Риск

неусидчивое, - подошла Ольга Павловна.
Женщины готовили на кухне закуску. В углу просторного двора коптил шашлык, попробовать который Евгений Владимирович каждую субботу собирал три-четыре близкие семьи. Пока хозяин смачивал вином большие куски свиной шейки на мангале, женщины тонко резали свежие овощи, наполняли вазочки лоснящимися фруктами, веером раскладывали по тарелкам колбасы, ветчину, и обязательно – для хозяина, под водочку – крепко мороженое сало.
- Леночка, десять минут и дело в шляпе, - из двери показалась крупная коротко стриженая голова хозяина.
- Хорошо, Женечка, - откликнулась, с оценкой оглядывая блюда, Елена Сергеевна. – Заканчиваем. Ребят только выловим, - и снова обернулась к подругам:
- А вы, Любочка, со Стасом куда хотите?
- Не знаю, милая. Ему все Париж да Берлин мерещатся, - ответила дородная женщина лет пятидесяти, с плотным лицом в толстых складках, по которому видно, что она давно сама решает все за себя. – А я говорю – на море нам надо с Филечкой, на Кипр или в Тайланд. А он мне все – поехали в этот… как его… Лондон, на королеву и Абрамовича посмотрим…
Евгений Владимирович вернулся к покрывавшемуся легкой, молочно-кофейного цвета корочкой шашлыку, последний раз перевернул шампуры и повел гостей к бильярдной из свежего красного кирпича, сложенной месяц назад дешевой бригадой ни слова по-русски не говорящих азиатов.
- Только все перетащили. Одни ремонты, - с довольной усталостью вздохнул он и посмотрел на Станислава Борисовича, будто ожидая похвалы.
- Ладно вышло, - улыбнулся тот и похлопал ладонью по кирпичной стене. – Давай уже, показывай обновку.
Чувства гордости за себя и за хозяйство, что так славно складывалось, Евгенией Владимирович скрыть никогда не мог и скрывать не желал. Распахнув дверцу высокого узкого сейфа, он достал новенькое, богато покрытое гравировкой, местами с позолотой, итальянское ружье.
- Красота, - не сдержался Владимир Яковлевич, подходя. – Молодец, Женя, для себя живешь! Мне вот, то Алешке на учебу надо, то на армию. Ольге машинку справили, отдыхи забугорные, похороны, прости Господи, недешевые. Никак не выкроишь.
- Ничего, у тебя еще старая «Beretta» походит, – с добрым сочувствием улыбнулся Евгений Владимирович. – Снаряжайтесь, друзья! По первому снежку на секача пойдем.

Привычным движением Евгений Владимирович обхватил все шампура сразу и поднес к столу.
- Какая прелесть, - с чувством удовольствия легонько похлопала в ладоши Любовь Николаевна. – Женя – мастер!
- Эта шейка еще вчера хрюкала, - удобно заполнив своим массивным телом глубокое плетеное кресло, улыбнулся ей в ответ хозяин, повернулся к жене и властно крикнул. – Лена! Ну что вы там?!
Елена Сергеевна, пригласив гостей к столу, быстрыми движениями вытирала детей.
- Ванечка, Коленька, - шутливо ругала она сыновей. – Чего измазались-то, бесенята? В бассейне умудрились! Везде грязь найдут, - потрепала она по прическе насупленных ребят. – Катенька, дорогая, лупи их, милая, - помогала она девочке одевать платье. – А то они измучают. Мне уже терпения-то нет, - наспех приведя детей в порядок, Елена Сергеевна привела всех к столу.
- Стас, дорогой, а что же наш доблестный Троцкий? – игриво подмигнул хозяин Владимиру Яковлевичу.
- Полетов-то? Сдулся дурень. Отнекивается, - Станислав Борисович захватил побольше зелени и взял шампур. – Суд скоро. Опера, похоже, ничего не накопают. А мы-то что?
- Правильно, - поддержала Елена Сергеевна. – Прокурорское дело – чтобы все по закону было.
- А как иначе? – Станислав Борисович с ходу проглотил большой кусок мяса. – Все по правилам! Дело до губернатора дошло, у его жены двоюродных племянников не так много. Ребята сработали оперативно, и слава богу.
- Станислав Борисович, а ведь их, говорят, трое было? – по кусочкам, мелко и часто, будто птичка, кушая шашлык и следя, чтобы ни одно колечко подкопченного лука не упало, и чтобы Катенька жевала аккуратно, спросила Ольга Павловна.
- Работаем, работаем, милая Ольга Павловна! - снисходительно улыбнулся Станислав Борисович. – Сдаст сообщников! Не сможет – научим, не захочет – заставим, как говорится. Будут вам и Каменев, и Зиновьев. Это ему не пенсионеров на базаре щупать.
- Да, да, Станислав Борисович, вы уж там… постарайтесь, - и Ольга Павловна обратилась ко всем. – Я-то как испугалась! У Володи кабинет как раз через две двери от приемной. Хорошо, на обед поехал! Ваш отдел сейчас где обедает? - повернулась она к мужу, - в «Фараоне» или «Черном князе»?
- В «Фараоне», в «Фараоне», - отмахнулся Владимир Яковлевич. – И что ты все про… отстань от людей! Все растрепала! Мало у нас пятки горят от этих дураков из пруда, еще ты масла льешь…
- Я волнуюсь, - всем своим видом показывая, что ей есть за что волноваться, обиженно ответила Ольга Павловна.
- Все мы волнуемся. Не жизнь, а сплошное волнение, - поглаживая по круглой вертлявой голове Ванечку, с нотой сострадания к самой себе, произнесла Елена Сергеевна, приглядывая, как дети проворно жуют большие, сочные куски.  – У Жени на заводе тоже всё чудят… – посмотрела она на мужа.
- Глупости, дорогая, не думай себе, - хозяйски улыбнулся в ответ Евгений Васильевич. – Пошумят и утихнут. На Руси всегда так. Все всегда недовольны. То зарплату им подавай, то охрану труда… Нам бы как железнодорожникам – вот молодцы! – прикрыть бы профком, разогнать десяток особо нервных…
- Мы со Стасом покурим, - делая упор на то, что просто, как и все, по имени может назвать прокурора, поднялся от стола Владимир Яковлевич.
- Все должно быть в крепких, надежных руках, - хозяйски кивнул Евгений Васильевич и показал всем свои толстые руки. – Мой завод – значит, мой завод!
В саду шумели яблони. Ветер мелкими движениями шевелил листья винограда на заборе.
- Бумаги все готовы, - Владимир Яковлевич подал прокурору зажигалку. – У меня дело не стоит. Земля, имущество, на ходу.
- Молодцы. Быстро. Как говорится, место велит…
- А вам – погоны, - подхватил было Виктор Яковлевич, но уловил на себе задержавшийся, чуть более внимательный взгляд прокурора и ловко вывернулся. – Дело верное. Ваша – треть, по договору все. Риска никакого, все на мази, в отделе у меня все свои…
- С недвижимостью иначе, Володя, быть не может. Пора бы привыкнуть. Я могу посадить, могу отпустить, но как был безземельный государственный холоп, так бы и остался. Тебе спасибо…
-  Что вы, Станислав Борисович, это мы бы тут без вас… если б тогда Кривого не... – сказал Виктор Яковлевич, вовремя запнувшись. – Оформим все на наших, у руля станем… Сами же знаете, в нашей глуши кроме как с коммуналки ни с чего не соскребешь. А когда все три компании под одной крышей – оно и народу легче.
- Не учи, Володя. Лучше слушай, - небрежно оборвал Станислав Борисович. – Любите вы там у себя трепаться. Белоусов один остался. Еще неделя. Припугнем, про штаны забудут. Не то что про активы…
- Так ведь и треп на бумаге закрепить нужно. Женьке вон хорошо – вози железки в Москву, барыш считай…
- Ты на Женьку не кивай… За ним первый капитал. Да и у него не все тихо. Волнуются заводчане, в серьез. Я ему, дураку, говорил, а он все руками машет, зацарствовался. Губернатор нагрянет, посмотрю я на него. Это вам не цеха под шумок распродавать. Все тихо будет, если власть именем не пострадает. Там на риск не пойдут – снимут всех.
- Ладно, ладно – все тихо будет, как надо. Никто ничего... Мы ж в Тихомире живем! – рассмеялся Виктор Яковлевич. – Жду от тебя документы через неделю. Пойдем, послушаем, там Женька лекцию по производственному менеджменту дочитывает…
- А что мне все? – горячился у стола подвыпивший хозяин. – С налогами – разобрался, с Крестовскими – тоже, местных – зубом перекушу, городских наших вы сами знаете… – все согласно рассмеялись, а маленький Филипп так прям и закатился в хохоте, будто лучше всех понял шутку.
Трое упитанных, с серьезными лица мальчиков и девочка со вкусом поглощали мягкие, рвущиеся на волокна куски мяса, и с открытыми от удивления жующими ртами во все глаза смотрели на Евгения Васильевича с чувством детского преклонения и удивления, что такой большой и сильный папа у Коля и Вани, и рядом с ним так удобно.
- А что они мне сделают! – не унимался тот, кося глазом на публику. – Как работали так пущай и работают! Пусть спасибо скажут, что зарплата! Маленькая – а что делать? – провинция, кризис… А не хотят – скатертью дорога! – он щедрым движением махнул толстой рукой вдоль заставленного блюдами стола. – Я товар по железке как возил, так и вожу. Не на рельсы же они лягут, как шахтеры…  

ИЗ ПЕРЕУЛКА

- А хорошо бы железку отрезать! - азартно потирал руки Петя, глядя то на плохо различимое лицо Егора, то на отражение угасающих звезд в лужах, которые в рассветных сумерках непросто было угадать под ногами.
Огромного роста, Петя на последнем звонке на ладони носил выпускниц и чуть не угробил отца, когда тот вернулся из тюрьмы и вздумал учить сына жизни. Мать умерла, когда Пете было двенадцать, воспитывался бабкой. По телесному развитию, опередившему мозговое, определили Петю – после второго класса, когда он так и не осилил таблицу умножения – в интернат для слабоумных. В полгода там он стал грозой воспитательниц, с пятого класса бродяжничал по окрестностям. Через неделю, тощий и чумазый возвращался в дом матери, к бабке. Его ловили с милицией, но после того, как первый встречный им в десять лет человек в погонах отодрал Петю за уши, чтоб не убегал, милицию Петя дерзко возненавидел и после побегов из интерната его никак не находили, пока бабка сама не приводила горе-внука в школу, зудя, что в не ученье – тьма. В техникуме пригодилась его сила: когда «старики» зажали новичков в туалете – тоже жизни учить, трое из них попали в больницу, а двое из техникума сами перевелись, когда Петя, отсидев по хулиганству пятнадцать суток, обещал посворачивать им шеи в окрестных переулках. Там же в техникуме проявилось его, раньше никем не подмеченное, природное умение работать с древесиной и с металлом, передавшееся ему, видимо, от прадеда – кулака и сгинувшего где-то в далекой Коми узника. Но на заводе Петя за пять лет шага вперед не сделал, потому как на начальство орал не хуже, чем начальство кричало на него, и пару раз лупил по пьяному делу охранников, когда, в четвертом году, новоявленные хозяева грузовиками вывозили их цехов станки и прокатный металл.  
Повзрослев, Петя, как ему казалось, быстро усвоил, как устроена человеческая природа и бояться перестал. Бояться всех – начальника цеха – молодого, но уже крайне проворовавшегося, жиром заплывшего свина; патрулей, гоняющих с остановок пивную молодежь и бродяг с главной площади – назад, на задворки; бандитов – и тех сверстников, что по моде нынешней партбилеты получили и в местной думе засели, и тех, что с заточками по карманам кучковались вечерами у ларьков.
С детства Петя не мог избавиться только от одного чувства, – которое, верно, вошло в него с первой отцовской, а после учительской, затрещиной, с первым плевком в лицо теплым майским днем, за трибунами стадиона, когда в ста метрах чествовали ветеранов с медалями, – от чувства униженности и ущербности, когда все твердили: ты – вша, грязи кусок, и потому тебе имеют право харкнуть в рожу и нагадить в