«Сказка о счастливом человеке»
Он и в самом деле считал себя счастливым человеком. Его уничтожающая все и вся в его сознании мечта сбылась — он нашел место для счастливой жизни, там, где и хотел. С тех пор как эта мысль стала для него главной, он начал готовиться к своему счастью, потому что знал — это обязательно произойдет и он поселится в своем доме вдали от людей.
Господи, как ему было хорошо здесь вдалеке от человеческого смрада. Здесь его никто не найдет и не испортит его счастливого одиночества. Там, среди людей, он тоже был одинок, но ему мешал, не давал жить смрад человеческого недоразума, его ничтожество. Все вместе и каждый по отдельности раздражали они его, не с кем было даже поговорить. А если он и начинал с кем-либо, кажущимся ему понимающим человеком, разговор, то спустя непродолжительное время он наталкивался на пустой, ничего не выражающий или выражающий непонимание взгляд собеседника. Он чувствовал себя в обществе людей как в вакууме, бездушной среде. Не то что здесь — свобода!.. Нет ничего, что может раздражать, всё зависит от тебя самого и от окружающей природы вокруг.
Уже две недели он жил как в раю. Можно было в любую секунду выбежать из жилища наружу, набрать в легкие чистого, бодрящего, с запахом тундры и моря воздуха и прокричать что есть сил и голоса все, что душе угодно в этот момент. Никто не услышит и не осудит, не испачкает порыв души грязной фразой... На сотни километров вокруг никого и ничего, одна тундра и море. И пусть летят к черту все постулаты о том, что человек — существо социальное... Иногда он думал, как это произошло — он вышел из этого общества или общество его выдавило из себя как какую-то инородную субстанцию, не укладывающуюся в общие правила существования? Не то чтобы это было для него вопросом... Скорее просто размышлением из разряда — что было раньше яйцо или курица?..
Он переехал сюда в начале лета, и когда пройдут ещё две недели — лето закончится, начнется короткая осень. Зима будет длиться долго, для неподготовленного человека очень долго, смертельно долго. Он знал об этом и был готов. О том, какая здесь зима он знал не понаслышке, его детство и юность прошли вот примерно в таком же месте, правда условия жизни там были чуть получше...
В тот ноябрьский день его, четырех лет отроду, уставшего от долгой утомительной дороги с ночевками в нескольких аэропортах между перелетами на самолетах все дальше и дальше на север, наконец вытащили из грохочущего механического чудовища под названием «Ми-6», он посмотрел вверх и увидел крутящиеся вроде как над самой головой лопасти-лапы вертолета-чудища, ему стало страшно и захотелось заплакать. Он посмотрел вниз и увидел снег, там, откуда он прилетел его ещё не было. Вокруг в полутьме полярной ночи суетились люди, вытаскивая из открытого люка-пасти «вертушки» какие-то ящики, сумки, мешки, выкатывая бочки... Вертолет не глушил двигатели, потому как потом из-за нешуточного мороза с ветром придется долго отогреваться, чтобы их запустить.
Только теперь он вдруг понял, что ему не только страшно, но и холодно — крайний север встретил его могучим, промораживающим все и вся дыханием зимы, и если бы не надетые заблаговременно на него родителями несколько теплых одежек, то он бы наверное тут же превратился в льдинку. Он посмотрел вперед и увидел два чернеющих домика, почти засыпанных снегом, на краю вертолетной площадки и машину-вахтовку, в которую его сейчас и несли. Уже за миг до того как его, замерзшего и оглушенного засунули в машину, он повернул голову в сторону и увидел.., увидел Север — белую стену вихрящегося кружева, уходящую в бесконечность... Может быть в этот самый миг в его детском разуме и зародилось ощущение того, что в этом месте он вырастет настоящим человеком, по-другому здесь и быть не может! Либо вырастешь человеком, либо сбежишь туда, где потеплее и вообще покомфортнее...
Север окутал его своими почти круглогодичными снегами-метелями, ослепил его кристальной синевой неба днем и яркими, будто отмытыми от смога звездами ночью, ошеломил его мгновенностью буйства жизни короткого лета, научил радоваться наконец-то побеждающему полярную ночь солнцу и повышению температуры на улице до -15 в начале весны, он даже научил его замечать сверхкороткую (не больше двух недель) осень, которая похолодевшим ветром проносилась над тундрой, шепча каждому живому существу о скором приходе своей старшей суровой сестры — зимы.
Когда его первое здесь лето растопило снега и льды, он увидел, что тут есть ещё и море — то, что он не видел ещё никогда. И не просто море, а целый океан!
Он видел, как этот океан бывал грозным, - и тогда он гнал свои волны по тундре, забывая про то, что это не его владения, грозя затопить их поселок — базу нефтяников, его волны, врубаясь в берег, хлестали брызгами ближние домики, наводя ужас на живущих там людей... Впрочем, этот ужас испытывали те, кто видел эти штормы первые несколько раз... Хотя привычка сидеть на чемоданах во время шторма вырабатывалась у всех, сразу и навсегда. Но ему почему-то не было страшно, он почему-то был уверен, что эта грозная стихия не причинит ни ему ни всему поселку особого вреда. И действительно, за шестнадцать лет океан не единожды обступал кругом по тундре поселок, но ни разу не затопил его.
Лет в тринадцать он начал свои самостоятельные выходы в тундру и на рыбалку на берег моря. Грибы, ягоды, корешки «золотого корня», да и просто прогулки по тундре с обязательным выходом к берегу и долгим стоянием на какой-нибудь торфяной кочке, устремив взгляд в океанскую даль... Его взрослеющему разуму всё это было необходимо как воздух. И он вбирал это в себя, предчувствуя, что скоро всему этому придет конец...
Вахтовка везла его, теперь уже двадцатилетнего, на взлетно-посадочную полосу. Сегодня все закончится, уже закончилось. Машина ехала по песчаному берегу, разбрызгивая оставшуюся после отлива морскую воду в лужицах. Он не слышал из-за рокочущего и воющего двигателя машины прощального шепота волн, но чувствовал его. Север без него обойдется, а он без севера?..
Опять, как и шестнадцать лет назад, ему хотелось плакать, и опять, как и тогда ничего не получалось — тогда не получалось из-за совершенно ошеломленного состояния, а сейчас — потому что мужчины не плачут. Какая ерунда, - думал он, - разве этим определяется мужественность... Он вспомнил как два месяца назад, возвращаясь из армии, он вылез из вертолета и ему захотелось закричать и прямо со взлетки побежать на берег моря... Двухлетняя грязь и гадость беспредельщины его службы, да плюс к этому его короткая двадцатидневная, но очень запоминающаяся война оставили в его душе и сознании кровоточащие, гноящиеся язвы, даром что не повредившие его разум... Но он знал, что его вылечит. В то время как любой другой «нормальный» дембель на его месте обязательно устроил бы «привальную» и напился бы до потери сознания, он же собрал рюкзачок и отправился на целые сутки «в тундру да на море» как он говорил. Обратно он шел уже с начавшими заживать ранами. И с рыбой в рюкзаке.
В иллюминатор вертолета он в последний раз увидел тундру и краешек моря.
Начиналась другая жизнь, но в этой жизни у него уже не будет места для отдыха души и разума. И лечить их придется также как и все... Если получится.
А потом была эта самая другая жизнь. Неудачи, горести, победы, короткие и какие-то пустые моменты псевдосчастья... Он пытался найти на этой земле хоть какое-нибудь место, про которое можно было бы сказать — это природа, уже не говоря про то, чтобы сказать — это нетронутая природа... Чужая, мертвая земля. Навеки антропогенизированная природа, то есть, уже и не природа вовсе. Эта земля безразлично смотрела на него своими мертвыми глазами, у неё не было голоса. В обществе «людей обыкновенных» человек пачкает этот мир уже самим своим присутствием в нем...
Север вырастил его человеком, но не объяснил, что ему делать в обществе «не совсем человеков»? Он честно старался приспособиться к этой среде... Но... о чем, к примеру, говорить с человеком, все усилия которого направлены на удовлетворение сиюминутных потребностей?.. В той или иной степени, но такими были все(!) люди, окружающие его. Чем взрослее он становился, тем меньше ему хотелось разговаривать и вообще иметь какие-то отношения с людьми. Асоциальный синдром — как сказали бы психологи, обратись он к ним. Но зачем к ним обращаться, если он и без них знает, что он из себя представляет. Нет, он не ненавидел людей, совсем нет. Он их... не понимал и иногда жалел за откровенную ущербность их разума.
Он два лета готовил свое жилище к тому, чтобы вселиться в него. Натащил со всей округи бревен, принесенных морем, что-то привез на вертолете, заплатив за это пилотам эквивалент половины стоимости своей квартиры, потом завез все то необходимое, самое необходимое, что понадобится для жизни — еды на первое время, теплые вещи, не забыл и генератор с телевизором. Он не собирался отделять себя от всех благ цивилизации, к тому же, зимой без электронагревателя здесь запросто можно дать дуба, если с дровяной печкой что не заладится. Он знал, что эта его по-настоящему счастливая жизнь может продлиться недолго. К этому он тоже был готов. Но это будет счастливая жизнь! Такая, какая ему нужна! Он будет заниматься тем, что принесет ему радость и удовлетворение от сделанной им работы. Тлеющая, чадящая повседневность прошлой жизни превратится в пламя в его разуме. Он закончит свой труд — свою философскую теорию мироустройства, которую он начал писать уже давно, но жизнь среди людей мешала... Как создать совершенство, находясь среди варваров?.. Невозможно...
Только теперь, только здесь он закончит её. Его всё здесь радовало: и отвратительная погода осени, и откровенно суровая зима и писк и шебуршание лемменгов, устроившихся под полом в его жилище, и сначала красные и твердые, а потом мягкие желто-оранжевые ягоды морошки или почти черные ягоды, как облепиха усыпающие стелющиеся по земле ветви сихи, и торчащие над «деревьями» подберезовики...
Иногда он думал, что не может быть у человека такого абсолютного счастья, что это невозможно... Тогда он собирал в рюкзак сети, брал колья и выходил на берег. Там он, расставив сети, садился перед разведенным костром лицом к морю и... понимал, что это возможно. С рюкзаком, полным рыбы, уставший, но совершенно счастливый, он возвращался в свою хижину и продолжал писать книгу, слушая как скворчит на сковороде рыбка или чувствуя запах неспешно кипящей в кастрюльке ушицы... А вкус и запах жареных северных сыроежек с местным же тундровым диким луком!..
Прошли два года с тех пор, как он поселился в своем жилище, но ощущения счастья он не потерял. Свой труд, свою книгу он уже почти закончил. Он не торопился, мог себе позволить, выверял каждое слово, каждую фразу, отполировывал до блеска каждую мысль. Он купался в счастье и радости своего труда, своего творения. Этот труд будет совершенен, - думал он, - не может такой счастливый человек написать плохую книгу.
Пришла очередная зима. Он завершил свой труд — увесистая стопка исписанной бумаги, перевязанной бечевкой, лежала на столе. Автор этой книги лежал на
