в ивановой голове: как, зачем да к чему? А ответа ему на это никакого не приходит, только томительное напряжение грозы в себе самом. Вот-вот грохнет, взорвется и разбушуется!
Налетело на Ивана что-то. Затосковал, замаялся, совсем невмочь стало. Мечется, мечется иванова душа, отдушины себе ищет. Нет отдушины. Неопытны чувства, не созрел разум, не нашла воля опоры. Ищет излиться неведомое волнение, а как и куда, Ивану невдомек. Так приперло, что совсем нестерпимо, бродит Иван по избе, ни на минуту забыться не может. Вьется над керосиновой лампой густой табачный дым, в окно луна заглядывает, ветер соседний лес в дугу гнет. Иван бледен, руки ломает, совсем с лица спал, ни дать, ни взять, пропадает человек.
Полночь на ходиках, и ветер, будто, утих. Стучит сердце надсадно, как после долгого бега, колотится кровь в висках. Присядет Иван на лавку, лицо спрячет, волосы взъерошит, - нет ему передышки, не отпускает тоска неизведанная, терзает, словно неотступная зубная боль. Не уйти Ивану...
А что, может и вправду уйти? Подхватился Иван за дверь, в чем был, долго шел без оглядки. Брел не по проселку, а так, без дороги, куда глаза глядят. Идет Иван, шагу прибавляет, словно и впрямь от себя убежать хочет. Однако нет, не помогает. Не приходит желанное облегчение. Некуда тоске разрешиться. Остановился Иван, огляделся. Опушка лесная, однако, незнакомая какая-то, всю округу, казалось, как свои пять пальцев знал, а вот, поди ж ты...
Ветер совсем притих. Не стало в воздухе ни дуновенья, потянуло откуда-то с реки прохладой, зябкой и отрезвляющей. Сейчас, когда остановился Иван в незнакомом месте, бегство свое бесполезное прекратил, к себе прислушался, понял вдруг, что настигло его Нечто, ни злое, ни коварное, а Неизбежное.
Так и стоит Иван на лесной опушке, голос внутренний ему тихонько так подсказывает, чтобы впустил он Неизбежность эту в себя, покорился. А не то разорвет на клочки, разрушит и раздавит, ибо Неизбежность с человеком не церемонится.
Поддался Иван неведомому чувству. Скинул одежду, уселся голый прямо на жесткую землю. Холодом пробрала земля, колется потревоженная трава, небо глубокое высоко над ним беспристрастно и страшно звездами мерцает. Сидит Иван нагой и беззащитный перед суровым и огромным Миром, без надежд и прибежища, и осознает всей кожей это ужасное соотношение. И нет ничего на свете, что могло бы этот жестокий контраст смягчить и скрасить.
Долго так сидел, а как светать стало, пустой и тихий, без единой мысли в голове, поднялся Иван, оделся механически и побрел наугад. После и сам не помнил, как до дома добрался.
5
А, между тем, в это же самое время, странные и, прямо скажем, пугающие события происходили совсем рядом. Ни где-нибудь на Западе (который тогда все еще было принято считать загнивающим), а в двенадцати километрах, в соседнем райцентре, двадцать минут на колхозном автобусе. А происходило вот что: в районную больницу с довольно неясными симптомами угодили в разное время человек тридцать-тридцать пять, и кое-кто из них уже помер. Люди угасали и сохли на глазах, а, между тем, рентген злокачественных болезней у них не обнаруживал. Признаков опасного вируса в анализах не было. Не было-то, не было, однако люди помирали. Сопутствовал странному синдрому устойчивый депрессивный психоз, то есть умственные свойства угасали у заболевших наравне с телесными. Бессильной оказалась и солидная комиссия из облздравотдела, осанистая и, преимущественно, в золоченых очках. Однако разъехались областные светила ни с чем. Во избежание паники и опасных кривотолков от властей пришла разнарядка сор из избы не выносить, не приведи Бог, в прессе что-нибудь пронюхают. Даром пропал и последний шанс. Молчаливые парни в камуфляже и под завязку экипированные дозиметрами и всякими прочими приборами источник угрозы населению так же не обнаружили.
И не мудрено, дорогой читатель, так как не было в государственном устройстве (да и сейчас, похоже, нет) органа, способного в такого рода причины вникнуть. Случилось так, на беду обитателей злосчастного райцентра, что обитали там, на окраине в частном домике три родных сестры. Три ведьмы. Или еще как иначе их назвать. И работала в городе любопытная индустрия магических услуг. Нет, испуг, понятно, здесь не лечили и чирьев не выговаривали. Зато отворот, приворот, порчу, а то и проклятье за умеренную мзду заказать было можно. Висели относы на осинах в лесочке на окраине, и чахли от неведомого недуга несчастные хозяева заключенных в полотняных мешочках предметов. Случалось кое- кому и землицу могильную на половичке найти, а то и наговоренную соль. Однако охотников на такие услуги было не сказать, чтобы много. А народу болело в городе порядочно. От того никто и не связывал странное поветрие с тремя дебелыми бабами, живущими в частном домике на отшибе. А секрет в том, что пожеланиями заказчиков они вовсе не ограничивались. Горстями сеяли на ветер наговоренную муку, проклятые иголки и монеты раскидывали у перекрестков без счету. Рылись в могилах без зазрения совести, добывая там самый расхожий колдовской инвентарь: вязки, чем руки-ноги покойникам связывают, гвозди гробовые, не гнушались и полуистлевшими костьми. Все в дело пойдет.
Слышу, читатель, твой резонный вопрос: на кой черт им все это было надо? Ответ именно в этом вопросе и заключен. Ведь не своей же силою ведьмы людей со свету сживали, а получали ее если не от самого лукавого, то, во всяком случае, через посредство. А такие подарки отрабатывать надо. Вот вам и прямой резон. Чем больше потратишь, тем больше пребудет. Уж так расстарались сестрички для бесовского отродья, что сеяли пагубу кругом без отгулов и выходных.
Однако вряд ли нашелся бы в городе человек, пусть самый далекий от мистики, который бы кожей не осязал бы нависшей угрозы. Исключая, пожалуй, единственного в городе старенького попика, который по-прежнему гнусил каждый вечер в обшарпанной и запущенной церквушке с двумя тремя старушками, спал еженощно преспокойно, и ничего супротив врага человеческого не предпринимал, да и вряд ли мог.
Потянулись из города люди, пошли разговоры про геомагнитную аномалию, про происки инопланетян, самые же продвинутые заговорили о плохой карме. Осадное положение, да и только.
6
Однако в Природе такие перекосы не в чести, и Мир неизменно находит лекарство ко всякой болезни. Как и святые отцы говорят: «Со искушением сотворит Бог и избытие». И, как уже догадывается читатель, человек, коему предстоит все это изгладить, здесь, рядом. Если быть точным, в двенадцати километрах, коли по дороге. И в восьми, если напрямки. Вся коллизия, однако, в том, что Иван о таком своем предназначении ни сном, ни духом не ведал. Может, и вовсе никто не знал? Ан нет же, кое-кто знал. Митрич знал, конечно. И незамедлительно Ивану приснился (нарочно или нет, - история умалчивает).
Во сне Митрич Ивана, прямо скажем, поразил. И не столько тем, что сказал, сколько тем как выглядел. А выглядел Митрич вполне респектабельно: был он в отглаженном сером костюме, в начищенных туфлях, при галстуке, борода и шевелюра аккуратно подстрижены. При этом восседал Митрич в довольно приличных «Жигулях» с московскими знаками. Не считая этого всего, сон был вполне реалистичным.
Прежде чем Митрич начал говорить, мимо машины прошел молодой аккуратно одетый парень, который Ивана не заметил, а Митричу сказал: «Добрый вечер, Василий Дмитриевич!». «Добрый вечер, Пашенька!» – учтиво, но с достоинством кивнул Митрич и вновь уставился на Ивана. «Чудак ты, Ваня» – сказал. «Эк, нашел чему удивляться, вот уж где никакой мистики. Отчего человеку не быть одним разом скоморохом и доцентом в университете? Одно другому не мешает. А не показывал я тебе эту сторону оттого, что тебе не время было. Ты и сейчас, вон, как дневная сова на меня глядишь. Нельзя, Ванюша, таким дичком быть. Все это (Митрич показал на костюм и на «Жигули») – игра. Меняем личины, играем в разных людей. А на самом деле мы ни те, ни другие, ни третьи. Счастлив тот, кто знает, что играет, безумен тот, кто не знает. И вот что, сынок. Дело есть для тебя в городе. Большое трудное дело. Перебирайся туда, сам поймешь, что к чему. Сердце слушай. Зажги и неси его, как я учил. Эта наука, Иван, не игра. То – Истина. Играем мы с тем, что знаем, иногда с тем, что можем познать. Истина необъятна, перед Ней мы преклоняемся».
Сказав так, Митрич посмотрел на Ивана долгим таким взглядом, словно в самую его сердцевину смотрел, потом улыбнулся лукаво и сон весь стал, как бы, расплываться, и, не смотря на все потуги продлить дремоту, Иван проснулся. Ходики показывали полночь.
7
Пустив из трубки едкое облако, Иван крепко призадумался. Не подумайте, конечно, что Иван сомневался касательно сна. Это было бы смешно, при его-то выучке. Однако, как и сказал Митрич во сне, чувствовал себя Иван несколько диковатым, и больно страшился растеряться в непривычной городской суете. Это - во-первых. Во вторых, чтобы жить в городе надо бы хоть какое-нибудь жилье, да и работа потребуется. Уж очень Иван неуверенно себя чувствовал в плане житейской оборотистости.
Но все же Иван решился. Дом толкнул дачникам (кстати, довольно выгодно, акурат так, что хватило на комнату в коммуналке). Перед уходом окинул прощальным взором родовое гнездо, да из-под половицы сверточек заветный извлек. Там еще с детства припрятан был у него от Митрича необычный подарок. Дуда, не дуда, рожок, не рожок, а что-то в этом роде. Любопытнее всего был материал, из которого сей инструмент изготовлен. То ли рог, то ли дерево. Скорее дерево. Да только на вид такое необычное, словно бы окаменевшее. На манер эбонита. Гладкое, блестящее и черное. Дудеть на инструменте Иван ни разу не пробовал, Митрич не велел до особого случая. А до какого, не сказал.
Раздал Иван соседям почти все свое добро, мебель, огородные принадлежности, ну и прочее все, что только в сельском быту пригодно. Двинулся к автобусной остановке с рюкзачком да чемоданом фанерным, налегке. Вот только с тяжелым чувством, шел, словно на эшафот. Солнце уж к закату пошло, ветерок на огороде картофельную ботву колышет. А картошку копать уже другие люди станут, так-то. Грустно Ивану. Аж до слезы грустно. А погода как, на зло, до того хороша. А места кругом до того красивые. Идет Иван, трубкой, что есть духу, пыхтит, непрошенные слезинки на едкий дым списывает. Подъехал автобус, скрипнул тормозами жалобно. Пора. Огляделся Иван напоследок, вздохнул глубоко, будто в последний раз, и на подножку ступил.
Так вот, перебрался Иван со своим немудрящим скарбом в город, заселился на жилплощадь, с неделю пофилонил, а потом всерьез о трудоустройстве задумался. Однако, с его «желтым» военным билетом только в дворники сгодился. Так и зажил.
8
Подозрительный дом на отшибе Иван обнаружил сравнительно скоро. Обнаружил чутьем во время случайной прогулки. От дома исходила сила на манер лесных гиблых мест, какие не раз показывал Митрич. Иван постоял минуты две, во рту возник металлический привкус, в животе что-то сдавило, вдобавок к тому заболела голова. Иван запомнил место и поспешил
Помогли сайту Реклама Праздники |