Сальвадор

интернет-эксгибиционизмом, в виде какого-нибудь блогга, один только этот факт говорил о многом. Возникает логичный вопрос, что толкнуло девочку на подоконник, а с него вниз?
Взяв себе на заметку все эти глубокомысленные наблюдения, Шу углубился в чтение. В том месте, где показал Иван, она писала:
«…Мне кажется, я все поняла!!! Боже, как же долго до меня иногда доходят такие простые вещи! Сколько не читай об этом в книжках, сколько не слушай лекции Касатовкина, пока не найдется человек, который все тебе растолкует, так и будешь стоять перед распахнутой дверью и таращиться на нее, как баран на новые ворота. Нет, все-таки Сальвадор молодец! А я еще поначалу Ирке не верила! Думала, она в него просто влюбилась. А она… Хотя нет, она и правда в него влюбилась. Да какая теперь разница…».

- Кто такой, этот Сальвадор? И что он ей объяснил? – спросил, отрываясь от чтения, Шу.
- А вы читайте дальше, где закладки, - отец указал на тетрадку в руках Сереги.

Шу перелистнул страницы до следующей заложенной бумажки.

« …Смерть. Какое страшное слово. Б-р-р-р! Аж мурашки по спине. Я помню, когда я была маленькая, умерла бабушка, и я впервые ПОНЯЛА, что люди умирают, и еще я поняла, что это НАВСЕГДА. Я не спала почти всю ночь. Я то плакала, то принималась все обдумывать своими детскими мозгами. И мне казалось, что если все равно умрешь, зачем тогда вообще жить? Не бессмысленно ли это? Ведь тогда почти весь мой мир был заполнен страхом, что я что-то сделаю не так, и родители меня накажут. И мне казалось, что ничего другого в жизни просто больше нет, и никогда не будет. Нет, бывают, конечно, еще Новый Год и День Рождения. Но ведь они так редко случаются! А еще я хотела поскорее стать взрослой, чтобы никогда не ошибаться. Но ведь взрослые умирают!!!
А сейчас? Что я думаю о смерти сейчас, когда я стала взрослой? Да-да, я стала взрослой, пусть даже мои родители считают меня ребенком! Сейчас я знаю, что никакой смерти нет! Есть лишь момент, когда ты покидаешь этот опостылевший глупый мирок, и входишь в другой, свой собственный, сияющий, солнечный, теплый, где ты – все! Ты принцесса и королева, богиня и средоточие всего-всего-всего! Ты сама строишь свои дворцы, сажаешь свои сады, даешь жизнь животным и птицам. Боже мой, неужели такое возможно? Ах, как бы мне хотелось… Но все равно страшно! Очень страшно! Неужели нельзя сделать все каким-нибудь таким образом, чтобы не было так страшно? Сальвадор говорит – нет, нельзя. Он говорит, страх – это инструмент, который помогает нам совершить ПРОРЫВ. Я еще не уверена, что точно знаю, что он имеет ввиду, но, кажется, начинаю догадываться…».

Следующая закладка.

«…Кто следующий? Кто пойдет в прорыв двадцать девятого? Ирка говорит, что она. Но я знаю точно: она не прыгнет. Она слишком сильно любит Сальвадора, и прыгнет только после него. Или вместо него. Или если он прикажет…».

Двадцать девятого? Шу посмотрел на дату записи. Пятнадцатое октября. А сегодня? Двадцать седьмое. Двадцать седьмое! Вот дьявол! Они что, сговорились? Послезавтра какой-то очередной малолетний шизик полезет на крышу! И послезавтра же срок доклада по делу. Черт! Черт! Черт! Похоже, мы влипли. Я влип, иманапуп!
Шу какое-то время взволнованно пыхтел, не произнося ни слова. Потом взял себя в руки и прочел все места, где стояли закладки.

- Иван, а что, кроме того, что вы отметили, больше нет ничего интересного?

Мужчина поморщился:

- По крайней мере, там больше нет ничего интересного для вас, - он выделил последнее слово. - Все остальное не имеет прямого касательства к делу.

- И все же я хотел бы посмотреть сам. Вы не дадите мне дневник на время?

- Нет! Поймите и простите меня. Для вас это просто бумажки, и даже, как я понимаю, пока не вещдок. А для меня…, для нас…  

Сурьмин, до сей поры жестко, с вызовом смотревший в глаза оперативнику и говоривший с напором, замолчал и потупился. В горле его что-то заклокотало, и он опустил голову еще ниже. Шу при этом испытал величайшую неловкость, как бывает, наверное, со многими, кто невольно застанет сильного человека в минуту слабости.
Он торопливо пролистал несколько страниц дневника, стараясь не глядеть на Ивана. На глаза ему попался рисунок, сделанный сбоку на полях. Это было схематичное изображение стрелы, или копья, как их рисуют дети, только без оперения и с довольно коротким древком. Стрела смотрела треугольным острием вверх. И где-то примерно от середины боковых граней треугольника горизонтально в стороны отходили две короткие черты. Шу показалось, что он уже где-то видел нечто подобное. Он еще раз бегло пролистал весь дневник, и обнаружил похожее изображение еще дважды. Серега вряд ли обратил бы внимание на эти рисунки (чего тут странного, Пушкин, например, вообще любил всякие рожицы рисовать), если бы не тот факт, что ничего другого девочка больше не рисовала. Ни тебе большеглазых принцесс, ни Микки-Маусов, ни чего бы то ни было другого, что можно встретить в любом девичьем альбоме.

- Иван, - Шу позвал Сурьмина, который все так и сидел, понурив голову. – Простите, что это такое?

Отец девочки устало поднял глаза и посмотрел, на что ему указывает Шу.

- Ах, это? Понятия не имею! Вероятно, это имеет какое-то отношение к ее… увлечению, - Иван замялся, решая, стоит ли об этом говорить. Но вскоре, видимо, решил, что стоит. – Вы знаете, у нас с полгода назад вышел с Лерой скандал. Лена… Ее мать, - он посмотрел в сторону комнаты, где осталась женщина, -  случайно заглянула в ванную, когда Лера там мылась и не заперла дверь на щеколду. И увидела у нее татуировку… Вот здесь.

Иван ткнул себя пальцем куда-то в левую сторону груди.

- Вот это самое, что и здесь, - он кивнул на дневник. – Вы знаете, Лера была очень послушная, порядочная и воспитанная девочка. Никогда нам с матерью ни в чем не перечила. Ни сигарет, ни какого алкоголя… А тут – тату! Мы чуть с ума не сошли! Ну, и…
Махнул рукой и отвернулся.

- А не могла она из-за этого, ну, из-за вашей ссоры… - Шу замолчал на полуфразе.

- Нет, не думаю. Это было давно. Мы после этого успели с дочкой сто раз помириться.

Сурьмин вымученно вздохнул и встал из-за стола.

- Если у вас больше вопросов нет, я бы хотел…

-Да-да, конечно! – Шу тоже подорвался со стула, - вот только, если позволите…

Он достал свой мобильник и сфотографировал каждый найденный рисунок и все страницы, где были закладки. После этого, забив номер Сурьмина в свой телефон и заручившись вялым позволением звонить, ежели появятся еще вопросы, покинул печальную квартиру.
Выйдя из подъезда и в очередной раз прокляв холодный дождь, Серега повернул налево и скоренько потрусил в сторону метро. Он уже почти добежал до угла Лериного дома, когда неловко оступился на какой-то ямке с водой и со всего маху упал на четыре точки. Джинсы ниже колен тут же промокли насквозь. Обе ладони были в грязи. Держа пальцы растопыренными, на весу, Шу покрутился из стороны в сторону, ища поблизости что-нибудь, обо что можно было бы вытереть руки. Ближе к стене дома за невысоким палисадом росли какие-то кусты, с которых еще не успели облететь все листья. Шу уже направился было к ним.
И тут его словно бы кто доской по башке саданул! Он стоял, как вкопанный, мок под дождем и тупо пялился на стену дома чуть повыше кустов. На сером кирпиче, выведенная белой краской, разрывала нарисованную преграду остроконечная стрела.
Не заботясь больше о чистоте своих штанов, Серега вытер о них руки и полез в карман за мобилой. Сегодняшняя фотоколлекция пополнилась еще парочкой стрел. Потом пролистал сохраненные снимки, и убедился, что ему не померещилось. Стрела на стене дома, в отличие от лериного дневника, была направлена острием вниз.


3

Идти куда-либо в таком виде  было уже невозможно. Так что, добравшись до дому, Шу как следует отогрелся под горячим душем, слопал яичницу из пяти яиц и запил ее обжигающим сладким чаем. После чего, несмотря на слипающиеся глаза, решил, что благодушествовать на сегодня еще рано, и уселся на телефон.
Для начала он позвонил в единый информационный центр и запросил сведения обо всех произошедших в течение последнего года самоубийствах, совершенных путем падения с высоты. Получив эту информацию, он выяснил возраст «прыгунов» (почти всегда - молодой), места происшествий (у него родилась одна идея, которую он постановил себе проверить назавтра), а также в какие морги доставлялись погибшие. После чего принялся их обзванивать, разыскивая патологоанатомов, производивших вскрытия. Помимо обычных вопросов, интересующих розыскника, - не было ли повреждений на телах, не связанных с падением, следов издевательств или насилия, проводились ли тесты на наркотики и алкоголь, - Серега задавал так же и еще один, не совсем обычный. Были ли на телах самоубившихся татуировки, если да, то какие именно и где. И тут ему повезло. Из восьми «прыгунов» пятеро носили ниже левой ключицы изображение стрелы.
Сонливость прошла без следа. Шу ощущал захватывающий все его существо охотничий азарт. Ноздри его трепетали, пальцы подрагивали. Делая звонки, он уже не мог усидеть на месте, и метался по квартире с трубкой возле уха. Получив нужную информацию, подбегал к столу, делал пометки на листке бумаги и тут же начинал звонить дальше.
Когда были совершены все возможные звонки, а время подошло к семи, Серега сварил себе кофе, притащил ноутбук на кухню и, откусывая от здоровенного бутерброда с сыром, окунулся в бушующие воды мирового информационного океана.
Перво-наперво он пробил все ссылки, фигурировавшие в депутатском запросе. Потом постепенно задавая разные параметры поиска, изменявшиеся по мере того, как Шу вникал в проблему, попытался объять весь информационный массив во всем его многообразии.
Информация была самая разноплановая, из которой становилось понятным только одно: молодежь действительно общается на тему прыжков. Однако говорить о какой-либо организованной группе, имеющей конкретные цели и задачи, было невозможно. Не было (по крайней мере, Серега не нашел) какого-либо отдельного сайта, портала, чего-нибудь такого, что можно было бы назвать виртуальным клубом самоубийц-прыгунов. Пара-тройка групп «Вконтакте», столько же в «ЖЖ», «Твиттере» и других соцсетях. Кое-что писали блоггеры, но по всему чувствовались, что они лишь кормятся около проблемы, но вряд ли вовлечены в нее по-настоящему. Несколько обсуждений на форумах, из которых интерес представляли лишь единицы, все остальное – низкопробный флуд.
Много писали психологи. Собственно, их мнение чаще всего подавалось, как узаконенная точка зрения официальных властей. Нередко в таких статьях вообще чувствовался неприкрытый заказ. «Синдром юного Вертера» - так звучал их приговор. Шу не поленился разыскать и бегло просмотреть произведение Гёте, послужившее авторитетной основой, матрицей, на которой был сформулирован синдром. Героем данного литературного произведения являлся молодой человек, покончивший с собой из-за несчастной любви. Собственно говоря, у Гёте ничего не было о массовых самоубийствах, а причина, приведшая Вертера на небеса, вовсе не являлась характерной для самоубийц, которыми «посчастливилось» заниматься Шу. Предсмертные записки, в тех случаях, когда их находили, чаще