Лауданум Игитур

Лауданум Игитур

Глава 1.


Он лежал на солнцепеке, покуривая травку и поглаживая умостившийся на животе теплый и приятно пахнущий обрез. Стояла великолепная тишь. Только стрекотали кузнечики, и едва уловимо звенела солнечная паутина. В воздухе присутствовало пиршество запахов – серебристой полыни, чабреца, желтой полыни, тысячелистника, уместно подчеркнутое ароматом травки. Вдруг раздался звук приближающегося автомобиля, негромкий, но слегка подвывающий, турбинный звук мощного двигателя. Он быстро перевернулся набок, опершись о локоть, лицом к звуку. На поляну, проломив кусты и давя стебли тысячелистника, просунулось низкое, запыленное тело «бээмвухи».
Он распластался в траве, бросив стволы обреза в сгиб локтя. На нем были зеленые тренировочные штаны, серые кроссовки и драная камуфляжная майка – хороший прикид для змеи в траве.
Из машины выбрались двое мужчин и начали разминаться, внимательно осматривая местность. Было что-то тигриное в их повадке, глаза одного из них были желтыми, как у зверя. Они посовещались, жестикулируя руками в сторону леса, затем достали из багажника длинный ящик, похожий на те, в которых хранят оружие и, прихватив пару лопат, потащили его к зарослям ежевики.
Сердце его слегка подпрыгнуло. Похоже, подвалил фарт. Похоже, на его глазах кто-то собирался спрятать клад. Разумеется, там могло быть и разрубленное на куски тело какого-нибудь неудачника. Но зачем ящик? В мешке удобнее. И червям дорога. Он расслабился, устраиваясь поудобнее – все выяснится, когда эти копатели отвалят отсюда.
Однако прошло и пятнадцать, и двадцать минут,  и полчаса. Сначала слышался скрип лопат и шорох выбрасываемой земли, потом все стихло, но двое все не показывались из-за кустов. Он забеспокоился. Может, они делят добро? Или наоборот – не поделили. И один, запоров другого, сейчас уйдет с бабками? Этого допустить было нельзя. И он начал медленно, ползком, подвигаться к кустам.
Он умел двигаться, не производя шума. Но когда он глянул меж веток ежевики, эти двое учуяли его нюхом и повернулись к нему одновременно, одинаковым жестом сунув руки под джинсовые жилеты. Он выстрелил дуплетом, целя в низ живота. Мощные заряды из рубленых гвоздей мгновенно швырнули мужчин на спины, вышибив из них дух. Но не совсем. Желтоглазый приподнял голову и посмотрел на кровавое пятно, которое расплывалось в нижней части его живота, рука его, шевеля пальцами, поползла к пистолету. Но не доползла. Голова упала, желтые глаза уставились в небо, мертвая уже кровь хлынула к сердцу, отливая от быстро бледнеющего лица.
Как быстро. Он щелкнул замком обреза, высвобождая гильзы, и глубоко вздохнул. Он даже не успел взволноваться. Один ба-бах – и двое тигров валяются на земле, раскорячив ноги. А ведь и в мыслях не было. Он заменил патроны, спрятав гильзы в карман. Время заняться сбором трофеев.
У желтоглазого оказалась простая и надежная «тэтэшка», два магазина – в карманах рубашки. Это был опытный боец, кобура оказалась пристегнутой к специальному ремню под поясом брюк так, чтобы наружу торчала только рукоять – прижато плотно и не видно под жилетом. У второго был какой-то мудреный прибамбас, маленький, похожий на «Вальтер», но без опознавательных знаков. Нашлись к нему и глушитель и три магазина по пять патронов, в специальном кошеле на поясе. Запасливый парень.
Он выгреб из карманов деньги. Были и документы, но открывать он их не стал. Лучше не знать. Да и какая разница, как их там звать? Просто дичь.
Теперь следовало заняться главным. Он спрыгнул в яму. Яма была глубока, но, все равно не понятно, что они здесь делали так долго. Может быть, минировали ящик? Он внимательно присмотрелся. Потом отстегнул накладные замки. Натяжения не чувствовалось. И он откинул крышку.
В ящике лежала девочка лет одиннадцати. В черном платье, очень смуглая и совсем мертвая. Больше там ничего не было. Он не верил своим глазам. Из-за этого он пристрелил двух бойцов? Он пошевелил тело рукой, оно было твердым, как бы окоченевшим. Перевернул набок и опустил с глухим стуком. Ничего под ней спрятано не было. Ему стало смешно и очень захотелось закурить. Он убил двоих человек, чтобы завладеть телом окоченевшей ссыкухи. Он выбрался из ямы и, глядя вниз, скрутил себе самокрутку.
Лицо девчонки, открытые части рук и ног не носили никаких признаков разложения, но были очень темными даже на фоне черного платья. Если бы не европейские черты лица и прямые волосы, ее можно было бы принять за африканку. Вообще-то, даже сейчас она продолжала оставаться красивой. Как кукла из темного оружейного пластика. Каким-то образом она казалась похожей на оружие и совершенной. Как новая винтовка в футляре. Вздохнув, он загасил «пяточку» и бросил ее в могилу. Хорошо, что эти звери вырыли такую глубокую яму – на троих хватит.
Закончив работу, он направился к машине. Учитывая спецэкипировку бойцов, в ней можно было чем-то поживиться. Однако и здесь его ждало разочарования. Он вскрыл дверцы, вспорол обшивку, сиденья и запаску, прощупал бензобак, но ничего не нашел. В салоне была сумка с набором малоинтересного барахла, свидетельствовавшего о том, что пассажиры собрались в дальнюю дорогу, в багажнике катались две банки масла, вот и все. Оставалось довольствоваться карманным уловом и парой пистолетов, что, в его положении, тоже было неплохо. От машины, однако, следовало избавиться непременно, и он повел ее к месту последнего успокоения.
Еще недавно он служил в милиции и считался хорошим работником. Но обстоятельства  сложились так, что пришлось срочно спасать шкуру, причем, как от своих, так и от чужих. Теперь все стали чужими. Как всегда, гром грянул внезапно, и он оказался неподготовленным к событиям. Он не был ни настолько богат, ни настолько предусмотрителен, ни настолько предприимчив, чтобы сесть в самолет и улететь в Майами, поэтому пришлось уходить в леса. Благо, у него имелась заначка, о которой никто не знал. В вымершем хуторе посреди леса был дом, некогда принадлежавший его деду. Он наведывался туда иногда, ради развлечения, но так и не удосужился оформить дом на свое имя, да и нужды не было. А поскольку дед был дедом по матери и помер уже лет десять как, то и вычислить это место было практически невозможно. Он сорвался почти без припасов, но благо было лето и на заброшенных огородах можно было собирать одичавшую картошку, морковь и свеклу, в лесу были грибы-ягоды, в речке и озерах – рыба. Года два-три назад кто-то бросил здесь в землю пару горстей семян хорошей чуской конопли, и с тех пор она разрослась джунглями, хоть открывай маленький канатный заводик или большую гашишную торговлю. Но очень хотелось мясца, а впереди была перспектива не менее чем двухмесячного поста, прежде чем можно будет очень осторожно выйти из укрытия. Поэтому он отыскал обрез, сделанный некогда, забавы ради, из старого дедова ружья и, чертыхаясь на сдуру попорченные стволы, отправился на охоту, в надежде подстрелить не слишком прытко летающего фазана или курочку, которых в этих местах водилось в изобилии. Но судьбе-индейке угодно было послать ему другую дичь, когда он, притомившись и по природной лени своей, прилег на солнечной поляне, чтобы выкурить сигаретку. Теперь он ехал к глухому, болотистому озерцу, чтобы спрятать концы в воду. Он не слишком заботился о содеянном. Он не первый год был на войне. Он понимал, что судьба бойцов – это судьба бойцов и не о чем тут жалеть.
На берегу озера он несколько замешкался. Жаль было машину, хоть и подпорченную. Вести ее было – одно удовольствие. Он обошел ее кругом, зачем-то поднял капот, заглянул в багажник, снова взял в руки банки с маслом, взвесил на ладонях. Может, пригодятся? И вдруг они ему показались слишком легкими для трех килограммов, что были обозначены на этикетке. Из любопытства он сковырнул крышку. Взял чуть подрагивающим пальцем густой, пахучей смолы. Поднес к носу. – О, Аллах, - сказал он тихо, - Это же чистый опий.

Глава 2
В камине полыхал огонь, и розовые блики скользили по старым брусьям стен. В огне не было нужды, как, впрочем, и камине. И то и другое было для эстетики. Камин он сделал сам, просто расширив топку обычной печи. А с огнем было веселей. Да и светлей. На хуторе давно уже не было электричества. А если бы и было, то зажигать его все равно не следовало бы.
Он сидел у огня в старом дедовом кресле и, хотя было жарко, но, тем не менее, приятно. Он любил, когда жарко. Блики каминного огня играли на его лице и на карминно-красной трубке из меди и янтаря, которую он, рассматривая, поворачивал в руках.
Обнаружив опиум, он еще раз перерыл всю машину и нашел эту драгоценную вещь в футляре вишневого дерева, упрятанном в, как он поначалу решил, чехол для очков. И опиум и трубка явно не предназначались для продажи, такие вещи не продаются, дарятся, может быть. Опиум был высочайшего качества, киргизский или китайский, не слишком жидкий и не слишком густой, как раз такой, чтобы можно было скатать из него горошину, почти не запачкав пальцев, испускающий запах без обжига на игле, черный, как ночь, но, если внимательно присмотреться – с багровыми прожилками, похожими на кровеносные капилляры, как у живого существа. Он и был живым. Это был черный дракон или, по-другому говоря, Кара-Илор, лучший в мире опиум.
Уже одно созерцание этих драгоценностей наполняло его тело и душу блаженством. Он ощущал себя владетельным ханом, завоевателем, императором, взявшим в бою богатую добычу. Эта добыча стоила войны.
Чем дольше созерцание, тем сильнее блаженство. Между началом созерцания и первым прикосновение трубки к губам должно пройти время, как между первым взглядом и первым поцелуем, как между первым, сладостным толчком тел и оргазмом. Искусство наслаждения, как и искусство войны, требует любви к искусству и искусности в любви и ненависти. Тик-так. Качается маятник. Да - нет. Свет и тьма. Тик-так. Жизнь-смерть. Где тот неуловимый миг, в котором начинается и кончается наслаждение? Где то мгновение, между воспоминанием прошедшего и предвкушением будущего, в котором длится жизнь? Не мудрее ли предвкушать блаженство, нежели испытывать его? Не мудрее ли никогда не начинать? Не высшее ли искусство войны – уклониться от войны? Пусть противник встретит ветер. Время – ветер. Нет ветра где нет противоборствующего ветру. Из точки вечного настоящего осуществляется абсолютная победа.
А ведь он еще и не начинал курить.
Но бремя человека – начинать.
Первую трубку он зачал огнем длинной сосновой щепки, простым и чистым, как руки пажа, поддерживающие кринолин принцессы, поддержит он царственный аромат опиума своим смолистым, благородным запахом.
О, мучительно-сладостный зуд предчувствия первой затяжки! О, черные нити! О, как он понимал японскую легенду о женщине и пауке, сотканном на ее спине рукой великого татуировщика и ставшего ее сущностью!
Он увидел девчонку на пике наслаждения, она появилась и исчезла мгновенно, черная в своем черном платье, как нити опиумного дыма.
Черная жемчужина в двойной короне огня и красной меди стала золотой, белой и умерла, исторгнув струйку дыма. Он поцелуем вдохнул, не проронив ни капли, ее жизнь и душа священной маковой слезы вошла в его кровь.
Время перестало