ее наверняка, и не потому, что уроды могли выйти на него через нее где-нибудь в квартале, и не потому, что не хотел бросить квартал, где мог найти все необходимое: пищу, кокаин, женщин, а потому, что он не мог ее бросить, — и все. Но в этом — «и все», двойственность таилась, как змея в траве, и его окончательность раздваивалась змеиным жалом; он должен был либо взять наложницу в путешествие, в котором, по воле Голоса, находился сам, либо прикончить, — и все.
Лежа на спине, раскинув руки и ноги, он вдруг увидел змею в траве, она была черной, с раздвоенным черным языком.
— Я дарю ее тебе, — сказала змея Голосом, — но я требую плату за оба входа. Пока ты не заплатишь за нее, ты не получишь ни ее жизнь, ни ее смерть. А пока ты не заплатишь, она будет сидеть на твоей груди и жалить тебя двойным жалом, как мужчина и как женщина.
— Почему Ты так сделал?
— Ты не убил мента сразу. Теперь ты будешь платить за все сразу: за освобождение, за наслаждение и за власть. Ты принесешь мне голову мента. — Змея распалась на две части и две черные змеи поползли в разные стороны. - Тогда я верну тебе единство, — стихая, прошипел Голос.
В другой каменной коробке, разделенные стенкой, лежали во тьме девочка и лысый сыщик. Девочка смотрела во тьму широко открытыми глазами, подтянув колени к животу и сунув руку между ног. Воронцов лежал навзничь, разбросав руки и ноги, и вглядывался во тьму внутри себя. Из тьмы выплыла бледно-розовая точка. Засыпающий Воронцов почти не обратил на нее внимания. Но его внимание требовалось тому, кто владеет снами. Вдруг точка пришла в быстрое, оставляющее розовый след, движение, как будто кто-то чертил огоньком сигареты в темном воздухе, как будто некто, скрывающийся во тьме, ткал паутину движений из бледно-розового свечения. Узор становился все сложнее, он мерцал, он начал поворачиваться по оси. У Воронцова закружилась голова, он попытался открыть глаза, но не смог. Тогда он попытался всмотреться внутрь, чтобы увидеть, кто
Реклама Праздники 20 Октября 2024Работников пищевой промышленностиРаботников дорожного хозяйстваДень военного связиста 30 Октября 2024День моряков-надводников 22 Октября 2024Праздник Белых Журавлей 1 Января 2025Новый год 7 Января 2025Рождество Христово Все праздники |