Дворник Бонифат (продолжение).

теперь  то,  что  раньше  было  лишь  видением,  плодом  моего  больного  воображения,  стало  действительнстью,  от  которой  мне  уже  никогда  не  избавиться.
     Я  бежал,  но  мне  казалось,  что  я  все  время  топчусь  на  месте,  потому  что  туман  сделался  настолько  плотным,  что  я  уже  ничего  не  видел  вокруг.  Я  споткнулся,  упал,  поднялся,  снова  упал,  чувствуя,  как  силы  оставляют  меня.  Чудовищный  смог  наваливался  сверху  тяжелым  ватным  одеялом,  упрямо  гнул  к  земле,  парализуя  движения.
     И  тогда  -  от  страха  и  от  беспомощности  бороться  с  этим  неведомым,  неизвестно  откуда  на  меня  навалившимся  -  я  закричал.  Я  кричал  изо  всех  сил,  безжалостно  надрывая  связки,  но  голос  мой  глушился  туманом,  утопал  в  пустоте…  И  вдруг  с  какой-то  необычайной  отчетливостью  я  понял,  что  мне  пришел  конец,  что  сейчас  я  умру,  раздавленный  этими  ужасными  серыми  глыбами,  но  -  странное  дело  -  большого  огорчения  от  этого  не  испытал.  Помню,  последнее,  что  мелькнуло  тогда  в  голове:  «Ну  что  ж,  в  конце  концов,  это  тоже  выход».  Затем  я  покорно  закрыл  глаза  и  больше  уже  ничему  не  сопротивлялся…



     Очнулся  я  в  больнице.  Лампа  под  стеклянным  колпаком,  стены,  выкрашенные  бледно-зеленой  краской,  и  озабоченное,  какое-то  бесцветное  лицо  медсестры  неопределенного  возраста,  участливо  склонившееся  надо  мной, -  вот  и  все,  что  сохранилось  в  памяти.
     Позже,  из  разговоров,  которые  с  какой-то  опасливой  осторожностью   вели  между  собой  нянечка  и  другие  пациенты,  я  узнал,  что  сюда  меня  доставили  сердобольные  прохожие,  подобрав  прямо  на  улице  в  состоянии  не  то  обморока,  не  то  шока.
     Здесь  меня  кое-как  привели  в  чувство,  напичкав  под  завязку  всевозможными  препаратами,  и  уже  через  день  отправили  домой.
     После  этого  я  еще  целую  неделю  провалялся  в  постели,  послушно  глотая  прописанные  мне  таблетки  -  в  общей  сложности  пять  или  шесть  видов,  которые  моя  бывшая  супруга  называла  зловещим  словом  «антидепрессанты».
     Валентина  первое  время  приглядывала  за  мной,  иногда  даже  готовила,  но  как  только  я  чуть-чуть  окреп  и  смог  подниматься,  стала  надолго  -  бывало,  что  и  по  целым  дням  -  пропадать  из  дома,  и  я  был  в  основном  предоставлен  сам  себе.
     Меня  это  вполне  устраивало,  потому  что  больше  всего  на  свете  я  желал  тогда  побыть  в  одиночестве.  Я  лежал  на  своем  стареньком  диване,  уставившись  в  потолок,  и  в  голове  у  меня  была  полнейшая  пустота.  Не  хотелось  ни  читать,  ни  смотреть  телевизор.  Допускаю,  что  мое  апатичное  состояние  было  отчасти  вызвано  таблетками,  но  и  без  них  я  прекрасно  понимал,  что  как  только  попытаюсь  воскресить  в  памяти  события  последних  дней,  может  случиться  непоправимое.
     



     Однако  мои  попытки  забыть  обо  всем  как  о  каком-то  страшном  мороке  оказались  напрасны.  Неожиданно  мне  приснился  сон,  похожий  на  те,  что  я  видел  раньше.  Он  так  четко  отпечатался  у  меня  в  памяти,  что  иногда  мне  даже  кажется,  что  все  это  произошло  на  самом  деле.  Помню,  начался  он  так  же,  как  первые  два.
     Снова  я  бежал  по  дороге,  окутанной  серым  туманом,  снова  входил  в  дом,  похожий  на  крепость,  и,  поднявшись  по  лестнице,  привычно  переступал  порог  знакомой  квартиры.  Опять  я  видел  перед  собой  обшарпанную  комнату  с  окном  во  всю  стену,  возле  которого  спиной  ко  мне  стояла  девушка  с  рассыпанными  по  плечам  волосами  цвета  воронова  крыла.  Только  на  этот  раз,  вместо  одеяния  Евы,  на  ней  красовалось  что-то  вроде  свободного  бледно-голубого  балахона,  ниспадающего  вдоль  тела  красивыми  широкими  складками.
     -  Пришел  все-таки, -  не  поворачивая  головы,  произнесла  она  голосом  Аделы,  как  только  я  показался  в  дверях. -  Что  ж,  проходи.  Ты  как  нельзя  кстати,  потому  что  я  собираюсь  проститься  с  тобой.
     -  Проститься?  Ты  что,  уезжаешь?  -  я  чувствовал,  что  мои  губы  начинают  предательски  дрожать. -  Но  почему?
     -  Потому  что,  ты  сам  прекрасно  знаешь,  все  хорошее  когда-нибудь  кончается, -  на  мгновение  мне  показалось,  что  ровный  бесстрастный  тон,  каким  девушка  произносила  слова,  дается  ей  с  большим  трудом. -  Только  на  прощанье  у  меня  к  тебе  одна  просьба:  пожалуйста,  не  вспоминай  обо  мне  дурно.    Как   бы   там   ни   было,   я   все-таки   любила  тебя, -  конец  фразы  Адела  произнесла,  повернувшись  ко  мне,  и  я  с  облегчением  увидел,  что  на  ее  лице  больше  нет  следов  жуткой  болезни.
     -  Почему  ты  говоришь  в  прошедшем  времени?  -  у  меня  неожиданно  защипало  глаза,  и  к  горлу  подступил  комок. -  Это  несправедливо!
     -  Зато  разумно, -  девушка  быстро  отвернулась,  но  я  успел  заметить  две  крошечные  серебряные  бусинки  у  нее  на  ресницах. -  В  вашем  мире,  как  я  успела  заметить,  все  подчинено  строгой  логике,  все  имеет  свое  начало  и  конец.  С  этим  уже  ничего  не  поделаешь.  Вот  если  бы  мы  с  тобой  жили  в  том,  другом  мире,  все,  возможно,  было  бы  иначе.
     -  Дела,  я  очень  прошу  тебя:  не  уходи!  Я…  я  тоже  люблю  тебя!  Люблю  несмотря  ни  на  что!  Здесь  ли,  в  загробной  жизни  -  какая,  в  сущности,  разница!
     -  Есть  разница!  Прощай!..
     После  этих  слов,  произнесенных  с  каким-то  злым  вызовом,  фигура  Аделы  на  стью,  от  которой  мне  уже  никогда  не  избавиться.
     Я  бежал,  но  мне  казалось,  что  я  все  время  топчусь  на  месте,  потому  что  туман  сделался  настолько  плотным,  что  я  уже  ничего  не  видел  вокруг.  Я  споткнулся,  упал,  поднялся,  снова  упал,  чувствуя,  как  силы  оставляют  меня.  Чудовищный  смог  наваливался  сверху  тяжелым  ватным  одеялом,  упрямо  гнул  к  земле,  парализуя  движения.
     И  тогда  -  от  страха  и  от  беспомощности  бороться  с  этим  неведомым,  неизвестно  откуда  на  меня  навалившимся  -  я  закричал.  Я  кричал  изо  всех  сил,  безжалостно  надрывая  связки,  но  голос  мой  глушился  туманом,  утопал  в  пустоте…  И  вдруг  с  какой-то  необычайной  отчетливостью  я  понял,  что  мне  пришел  конец,  что  сейчас  я  умру,  раздавленный  этими  ужасными  серыми  глыбами,  но  -  странное  дело  -  большого  огорчения  от  этого  не  испытал.  Помню,  последнее,  что  мелькнуло  тогда  в  голове:  «Ну  что  ж,  в  конце  концов,  это  тоже  выход».  Затем  я  покорно  закрыл  глаза  и  больше  уже  ничему  не  сопротивлялся…



     Очнулся  я  в  больнице.  Лампа  под  стеклянным  колпаком,  стены,  выкрашенные  бледно-зеленой  краской,  и  озабоченное,  какое-то  бесцветное  лицо  медсестры  неопределенного  возраста,  участливо  склонившееся  надо  мной, -  вот  и  все,  что  сохранилось  в  памяти.
     Позже,  из  разговоров,  которые  с  какой-то  опасливой  осторожностью   вели  между  собой  нянечка  и  другие  пациенты,  я  узнал,  что  сюда  меня  доставили  сердобольные  прохожие,  подобрав  прямо  на  улице  в  состоянии  не  то  обморока,  не  то  шока.
     Здесь  меня  кое-как  привели  в  чувство,  напичкав  под  завязку  всевозможными  препаратами,  и  уже  через  день  отправили  домой.
     После  этого  я  еще  целую  неделю  провалялся  в  постели,  послушно  глотая  прописанные  мне  таблетки  -  в  общей  сложности  пять  или  шесть  видов,  которые  моя  бывшая  супруга  называла  зловещим  словом  «антидепрессанты».
     Валентина  первое  время  приглядывала  за  мной,  иногда  даже  готовила,  но  как  только  я  чуть-чуть  окреп  и  смог  подниматься,  стала  надолго  -  бывало,  что  и  по  целым  дням  -  пропадать  из  дома,  и  я  был  в  основном  предоставлен  сам  себе.
     Меня  это  вполне  устраивало,  потому  что  больше  всего  на  свете  я  желал  тогда  побыть  в  одиночестве.  Я  лежал  на  своем  стареньком  диване,  уставившись  в  потолок,  и  в  голове  у  меня  была  полнейшая  пустота.  Не  хотелось  ни  читать,  ни  смотреть  телевизор.  Допускаю,  что  мое  апатичное  состояние  было  отчасти  вызвано  таблетками,  но  и  без  них  я  прекрасно  понимал,  что  как  только  попытаюсь  воскресить  в  памяти  события  последних  дней,  может  случиться  непоправимое.
     



     Однако  мои  попытки  забыть  обо  всем  как  о  каком-то  страшном  мороке  оказались  напрасны.  Неожиданно  мне  приснился  сон,  похожий  на  те,  что  я  видел  раньше.  Он  так  четко  отпечатался  у  меня  в  памяти,  что  иногда  мне  даже  кажется,  что  все  это  произошло  на  самом  деле.  Помню,  начался  он  так  же,  как  первые  два.
     Снова  я  бежал  по  дороге,  окутанной  серым  туманом,  снова  входил  в  дом,  похожий  на  крепость,  и,  поднявшись  по  лестнице,  привычно  переступал  порог  знакомой  квартиры.  Опять  я  видел  перед  собой  обшарпанную  комнату  с  окном  во  всю  стену,  возле  которого  спиной  ко  мне  стояла  девушка  с  рассыпанными  по  плечам  волосами  цвета  воронова  крыла.  Только  на  этот  раз,  вместо  одеяния  Евы,  на  ней  красовалось  что-то  вроде  свободного  бледно-голубого  балахона,  ниспадающего  вдоль  тела  красивыми  широкими  складками.
     -  Пришел  все-таки, -  не  поворачивая  головы,  произнесла  она  голосом  Аделы,  как  только  я  показался  в  дверях. -  Что  ж,  проходи.  Ты  как  нельзя  кстати,  потому  что  я  собираюсь  проститься  с  тобой.
     -  Проститься?  Ты  что,  уезжаешь?  -  я  чувствовал,  что  мои  губы  начинают  предательски  дрожать. -  Но  почему?
     -  Потому  что,  ты  сам  прекрасно  знаешь,  все  хорошее  когда-нибудь  кончается, -  на  мгновение  мне  показалось,  что  ровный  бесстрастный  тон,  каким  девушка  произносила  слова,  дается  ей  с  большим  трудом. -  Только  на  прощанье  у  меня  к  тебе  одна  просьба:  пожалуйста,  не  вспоминай  обо  мне  дурно.    Как   бы   там   ни   было,   я   все-таки   любила  тебя, -  конец  фразы  Адела  произнесла,  повернувшись  ко  мне,  и  я  с  облегчением  увидел,  что  на  ее  лице  больше  нет  следов  жуткой  болезни.
     -  Почему  ты  говоришь  в  прошедшем  времени?  -  у  меня  неожиданно  защипало  глаза,  и  к  горлу  подступил  комок. -  Это  несправедливо!
     -  Зато  разумно, -  девушка  быстро  отвернулась,  но  я  успел  заметить  две  крошечные  серебряные  бусинки  у  нее  на  ресницах. -  В  вашем  мире,  как  я  успела  заметить,  все  подчинено  строгой  логике,  все  имеет  свое  начало  и  конец.  С  этим  уже  ничего  не  поделаешь.  Вот  если  бы  мы  с  тобой  жили  в  том,  другом  мире,  все,  возможно,  было  бы  иначе.
     -  Дела,  я  очень  прошу  тебя:  не  уходи!  Я…  я  тоже  люблю  тебя!  Люблю  несмотря  ни  на  что!  Здесь  ли,  в  загробной  жизни  -  какая,  в  сущности,  разница!
     -  Есть  разница!  Прощай!..
     После  этих  слов,  произнесенных  с  каким-то  злым  вызовом,  фигура  Аделы  на  фоне  окна  вдруг  стала  быстро  меняться:  словно  подернувшись  рябью,  задрожала,  поползла  вниз,  как  сползает  по  стеклу  смываемая  дождем  свежая  краска.
     Охнув  от  неожиданности,  я  бросился  к  девушке,  в  последней  попытке  удержать  ускользающий  образ  схватил  ее  за  руку.  Но  уже  через  секунду,  ощутив  под  пальцами  что-то  совсем  другое  -  шершавое,  грубое, -  с  отвращением  выпустил  свою  добычу.
     Расширенными  от  ужаса  глазами  я  наблюдал,  как  на  месте  только  что  пропавшей  Аделы  все  явственней  проступают  контуры  другой  знакомой  мне  фигуры  -  невысокого  роста,  коренастой,  с  большим  уродливым  горбом  на  спине,  теперь,  правда,  затянутой  в  строгий  черный  костюм  с  чуть