Горький сок березы

Семена Нечаева назначили бригадиром. Осенью ему исполнилось 17. Дети войны взрослели быстрее, наверное, как и у солдат на фронте, их год шел за три. К Семену все бабы даже пожилые стали обращаться по имени отчеству, как к взрослому. В колхозе бригадир большой начальник. Он ставит трудодни, назначает наряды на работу. Всем хочется угодить молодому руководителю. С Ганей встречались почти каждый день. Семен с наступлением холодов определил ее топить и убирать правление колхоза. Пустяковая работа, всегда в тепле и каморка своя есть, подальше от вездесущих бабьих глаз. Хотя трудно скрыть что-то в деревне, где все всех знают от рождения в третьем поколении. Председатель колхоза Захар Никулин любил выпить, по здоровью он даже срочную не служил. До войны работал в колхозе агрономом. Тихий, робкий с маленькими красными, всегда слезящимися глазками, его даже дети не боялись. И как-то неожиданно все колхозные вопросы стали приходить решать к бригадиру. Семья Нечаевых всегда крепко стояла на ногах. Дед Семена быстро разобрался в текущем моменте, сразу вступил в колхоз, даже год был председателем. Это спасло Нечаевых от раскулачивания. Есть хозяйская хватка и у Семена. Все видят острые черные глаза, вот и бегут к нему бабы по всем пустякам.
- Семен Павлович что делать?
И прозвище в деревне у него стало «Бригадир», которое останется с ним на всю жизнь.
-Сенечка,  родненький - влажные губы Ганы целуют лицо, шею, грудь. -Как я соскучилась…- шепчет молодая женщина.
-Два дня не виделись - бормочет Семен, чувствуя неудержимое желание, растворяясь в жарких объятиях.
- Мне кажется целую вечность…
Нечаев спросил как-то - «Нет писем от Ефима?» Гана привстала на руки, посмотрела в глаза Семена.
- Нет ничего. Ни одного с начала войны так и не было. Грех мне, наверное, но я и не жду их совсем.
- Муж он твой…
- Муж, когда венчаны. Мы просто расписались в сельсовете.  Да и жили меньше двух лет. Ни разу он меня не спросил, люблю я его или нет. Мать умерла, куда мне одной хозяйство и Стешка сестра еще мала была, нужен хозяин в доме. Ефим пришел, позвал я и согласилась.
- Любите вы бабы красиво говорить. Женой была и не любила.
- Любовь - Ганя тихонько засмеялась, игриво провела ладонью по волосам Семена- это чувство либо оно есть, либо его не будет никогда.  Сенечка, я с первого раза поняла, там у березок: « Мой ты!  Навсегда мой!».
Прошла зима. Все тревожнее сводки с фронтов, все реже письма солдат  приходили в Борщево. Сеяли на коровах и оставшихся забракованных для армии лошадях. Семен Нечаев с утра до позднего вечера в поле: сам ходит за лошадьми. Он совсем возмужал. Настоящий мужик и походка стала другая: медвежья, в раскачку как у деда. Реже стали встречи с Ганей. Все знали об их отношениях, хотя открыто не говорил никто. Наверно уважали молодого бригадира, или считали: Ганя окрутила не опытного. Сколько девок в Борщево, одна стройней другой. Весной сбросили зимнее одеяния, похорошели, налились женским соком.  Женихов почти не осталось, а таких как Семен – единицы. Как не вскружиться молодой голове, как устоять перед прелестями девичьих округлостей, запахом молодости, желания.
Спешным маршем прошли через Борщево, переправились по понтонному мосту на левый берег Дона наши солдаты. Утром в деревню вошли немцы.

Глава 4


Память. Часто мы помним, что было тридцать лет назад. Выстраиваем по минутам прожитые мгновенья и не помним, что купили в магазине три дня назад. Семен помнил по именам почти всех в своем втором взводе. С кем закончил войну в далекой  Корее на 38 параллели, так словно это было вчера. Все тогда мечтали, рисуя свою жизнь после Победы. Семен Нечаев не прижился на Дальнем Востоке как многие из их взвода. Его всегда тянуло домой к родному Дону. Где в мае, в пьянящем от цветов черемухи воздухе, выводят свои чарующие трели соловьи, считает годы кукушка, и воздух осенью колышется будто живой. Через три года после Победы демобилизовавшись из Армии, он уехал на Родину.

*   *   *

Германские маршевые части заняли Борщево. В школе и правлении колхоза оборудовали казармы для рядовых. В близлежащих домах разместилось командование. Как-то буднично все было. Местное население немцы, вернее германские части и финская рота не обижали. Финнов  было легко отличить по певучей речи и рыжим волосам, торчавшим из-под зеленых пилоток. Что сразу бросилось в глаза Семена, порядок. Все команды старших по званию выполнялись беспрекословно. Ни одного свойственного русским возражения или выражения недовольства. Молодые здоровые парни, но в спины проходящим деревенским молодицам, они позволяли только устные восклицания, не применяя вполне возможное по их статусу победителей насилие. Нечаев боялся за Ганю, даже настойчиво советовал ей меньше выходить на улицу, а вечерами вообще не высовывать из хаты носа. Как-то быстро все деревенские смирились с новой властью, и уже ходили по житейским вопросам к назначенному немцами, старосте из бывших кулаков Ивану Клюеву, рябому подслеповатому мужику за 50. Несколько деревенских, в основном парней  недорослей, вступили в полицию, надели белые повязки на форменные куртки без погон и знаков различия. Это давало льготы на беспрепятственное передвижение днем и ночью, поездки в район и даже паек от немецкого командования. В обязанности помощников армии освободителей, как называли себя германцы, входило патрулирование улиц и оврагов вокруг деревни, организацию хозяйственных работ. В основном жители Борщево рыли окопы за деревней, на крутом берегу реки Девица. Нечаев в полицаи  не пошел. Мать и Ганя были против. Он как  все ходил на работу, рыл окопы, стирая до кровавых мозолей ладони, о деревянные черенки лопат. Утром Семен мимолетно увидел Ганю, она теперь работала на кухне для солдат германской армии, перешепнулись несколькими фразами. Женщина сказала, будет ждать ее в шесть за околицей деревни, где начинался тянувшийся на несколько километров широкий овраг с бегущим по дну ручьем, и заросшими камышом берегами. В одном из развилков оврага, километрах в трех от деревни из крутого склона вытекал родник. Целый поток чистой, ломящей зубы даже в июньский знойный полдень воды. Вокруг огромные камни по размерам немного меньше деревенской избы. При этом их форма правильная прямоугольная, что наводило на мысли об их рукотворном происхождении. Что было здесь в далекие века старины, не знал никто. Говорят будто крепость, но почему тогда на дне широкого оврага, или  огромный овраг появился позже? Это место даже считали святым, и на крещение почти вся округа близлежащих деревень приходила к роднику за водой. Хорошо придумали попы. Что трудно объяснить, всегда можно причислить к чуду, к святости. Бога нет, в этом Семен Нечаев был убежден. Все чудеса - враки старух. «Человек единственный хозяин природы». Так говорили Семену всегда, как только он начал понимать речь. Кто-то искренне верил в это, кто-то, думал по-другому, но  так говорили все. Ганя появилась неожиданно, задумавшийся Семен даже вздрогнул, услышав шаги за спиной.
- Родной мой – женщина прижалась к груди Нечаева, - Как я соскучилась.
- К тебе не пристают на кухне? Я слышал, один финн за тобой ухлестывает. Семен почему- то дрожащим голосом задал мучивший его всю  неделю, после последней их встречи, вопрос.
- Сплетни. Конечно, языками мелют, но у них порядок и комендант приказал не обижать население. За нарушение у них очень суровые наказания, даже расстрел. Ты не волнуйся, родной мой. У меня все хорошо и сыта всегда. Я за тебя переживаю…
- Может в полицаи пойти, будем чаще видеться – робко спросил Нечаев.
- Нет Сень. Хотя, наверное, надолго их власть пришла, но они призирают полицаев даже больше чем мы…Нам бы документ достать, уехать отсюда.
- Куда?
- В Ростов к тетке моей, жили бы как муж и жена.
- И Ростов их, я слышал – Семен невольно сжался.
- Все их уже до Волги. Оберштурмфюрер говорит: « Немецкая армия не причинит зла русскому народу. Хочет очистить Россию от коммунистов».
- Кто он твой оберштурмфюрер?
- Русский, наверное, из эмигрантов. По-нашему лопочет как мы с тобой. Говорит родом из этих мест. Он у них службу безопасности возглавляет. Войска СС, отборная гвардия, в них служат самые преданные Гитлеру. Хитрый он очень: всегда вежливый, все знает, его даже немцы боятся.
- Так что мне делать? Мне 18 скоро?
- Пока ничего. Пусть все так будет. Может я смогу, что придумать.
- Береги себя - тихо попросил Семен.
- Счастье ты мое – Ганя крепко прижалась к груди Семена - Бери меня… Я твоя… Только твоя…
*    *    *

Через четыре дня Семен с Филиппом Калашниковым косили в овраге, в соседней  балке, где они нашли растущие березы, в тот страшный день начала войны. Филипп, ловко перехватив прикосок культей, умело клал ровные ряды. Семен шел следом, смотрел на худые лопатки старика, невольно восхищаясь его умением и выносливостью. Ранняя осень, после августовских дождей, по склонам оврагов подросла хорошая отава. По наряду старосты, Нечаев с дедом Филиппом косили для немецкой армии сено. Спину ломило, ладони задеревенели от мозолей, с трудом сжимали косье. Еще два часа. Кажется, сил не осталось просто идти, а деду, будто все нипочем. Пришли они еще в сумерках, чтобы успеть по росе, когда трава становится мягкой и податливой, ровно ложится толстыми рядами под косой. Семен бросил косу, устало побрел к кустам, обессилено упал на свежескошенную траву, спугнув зазевавшихся кузнечиков.
- Братишка….- тихий, робкий голос, словно из-под земли.
Семен поднял голову, не почудилось с устатку?!
- Я здесь в кустах – тот же голос.
Нечаев встал, подошел к зарослям терна. Наш солдат, в изодранной гимнастерке без петлиц и знаков различия. Худой, заросший рыжей щетиной.
- Ты откуда здесь?- Семен оторопел. Наши прошли три месяца назад.
- Я летчик, подбили меня над Землянском. Иду к фронту. Есть очень хочется, есть - бормотал солдат, широко открытым ртом жадно ловя воздух.
- Я сейчас.
Дед продолжал косить, наверное, он даже не увидел, что нет напарника сзади. Он редко оборачивался. Идет гонит полукилометровый прокос, широко расставив кривые ноги, приседая при каждом взмахе косы издавая гортанное: «И - эх! И - эх!». Нечаев принес солдату свой узелок, с остатками еды.
-  Ешь. Я завтра еще принесу и сухари. Там в начале балки моя безрукавка, я забуду ее, свежо уже по ночам - сквозь зубы проговорил Семен, поставил завязанный в темный платок узелок и побежал догонять Филиппа.
- Спасибо! Братишка…

*    *    *

- Он там во второй балке, где мы косили сегодня. Ты собери ему поесть, и сухарей если сможешь. Мы утром туда снова пойдем с дедом Филиппом. Семен пошел на риск: вызвал Ганю с кухни.
- Сенечка! Родной! Риск, какой. Тебя убьют, если узнают.
- Я все продумал. Я оставлю в кустах узелок, если что скажу: « Он украл».
- Сенечка… Может…
- Что может?- Нечаев посмотрел в голубые глаза женщины.
- Нет, нет, прости – пролепетала Ганя.- Я просто подумала, может это  пропуск к нашему счастью?
Глава 5

Громко зазвонили колокола на Богоявленовской церкви. Ее отремонтировали одной из первых, когда началась перестройка и правители  с экранов телевизоров заговорили о своей вере в Бога. Церковь в селе очень старая, первая каменная в их области. Какое лицемерие ради власти,