Сальвадор

1

Серега Шульженко (для друзей - просто Шу) сидел за своим рабочим столом в общем кабинете оперов убойного отдела главка, подперев руками раскалывающуюся голову, и боялся сделать лишнее движение из-за подкатывающей к горлу тошноты. Аспирин, которым его ссудила сердобольная Ленка из отдела кадров, почему-то не торопился облегчить серегины похмельные страдания.
Да уж, вот что значит опыт и выслуга лет! Он вчера проставлялся коллегам по отделу, вписывался, так сказать, в коллектив. Так вот, они, пеньки старые (в подавляющем своем большинстве), скушали неимоверное количество беленькой, а с утра – им хоть бы хны!  После совещания у шефа взяли ноги в руки и разбежались по своим делам. А он, Серега, молодой и перспективный, только-только вылупившийся из Университета МВД, неплохо тренированный, как ему казалось, пятью годами курсантских пьянок, сидит сейчас, и хлещет минералку, и боится лишний раз пошевелиться.
Н-да! Жизнь не задалась! Вот, взяла, и прямо с утра пошла как-то наперекосяк. За окном который день, не переставая, сыплет дождь. Пасмурно на улице, и хмарно на душе. Чертов Питер! Говорил же батя, давай, мол, в Москву! Все устроим, людей нужных подтянем. И ведь нашел бы, с его-то афганским прошлым и ментовским настоящим. Нет же! Захотелось самостоятельности. Романтика, блин! Питер – колыбель русского рока, мосты-статуи-дворцы, улицы разбитых фонарей, криминальная столица! О дождях как-то поначалу не думалось. Но боже мой, как они достали Серегу Шу! Ему, возросшему на берегах теплого моря, вскормленному от щедрот краснодарской земли и согретому ласковым южным солнцем, вся эта мерзослякость становилась поперек горла. Хотелось выть от тоски и поскорее поставить себе согревающий компресс на внутренние органы. Желательно водочный.
От упоминания водки Серегу чуть не стошнило.
Потихоньку, со временем, Шу в Питере пообвыкся, и даже приезжая в отпуск к матери, через пару недель непрерывного июльского черноморского пекла начинал все чаще посматривать на северо-восток. Но сейчас же – вообще что-то невообразимое! Льет и льет который день. Ветрюган холодный,  пробирает аж до костей. Дело к ноябрю. Скоро, скоро, видать, и мухи белые полетят.
Шу глубоко вздохнул и сделал очередной глоток минералки. Да-а-а, засада!
Шеф еще, иманапуп, заданьице подбросил! А ведь не захотел никого из «стариков» напрягать, все на меня свалил! Вот пусть только кто-нибудь попробует сказать, что в убойном отделе главка нет дедовщины! Маринует человека на бумажной работе, а до настоящего дела не допускает. Ведь сразу было понятно: висяк. Нет, не глухарь, конечно. В деле-то как раз все ясно. Но висяк – точно! На одни отписки пачку бумаги изведешь, и руки сотрешь по самые локти!
Шу с отвращением посмотрел на тощую папку с делом. В ней лежало всего два листка. Один – заявление от родителей школьницы, выбросившейся из окна своего шестнадцатого этажа.
А второй листок, отпечатанный на официальном депутатском бланке, собственно, и являлся (в купе с похмельным синдромом) причиной сегодняшнего серегиного некомильфо.  Депутат петербургского ЗакСа Козырева Наталья Константиновна, посредством данного эпистолярного шедевра обращалась, ни много ни мало, к самому начальнику ГУ МВД города, и писала, что так, мол, и так, молодые люди, подростки и школьники во множестве совершают самоубийства, а полиции и дела нет. Приедут, констатируют факт, и – все на этом. Никаких попыток разобраться в ситуации не предпринимают. Вот и данное заявление родителей (прилагается) цинично отфутболили. А не кажется ли глубокоуважаемому господину генерал-полковнику, что за сходством обстоятельств гибели всех этих молодых людей, массовым характером самоубийств, а также и тем, что произошли они в узком интервале времени, кроется некий злой умысел? Вот, например, у нас, инициативной группы во главе с депутатом Козыревой, после предварительно проведенного собственного расследования, такого сомнения не возникает. В частности, нами установлено существование в Санкт-Петербурге некоей молодежной группы, которую сами участники называют «Прорыв». И если цели и задачи данной группы весьма тривиальны и не новы – изменение мира к лучшему, - то вот пути достижения прослеживаются неявно. И что уж совсем нехорошо, ко всему этому как-то привязаны и самоубийства. Причем чаще всего речь идет именно о прыжках с высоты…
Далее шел перечень ссылок на интернет-ресурсы, где можно было почерпнуть кое-какую ценную информацию, имеющую отношение к рассматриваемому вопросу. Завершалось все, как и следовало ожидать, более или менее прозрачными угрозами в адрес руководства городской полиции, что «ежели вы не…, то быть в Питере русскому бунту, бессмысленному и беспощадному».
В левом верхнем углу документа мелким и малопонятным подчерком была проставлена резолюция главы ГУ МВД. В первой ее части начальнику управления организации охраны общественного порядка и взаимодействия с органами исполнительной власти предлагалось в кратчайшие сроки разобраться, кто отказал несчастным родителям, и примерно наказать виновных, а также взять ситуацию под личный контроль. Во второй части – начальнику следственного управления: «Проверить факты. О результатах доложить в трехдневный срок». Ниже начальственного росчерка в порядке субординации стояли визы соответствующих должностных лиц, вплоть до серегиного шефа.
Глядя на чередование всех этих закорючек, исполненных в разных оттенках синего, Серега почти физически ощутил, как шарахнул его по плечам этот снежный ком, скатившийся по вертикали власти. Уровень депресняка подскочил до небес, словно стрелка аттракциона для измерения силы, того, что стоит в ЦПКО, по которому лупят резиновым кувалдометром. Во рту сушь, в башке гул, в животе революция.
Когда отчаяние Шу почти достигло своего апофеоза, дверь кабинета приоткрылась. Еще никто не вошел, но стал слышен голос шефа, разговаривавшего с кем-то в коридоре. Шу сделал титаническое усилие, собрал в более-менее оформленную кучку раскатившиеся по всей башке шарики, и преданными глазами уставился на дверь. Сначала в проеме показалась папка (шеф постоянно читал какие-то документы, даже на ходу), а потом и сам подполковник Величко, начальник убойного отдела и непосредственный серегин бог и царь. Не отрываясь от чтения, он прошел по кабинету и остановился, только упершись в серегин стол. Поднял глаза и пару секунд молча взирал на Шу, будто вспоминая, что это за молодой человек с помятым лицом находится в его родном отделе. Потом в глазах шефа проскочила искра узнавания, уста разверзлись и…:

- Так, Шульженко, ты чего до сих пор здесь?
- Да вот, с делом знакомлюсь…, - промямлил Шу, еле ворочая языком.

- С делом, говоришь? - Величко мазнул взглядом по несчастной серегиной физиономии, по початой бутылке с минералкой и по раскрытой папке с двумя сиротливыми листочками. – Ты, вот что, Сережа! Иди сейчас… м-м-м… работай. Ты понял меня? На вечернее совещание можешь не приходить. Но завтра с утра первый объем вот по этому делу, - шеф выразительно постучал согнутым указательным пальцем по депутатскому запросу, - вынь и положь! Понял?

Не дожидаясь ответа, подполковник отбыл восвояси, снова уткнувшись в папку, и бормоча себе под нос что-то вроде «Эх, молодежь!».


2

Тот же день, около 2 часов пополуночи. Серега Шу устало откинулся на спинку вертящегося кресла, отодвинул от себя ноутбук и потер покрасневшие глаза. Ну, вот. Вроде «объем по делу» начал хотя бы как-то вырисовываться. Будет, что завтра утром (пардон, уже сегодня!) положить шефу на стол. Нельзя не ценить доброе отношение начальника, а уж подставлять его при таких жестких сроках – полное свинство. А он, Серега Шу, вовсе не свин! Ну, совсем не свин. Хотя сегодня с утра… А тем более, вчера вечером!.. Эх, лучше не вспоминать, лучше подумать о работе!
Когда Величко выгнал его утром на воздух, Шу перво-наперво поспешил домой и, поставив будильник, завалился в койку. Три часа сна существенно облегчили молодому алкоголику жизнь. А куриный бульончик, употребленный в ближайшем кафе сразу после, довершил процесс возрождения феникса из абстинентного пепла. Завершив обед, Шу постоял пару минут на пороге кафешки, и, облегченно выдохнув, – наконец-то отпустило, - нырнул под дождь, прижимая к боку пижонскую кожаную папку, подарок отца на окончание универа.
От встречи, на которую он отправился, предварительно договорившись по телефону, отвертеться у Сереги не было ни единого шанса, как бы сильно он этого ни желал. Беседы с людьми, убитыми горем, приятными может назвать только законченный циник или мазохист. Тем не менее, это часть работы оперативника. Либо ты принимаешь на себя этот груз, либо уходишь из профессии.
Мать Леры Сурьминой, так звали погибшую девочку, постоянно срываясь на слезы, все показывала и показывала Шу одну за другой фотографии дочери, стараясь заглянуть Сереге в глаза. И делала это с таким выражением, как будто от него, от Шу, зависело воскрешение девочки. Толку от матери сейчас добиться было невозможно. Чувствуя себя последним подлецом, который может сделать что-то важное, но почему-то не хочет, Серега ерзал на диване, куда его усадили, и молился, чтобы поскорее пришел муж этой несчастной. И когда тот появился в дверях, Серега, не выдержав, сорвался с места ему навстречу.

- Вы обещали мне показать что-то важное. Дневник, кажется?

Отец девочки кивнул.

- Иван Сурьмин, - представился он, - Пойдемте.

Мужчина мотнул головой в сторону кухни.

– Лена, посиди пока. Мы быстро. – Это уже жене, которая  вознамерилась было присоединиться к мужчинам.

И они с Шу вышли из комнаты. Пройдя на кухню, Иван указал Сереге на стул, а сам достал с холодильника простую толстую тетрадь в коричневом клеенчатом переплете. Усевшись за стол напротив оперативника, он раскрыл тетрадь там, где торчал клочок бумаги, вероятно, исполняющий роль закладки.
- Вот, прочтите это, - сказал он, передавая раскрытую тетрадь Сереге и указывая место, откуда нужно было читать. – А потом везде, где вставлены бумажки.

Приняв дневник, Шу какое-то время не мог оторваться от переплетенных в замок пальцев рук мужчины, которые то сжимались, то разжимались, то замирали в неподвижной конвульсии, пока не начинали белеть. Потом цикл повторялся снова.
Серега перевел взгляд на раскрытые станицы. Они были плотно заполнены старательным ровным ученическим почерком. Девочка писала так, словно дневник в любой момент мог потребовать на проверку взыскательный учитель. Ни одной помарочки! Если ей требовалось что-то исправить, она аккуратно зачеркивала ошибку, а сверху надписывала правильный вариант. Шу не был профессиональным графологом. Однако не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы даже после беглого поверхностного осмотра дневника кое-что понять о его хозяйке. Лера, вероятнее всего, была человеком аккуратным, скрупулезным и даже методичным. Ровные, как по линейке, строчки говорили о ее спокойном уравновешенном характере, об отсутствии склонности к истерике и необдуманным поступкам. Один только тот факт, что она постаринке вела бумажный дневник, а не занималась столь распространенным сейчас