ЛИК

они уже далеко, и нам не возвратить их. Уйдёмте же отсюда поскорее.
Согнувшись, низко опустив головы, уходили люди прочь от заклятого места, прибежища злого духа, похитившего их близких. Они уже втянулись в лес, когда неожиданно появившийся на опушке человек, окликнул их.
- Отец, – узнал его рослый охотник. Бросились друг к другу, обнялись крепко, как подобает мужчинам, постояли молча. И полилась безрадостная речь:
- Ушли мы в другое место, подальше от чёрной напасти, но и там достала она нас, – горько поджав губы, рассказывал отец, – всё так же умирают люди, и нет нигде спасения. Не ходите туда, заклинаю вас, не ходите туда, – он поднял сложенные вместе ладони и протянул их к охотникам, – я здесь, я шёл сюда, чтобы предупредить вас.

Никто не возразил ему, не нарушил звенящей тишины, повисшей над лесом после этих слов, будто боялся разрушить хрупкую лестницу спасения, наивно возведённую старым человеком.
- Не гони нас отец, – вымолвил, наконец, едва разжимая губы, рослый охотник, – зачем хочешь ты разлучить нас со своим народом, чтобы мы скитались, подобно бродягам без роду и племени? Коли суждено умереть, умрём вместе, но сначала попробуем выжить. Веди нас.
Всю ночь и ещё день шли они и, наконец, пришли туда, где стояли наскоро сложенные шалаши, и печальные люди покорно ожидали страшного исхода.
Рослый охотник ушёл в лес и, оставшись один, возвысил свои молитвы богам. Он молился о спасении своего народа. Луна уступила место солнцу на небосводе и вновь вернулась. И следующую ночь прошагал меж деревьев тёмного леса, ожидая ответа. Но молчали боги. Лишь под утро свалился в желтеющую, высокую траву, не в силах справиться с наплывающей дрёмой.
И приснился ему странный сон. Будто идёт он по лесу и выходит, вдруг, на небольшую поляну. Посреди той поляны стоит чудная хижина из брёвен. Осторожно подкрадывается к ней охотник и заглядывает в маленькое слюдяное окошко. Но ничего рассмотреть не может. Тогда обходит хижину, дёргает скрипучую дверь и осторожно переступает порог. За срубленным из широких плах столом сидит широкоплечий, жёлтоволосый человек, с окладистой бородой, совсем не похожий на людей его народа, и режет диковинным блестящим ножом податливый камень. Взглянув на гостя, он приглашающим жестом показывает на круглое странное сиденье у стола. Тот садится, тревожно озираясь, но хозяин успокаивающе говорит ему на понятном языке:
- Не бойся, я не причиню тебе зла.
Охотник смотрит в прозрачную, никогда не виданную им синь глаз и, неожиданно для себя, начинает рассказывать. Человек за столом внимательно слушает, поглаживая бороду, и кивает понимающе. Глаза его то светлеют весенним небом, то туманятся болотистыми, таёжными озёрцами. Наконец, охотник закончил свой рассказ. Хозяин поднялся, расправив могучие плечи и чуть не доставав головой до потолка хижины, не спеша прошёлся по ней. Потом заговорил нараспев, густым тяжёлым басом:
- Велик мир, долго шёл я по нему, много стран и людей разных повидал. И болезнь эту тоже видел. Худая молва далеко её опережает. Опустошает она землю, редеют народы, и нет средства против неё. – Жёлтоволосый задумчиво подпёр рукой подбородок и неподвижно уставился в слепое окошко, как будто рассматривая там пройденный им тяжёлый путь. Но вдруг встрепенулся:
- Не  отчаивайся, – повернулся он к охотнику, – на каждого из нас, на всех живущих и на всё, что есть на земле, точится где-то меч. Рано или поздно свершит он своё дело. И на эту напасть, тоже меч сыщется. Боится она холода, придёт зима, а с нею и конец хвори придёт.
- Э-э, – горестно вздохнул охотник, – не торопится зима нынче, многим не дождаться первого снега.
- А вы и не ждите, ступайте ей навстречу, – подтолкнул жёлтоволосый, – чем быстрее пойдёте, тем вернее спасётесь.
- И то, правда.
Охотник поднялся и двинулся к двери. Там обернулся, сложил руки на груди в знак признательности и вышел. Пройдя несколько шагов, вспомнил, что не спросил человека: кто он, откуда, как его имя. Обернулся, но хижины на поляне уже не увидел. Тогда он рванулся назад и начал кружить, крича и зовя, пока кто-то огромный и сильный не схватил его за руку и не затряс с такой силой, что потеряв равновесие, он рухнул на землю.
- Проснись сын, тебе плохо? – охотник открыл глаза и с недоумением смотрел на трясущего его за рукав, встревоженного отца, – ты так кричал, что я даже испугался, наверное, приснилось что-то нехорошее.
- Наоборот, – усмехнувшись, ответил охотник.

Через день выступили и двигались, как только можно было, быстро. Шли налегке, на оленях ехали дети и пожилые женщины, поклажи было немного. Особенно трудно приходилось старикам, на оленях не было для них места, да и число оленей сокращалось, надо было чем-то питаться.
Много дней и ночей пробивались через тайгу, короткие привалы, чередовались с короткими ночёвками. Дожди сменились лёгким морозцем, прихватывающим по ночам воду в таёжных озерцах.
Однажды утром, собираясь в путь, заметил рослый охотник, что отец его полулежит у костра, как будто не собираются идти вместе со всеми.
- Ты что, отец? – спросил он, присев рядом.
- Пришла моя пора, сынок, – грустно ответил тот.
- Нет, нет, отец, ты пойдёшь с нами, я понесу тебя! – с горячностью воскликнул охотник.
- Ты понесёшь тех, кому продолжать род, таков закон. Всегда так было, и это справедливо. – Отец замолчал ненадолго, обнял сына, отстранил от себя, чтобы взглянуть в глаза его, и сказал: - Я завершил свою дорогу, а ты должен идти, ты должен жить.

Да, он тогда почти не оставил припасов отцу, шли-то налегке, зато теперь…
Старик взглянул туда, где лежала оставленная ему пища: много вяленого мяса, рыбы, ягод, орехов, сушёной зелени. И прозрачная вода в ключе, в дальнем углу пещеры. И преграда из камней, закрывающая вход от нежданных гостей.
Он ощупал ладонью плотно уложенные, шершавые глыбы и вдруг явственно услышал шумное всхрапывающее дыхание, доносившееся с той стороны перегородки. Кто это может быть? Старик прильнул к одному из отверстий и различил в мерцающем лунном свете очертание длинного гибкого тела. О, да это большая, жёлтая кошка, любительница человечьего мяса. Давно выслеживают её охотники, с тех самых пор, как повадилась она таскать младенцев из их стойбища. Теперь сама пришла к нему. К нему или за ним. Ну, нет, рука его ещё способна держать копьё.
Старик погладил тёплое древко и попытался просунуть костяной наконечник в отверстие, через которое только что смотрел. Однако это ему не удалось. Тогда он ухватился за ребро большого камня, рванул его раз-другой, и тот с грохотом свалился на пол. Потом и со следующим поступил так же. Теперь копьё свободно проходило в отверстие, и оставалось только дождаться, пока зверь окажется на его уровне. Вот, наконец, черная тень перекрыла звёзды. Удар. Старик вложил в него всю ненависть, все силы, оставшиеся в его дряхлеющем теле. Почувствовал, как копьё вошло в податливую плоть. Невыносимый рык, родившийся в захлебнувшейся болью глотке, ворвался в молчаливую гулкость пещерных сводов. Животное дёрнулось, оставив копьё в руках охотника и, жалобно мяукая и скуля, исчезло в быстрой, журчащей внизу воде.
Старик вытер пот, привалился к стене. Последняя охота. Из своего небытия он достал-таки её, убийцу беспомощных человечьих детёнышей. Да какая теперь разница. Его уже нет здесь, он – по другую сторону, и всё, что делает, пытается сделать, уже не нужно никому, и ему не нужно.
Для чего есть-пить, сидя в этом безопасном склепе? Да живёт ли он ещё? Всё на Земле создаётся для того, чтобы продлить неразрывную цепочку существования. Жизнь, не оставляющая после себя жизни, – бессмысленна. Он родил сыновей, но они уже ушли туда, откуда не возвращаются, лишь внуки продолжили жизнь. А для чего сейчас живёт здесь их дед?
Старик сгорбился, припадая на одну ногу и, нелепо раскачиваясь, вернулся к костру, подбросил хворосту, сел. Он опять вспомнил своего отца и, на этот раз, позавидовал ему, потом представил себе кончину большой жёлтой кошки, и ей тоже позавидовал.

Проклятая память, кто-то злой и жестокий оставил его с ней наедине.
Память богата и совершенна, память выразительна и объёмна, память услужлива. Чем слабее становилось тело, тем всё более зрела и росла память. Сейчас способна она, повинуясь желанию хозяина, представить ему любое событие долгой и трудной жизни. Но зачем? Он уже мёртв, и память умерла вместе с ним, и никто, никогда не узнает того, что скрывала она в своих глубинах.
Старик отвернулся от костра, запрокинул голову. Полубезумный, невидящий взгляд его метался по едва угадываемым, причудливым пещерным сводам. Он расставил руки, будто пытался раздвинуть, разорвать эти холодные стены, это замкнутое пространство, эту могилу, где заживо похоронили его соплеменники. Потом приблизился ползком к тёмной поверхности, дотронулся до неё рукой, прислонился пылающим лбом, как- бы переливая в равнодушный камень душившие его мысли, отдавая ему раздирающую мозг память. Камень ли поймёт его, камень ли донесёт потомкам бессчётную вереницу прожитых дней, камень ли примет жизнь от хрупкого тела, перед тем, как оно навсегда исчезнет в пустоте?
– Камень...
Что это, кто это сказал ему? Старик растерянно оглянулся, но тихо было вокруг, только капли падали со стуком в чёрной глубине горы. Тогда он вдруг засуетился, заспешил, несвойственным ему мелким, спотыкающимся шажком в дальний угол пещеры. Долго там копался в полумраке, потом принёс и рассматривал у костра большой, широкогорлый сосуд, наполненный оструганными палочками и связанными между собой короткими жёсткими волосами. Разбросав груду в беспорядке сваленных костей, остатков былого пиршества, извлёк длинный, плоский, заострённый, блестящий камень, необыкновенной твёрдости, который нашли в незапамятные времена его предки в тайге после падения огненной звезды. Потом достал каменный молоток с деревянной рукоятью. То, что было дорого ему и необходимо для жизни, оставил заботливый внук.

Нет, он не забыл, он прекрасно помнил свою детскую забаву. Помнил, как рисовал лес, речку, зверей, смешных человечков, всё, что видел вокруг. Взрослые восхищённо качали головами, цокали языками, разглядывая его рисунки, хвалили. Но, когда подрос,  уже неодобрительно посматривали на пустое занятие, отнимавшее время от поисков пищи. Уходя подальше от людей, всё реже смешивал он сделанные им самим краски, секрет которых передал ему старый шаман. Всё реже брал в руки палочку с привязанным к ней пучком оленьих волос...

Суровая жизнь требовала других навыков, лук и копьё заменили кисть. Позже, ещё не раз возвращался к любимому занятию. Оно утешало в трудные времена, выручало в дни сомнений и тревог. Нет, не унесли годы умения и страсти, он это чувствовал, рука не подвела бы, да глаза. Старик передвинул костёр к стене, долго смотрел на неё, прежде чем решиться.
Первый, робкий штрих лёг на бугристую поверхность. Дрожало жёлто-острое пламя костра, дрожала ослабевшая старческая рука, дрожала и изгибалась тонкая линия на камне. Он отшвырнул кисть, опустился на пол и обхватил голову широкими ладонями.
Ничего не выйдет, слишком поздно.
Некоторое время сидел, молча, потом зашептал, замычал, запел что-то тоскливое,