испражнения холерных больных пахнут, как сперма».
Зная менталитет молодых девушек местной национальности, в зале и президиуме возникло замешательство. Он не понял в чем дело и продолжал: « Запах настолько характерный, что его не запомнить просто невозможно».
Уже потом ему объяснили, что к чему, и сказали, что еще можно было сказать, что эти испражнения бывают с запахом рыбы или сырого тертого картофеля, и он ответил:
«А я буду говорить, как считаю нужным». Это его право.
Известно, что Н.Н. Жуков – Вережников являлся активным и воинствующим пропагандистом антинаучных теорий
Т. Д. Лысенко, О. Б. Лепешинской и Г. М. Бошьяна.
Но дело отнюдь не об одних ошибочных взглядах Николая Николаевича, а о погубленной карьере, а порой и жизни многих сотен выдающихся советских ученых.
В 1928 - 1930-е годы началось невидимое по своему размаху, иезуитское наступление на науку.
Оно проводилось в атмосфере всеобщего страха, морального подавления деятелей науки, а в дальнейшем и с физическим уничтожением её самых талантливых представителей.
Вот как охарактеризовал этот период профессор Д.Н.Насонов:
«Достоинство ученого расценивалось не потому, как он сумеет обосновать и отстоять свою точку зрения, а по тому, как он будет каяться. Иначе говоря, в ученом ценилось умение легко и быстро отказываться от своих убеждений».
Когда для утверждения взглядов Лепешинской в институт экспериментальной медицины приехали Н.И. Майский и
Н.Н. Жуков – Вережников этих беспринципных деятелей Насонов очень метко назвал «джентльмены удачи».
Жуков – Вережников и Пехов опубликовали книгу «Генетика бактерий» и ухитрились в этой «генетике» упустить само понятие ген, обошлись без описания мутаций, рекомбинаций и других «мелочей».
С 28 июня по 4 июля 1950 года состоялась совместная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР. Сессия преследовала цель борьбы с влиянием Запада на советскую физиологию и психиатрию. Как всегда она напоминала суд инквизиции. Ученых обвинили в том, что они продолжают оставаться на старых антипавловских позициях, а вице-президент АМН СССР Жуков Вережников упрекал их в том, что они «неустанно припадают к грязному источнику американской лженауки».
По мнению многих Жуков – Вережников всегда слепо
выполнял указания сверху.
Особый счет у меня к Жукову- Вережникову за ту роль, которую он сыграл в судьбе Иосифа Абрамовича Рапопорта,
с братом которого Константином Абрамовичем Рапопортом нас связывала многолетняя дружба.
Началась она еще в 1947 году.
Мы познакомились с Константином в Институте общей и коммунальной гигиены АМН ССР, где я оформлял свою кандидатскую диссертацию.
У нас был общий научный руководитель Член- корр. АМН СССР Сергей Иванович Ветошкин.
Родной брат Константина был Иосиф Абрамович Рапопорт,
выдающийся ученый-генетик, член-корреспондент АН СССР, Лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда.
Он добровольцем пошел на фронт. Был тяжело ранен, потерял глаз.
И.А.Рапопорт
Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Суворова, орденом Отечественной войны, американским
орденом «Легион Почета».
Трижды представлялся к Герою Советского Союза.
А в 1948 году на «августовской сессии ВАСХНИЛ, его зачислили в разряд «идеологически чуждых явлений».
Он был исключен из ВКП (б), снят с работы.
От Иосифа Абрамовича я впервые услышал, какую роль в борьбе с генетикой, сыграл и сам Николай Николаевич Жуков- Вережнеков - ярый борец С ПРИПАДАНИЕМ « К грязному
источнику американской науки»
Бог ему судья!
КОММЕНТАРИИ.
Марк Поповский.
Но за автором (Марк Поповский – П. Л.) остался должок. «Вы же помните судьбу Рапопорта?». Так вот о Раппопорте.
За три десятка лет я встречал его не более трех-четырех раз. Но каждая встреча была по-своему замечательна. Впервые это случилось в августе 1948-го года на той самой сессии ВАСХНИЛ, которая потом стала всемирно известной: ведь как-никак сессии этой удалось на десяток лет остановить развитие биологии в Советском Союзе. Но летом 1948 года, начинающий журналист, корреспондент газеты «Московский большевик», я не имел понятия об исторических событиях, свидетелем которых мне предстояло стать. Я просто ехал по редакционному заданию в клуб Министерства сельского хозяйства СССР на Садово-Кудринскую улицу писать о достижениях советской науки. Газета интересовалась только научными победами, потому что, как объяснил мне мой шеф, победы эти подтверждают преимущества социализма. Если, приехав в НИИ, журналист не находил побед, то следовало немедленно покинуть этот НИИ как нетипичный, и ехать к другим, более типичным и прогрессивным ученым. Ибо ничего другого, кроме «величественных достижений советской науки», редакция от своих корреспондентов получать не желала.
Ни о каких «достижениях», к счастью, я в тот раз не писал, ибо, начиная со второго дня сессии, в зале начались события, которые никак нельзя было назвать «типичными» и которые, даже напиши я о них, редакция никогда бы не опубликовала. Поэтому я вообще перестал что бы то ни было записывать, а только с изумлением смотрел и слушал. Впрочем, теперь все это уже описано: и то, как вновь назначенные академики в два пальца освистывали противников Лысенко, старую профессуру, и про то, как во время доклада упал с сердечным приступом академик Завадовский, и про то, как под занавес в спешке и панике лезли на трибуну каяться академик Жуковский, профессора Поляков и Алиханян. В калейдоскопе тех давних трагических и комических эпизодов встает передо мной по-мальчишески юный, чернокудрый Иосиф Раппопорт. Он был очень красив в своем военном кителе без погон, со множеством орденских планок на груди. Даже черная перевязь, закрывавшая пустую глазницу, не уродовала его. Повязка лишь подчеркивала значительность его бледного, нервного лица. И речь кандидата наук Раппопорта была подстать его облику — чуточку нервная, но твердая. Говорил он, в общем, о вопросах сугубо научных: что ген — научная реальность, что мутациями можно управлять, что генетика, уже много давшая человечеству, принесет в будущем еще много благодетельных плодов. И закончил речь немудреной мыслью:
«Только на основе правдивости, на основе критики собственных ошибок можно прийти в дальнейшем к большим успехам, к которым нас призывает Родина».
В стенографическом отчете значится, что И. А. Раппопорт из Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР сошел с трибуны, сопровождаемый редкими аплодисментами. Мне помнятся аплодисменты вперемешку со свистками.
Следующий докладчик построил свое выступление исключительно на полемике с Раппопортом. Иосиф Абрамович ответил той же монетой: как рапирой колол противников репликами из зала. В последний день стало известно, что сам товарищ Сталин рассмотрел доклад Лысенко и одобрил его. И тогда все, кто осмелился возражать Лысенке, стали один за другим каяться и просить прощения. «Бессонная ночь помогла мне обдумать мое поведение, — хныкал на трибуне академик П. М. Жуковский, ученик и сотрудник Николая Вавилова. Поведав о бессонной ночи, академик стал истово клясться, — Мы на страницах печати не ведем борьбы с зарубежными реакционерами в области биологической науки… Я буду вести эту борьбу и придаю ей политическое значение». Генетик С. А. Алиханян пошел еще дальше:
«С завтрашнего дня я не только сам стану всю свою научную деятельность освобождать от старых реакционных вейсманистско-морганистских взглядов, но и всех своих учеников и товарищей стану переделывать, переламывать». Выступил и Иосиф Раппопорт. Но не для того, чтобы оплевывать себя и своих учителей, а для того, чтобы еще раз сказать: «Я верю в подлинность точно поставленного эксперимента, я верю в существование гена, верю в будущее генетики».
Эта заключительная речь его в стенографический отчет сессии почему-то не попала.
В кулуарах Раппопорта жалели. Рассказывали, что он всю войну провел на передовой, а потом в партизанском отряде. Был представлен к званию героя Советского Союза, но из-за своего еврейства награды не получил. Высказывали уверенность, что теперь этот упрямец поплатится свободой. Лагеря ему не миновать.
Иосифа Раппопорта не арестовали, но все, что может случиться с советским ученым, открыто показавшим свою неуправляемость, с ним произошло. Его исключили из партии, выбросили из института, лишили ученой степени. Как биолог он больше работать не мог. Ушел к геологам. Там очень скоро предложил новый способ определения возраста угольных пластов, исходя из анализа пыльцы древних цветов. После смерти Сталина защитил диссертацию на степень кандидата геологических наук…
Прошло десять лет. В 1958-м в одном из залов Московского университета собралась Первая конференция генетиков. Первая после разгрома. Народу — тьма. Люди в коридорах обнимаются, радостно смеются, даже смахивают тайком слезы. Десять лет разлуки позади. Можно, наконец, снова безбоязненно заниматься наукой, которую годами в стране клеймили, как порождение религиозных предрассудков и приманку капиталистических держав. На трибуне, встреченный овациями, Раппопорт. Да, да, все уже знают, что академик Семенов предоставил Иосифу Раппопорту возможность работать в Институте физической химии. Иосиф Абрамович уже начал практически осуществлять те идеи, о которых он говорил на сессии ВАСХНИЛ в 1948-м. Он создает и испытывает химические вещества — мутагены, которые позволяют изменять наследственность культурных растений. Мутагены уже помогли создать ряд новых сортов. Правда, пока главным образом за границей. Я тоже радуюсь успехам этого замечательного Раппопорта. Он по прежнему красив, хотя шевелюра над высоким лбом сильно поредела, а плечи сгорбились. Разыскиваю его в одной из аудиторий. Представляюсь. Прошу разрешения встретиться. Проблема химического мутагенеза меня как журналиста очень интересует. Раппопорт молча разглядывает меня. Потом спрашивает:
«Как вы сказали, ваша фамилия? Вы писали о генетиках? Нет? А книга о Лысенко?»
Книгу о Лысенко написал мой отец Александр Поповский. За время лысенковского диктата книга эта переиздавалась десять раз, ее перевели на многие языки. Но к сочинению этому я никакого отношения не имею. Я собираюсь все это объяснить моему собеседнику, но не успеваю. Глаз Иосифа Раппопорта наливается бешенством, черная бровь, изгибаясь, ползет вверх. «Вон! — кричит он и тычет пальцем на дверь. — Вон немедленно!!» Я оглядываюсь, но встречаю лишь осуждающие взгляды. Эти люди не желают слушать моих объяснений. За последние десять лет журналисты и писатели насочиняли столько небылиц о морганистах-менделистах, что генетики не верят больше ни одному слову литератора. И они правы. Покорно склонив голову, я покидаю первое совещание генетиков.
Проходит еще более десяти лет. Я уже написал книгу о Николае Вавилове и другую о нем же, которую отказались издавать. Все чаще вспоминаю Раппопорта. Вот бы о ком написать книгу! Но как к нему подступиться, к этому грозному
