все равно ничего не добьёшься. На самом деле очень во многих случаях и физическое недомогание, и мрачные оценки жизненной ситуации оказываются просто проявлениями депрессии. А якобы рациональные построения — порочными кругами, по которым блуждает болезненное сознание. Короче, такого человека надо лечить и побыстрее.
Сам больной этого, как правило, не осознаёт. В особенности это касается России, где нет традиций серьёзного отношения к психическо-му здоровью, где ещё недавно слово "психотерапевт" вызывало только неловкую улыбку, а идея получить бюллетень по депрессии никому да-же в голову не приходит. Как отдельная болезнь депрессия признана и выделена в России только в этом году. До сих пор у нас официально та-кого заболевания не было, а в психиатрических справочниках и стати-стических отчетах депрессия относилась к обширной и расплывчатой группе "психических расстройств непсихотического характера"».
Потом, через много лет, когда я начала лечиться у врачей-спасителей, они мне объяснили, что депрессия со всеми сопровождаю-щими её неприятностями началась ещё в моём детстве из-за тех стрес-сов, которые случились со мной по вине моей матери. При этом всё страшно запущено из-за долгого нелечения.
Все люди разные, как и их отпечатки пальцев. У кого-то кожа тол-стая, как у бегемота, её никаким родительским садизмом или школьным прессингом не прошибёшь. А бывают детки впечатлительные, ранимые, вот их легко сломать, подрезать крылья, испортить всю последующую жизнь, навсегда выбив из психологического равновесия. Мне не повез-ло: я не бегемот. Самое смешное, что даже моя мама часто говорила:
- Ты – человек без кожи. Так невозможно жить, отращивай шкуру.
Значит, она видела, понимала? И намеренно делала мне больно! Я ничего не понимаю…
Депрессия накрыла меня с головой и на долгие годы. Мир стал чёрно-белым. Я как минимум раза три в неделю просыпалась с болью и паникой – будто пожар разгорался в солнечном сплетении, тошнило, кружилась голова. Ничего не радовало, страхи изматывали так, как мо-жет изматывать не проходящая зубная боль.
Но я должна была растить, кормить, одевать свою малышку. По-этому, с трудом поднявшись утром с кровати, я, держась за стеночку, брела на кухню и принимала горстями таблетки: от тошноты, от боли в сплетении, от бешено бьющегося сердца, что-нибудь успокоительное. Как мой бедный организм выдерживал такое количество небезобидной химии – загадка. Хотя, думаю, что всё аукнется: печень у меня всё-таки не из железа сделана…
Единственное, что держало меня на этом свете – долг. Долг перед Алисой. «Вот чуточку поставлю её на ноги, - думала я безо всяких эмо-ций, - и покончу с этой жизнью. Не могу больше!!!»
Иногда встать утром было совершенно невозможно – голова бук-вально падала обратно на подушку, перед глазами всё плыло. Или у ме-ня начиналась безудержная рвота. Тогда я звонила Шурику на работу:
- Приходи домой, мне плохо, - хрипела я в трубку.
- Что случилось? – пугался он поначалу. – Сердце?
- Приходи… не могу…
Пару раз он срывался с работы, и я получала возможность принять горстку успокоительных таблеток, чтобы просто уснуть: это было един-ственное средство выйти из острого состояния. Но не мог же он отпра-шиваться с работы бесконечно. В конце концов, он заявил мне, что на него уже косо смотрит начальство.
В следующие приступы я стала звонить родителям – а кому же ещё? Папа приезжал три раза, выручил, но потом ему это надоело, и он попросил маму поговорить со мной.
- У тебя вегето-сосудистая дистония, - втолковывала мне мать, как последней идиотке и сволочи. – С этим живёт полмира! Нельзя каждый раз нас дёргать! В конце концов, возьми себя в руки и не беспокой нас больше!
О, это пресловутое «возьми себя в руки»! Через много лет мой док-тор, спаситель, профессор и умница сказала, что это самые страшные слова, которые только можно высказать человеку, больному депресси-ей. Они очень сильно действуют! Я это почувствовала на себе: мне ста-новилось ужасно стыдно, я считала себя последней тварью, которая вы-даёт насморк за окончательную стадию рака, не может вытащить из пальца элементарную занозу и вызывает по этому поводу «скорую по-мощь», дрянью, которая из-за банальной головной боли не даёт нор-мально жить хорошим людям, страдающим всякими другими, намного более опасными болезнями.
Вот, что ещё говорила доктор:
- «Возьми себя в руки» в такой ситуации – это совет инвалиду без ноги отрастить себе ногу и не морочить людям голову. Это совет чело-веку с жестокой ангиной не валять дурака и не обращать внимания на легкое першение в горле. Ещё можно пожелать онкологическому боль-ному «взять себя в руки» и, наплевав на адские боли, бодро зашагать по жизни…
А я слышала требование взять себя в руки каждый раз, когда мне становилось плохо. И ещё я слышала вот что:
- Подумай о нас, Катька, - это говорилось проникновенным мами-ным голосом. – Мы ж у тебя не вечные, а ты нас так мучаешь. Не со-кращай нам жизнь. Вот захочется тебе позвонить, чтобы пожаловаться, а ты подумай о том, чего это стоит нам с отцом. Мы же всё-таки ещё и работаем. И не молодые бодренькие зверушки. Пожалей нас!
Ну, и кем, как не последней скотиной, можно себя считать после таких слов матери? Даже если ты лежишь ничком, сдерживая рвоту, даже если боль сверлит твой организм, как дрель с отбойником?
А однажды…
- Мама, мамочка, прости! – плакала я в трубку, согнувшись в три погибели от боли и держась за стол, чтобы не упасть от головокруже-ния. – Но мне очень плохо… Я даже Алиску на руки взять не могу…
- Ну, хоть сегодня ты могла бы обойтись без своих фокусов! – я вдруг услышала мамин рыдающий голос, почти стон. – Такие собы-тия… Боже, убили священника Меня! Понимаешь ты? Александра Ме-ня убили! Такое горе, я места себе не нахожу… А ты опять со своими глупостями!
Уточняю: Александр Мень не был маминым знакомым, она читала его публикации и видела выступления по ТВ. И всё. Но тогда он был очередным идолом нашей интеллигенции. А я – всего лишь дочерью интеллигентки.
Я снова почувствовала себя законченной дрянью. Положив трубку, я буквально на карачках поползла к дочери, чтобы накормить её и одеть… Только не могла с ней разговаривать и улыбаться. И держать на руках страшно боялась – а вдруг мы обе упадем!
По своему «психиатрическому» невежеству я обошла всевозмож-ных доступных мне врачей – как мёртвому припарки. Естественно – ни один из них не был психиатром и, по-моему, никогда не обучался этой специальности в своем медвузе.
- У вас дистония. Пейте валерианку и пустырник, - вечный равно-душный совет.
Я искала врачей по объявлениям в газетах: тогда, как и сейчас, это-го добра было немерено – медицинские кооперативы, частники… По незнанию своему обращалась я к невропатологам. Они даже на дом приезжали и брали очень неплохие денежки за свои визиты. Всё – мимо, мимо. Ни одного врача среди них не оказалось! Прописывали какие-то лекарства, которые никак не помогали.
Пару раз, доведённый моим «поведением» до белого каления, папа по своим журналистским связям тоже находил мне врачей, вернее, лю-дей с медицинскими дипломами. Не то, опять не то… Спасибо, что на-смерть не залечили. Но к постановке правильного диагноза никто даже на километр не приблизился. Это вечное «мимо» только всё сильнее убеждало близких, что я дурю…
После каждого приступа я просто физически ощущала, что мои си-лы тают… Жить уже не хотелось совсем, ничего не радовало. Сидя ря-дом со спящей доченькой, я тихо плакала, чётко представляя, что я не увижу её взрослой, что она, наверное, поначалу будет скучать по маме, а потом привыкнет и начнет забывать… Вообще, когда Алиска меня не видела, я в основном плакала. Когда же мы с ней обнимались, и я при-жимала к себе родное тельце, вдыхала самый лучший в мире запах, иг-рала с её волосиками, целовала ароматную щечку, мне ненадолго стано-вилось легче. Мой пупсик был моим единственным эффективным ле-карством, которое хоть немножко, хоть на минуту притупляло боль, тоску и страхи. Но одновременно Алиса была и основным источником самого ужасающего страха – за неё.
А надо-то было всего-навсего усовершенствовать мир, привести всю планету в полный порядок во всех смыслах, чтобы моей девочке ничто ниоткуда никогда не угрожало: чтобы не было войны, голода, маньяков, просто злых людей, страшных болезней, ну, и прочих катак-лизмов и напастей. Только если я сумею уберечь её от всего этого, я смогу жить спокойно. Сознание невозможности решить все эти необхо-димые для Алисиной безопасной и счастливой жизни задачи, раздувало моё чувство вины перед ней до размеров вселенной. Как же так, я не в состоянии обеспечить моему ребёнку безопасный мир? Какая же после этого я мать? Никакая. Распоследняя.
Количество страхов росло в геометрической прогрессии. Я читала газеты, смотрела телевизор и понимала: без чрезвычайных мер моей до-чери не выжить, её непременно что-нибудь погубит. Прививки, кото-рые, оказывается, калечат детей, сальмонеллёз в каждом курином яйце, московский воздух, пропитанный смертельной для ребёнка дозой вы-хлопов, угрожающее множество маньяков-педофилов, победное шест-вие СПИДа по планете… И к этому всё ухудшающаяся ситуация в на-ших магазинах: ни еды нормальной, ни одёжки для детей, даже игрушки стали пропадать из продажи. Я должна была изменить эту ситуацию! Я – мать, и любой ценой обязана защитить своё дитя и обеспечить его всем необходимым. Вот я и билась, как птичка в клетке, в этой нераз-решимой ситуации, живущей внутри меня.
В то же время в моей голове всё ещё существовал и был не побеж-дён вполне тренированный ум и почти нетронутая болезнью логика. Они в полном противоречии со всем остальным раздраем, творящимся в организме, старались, лапочки мои, перекричать этот ор болезни, и ино-гда я слышала их взывания: «Ты просто больна! Это всё не так, неправ-да, это болезнь тебя в зубах таскает! Спаси себя! Спаси, между прочим, нас. Пока мы ещё можем тебе что-то подсказать, но, если так пойдёт, нам заткнут рот окончательно!»
Я прислушивалась к этим слабеющим голосам. Но медико-врачебные резервы были исчерпаны. У меня же в семье были медики: братец и его Мурочка! Но, видимо, с маминой подачи они относились к моим страданиям так же, как она, и помощи не предлагали. Сказать че-стно, Сашка ни разу за весь этот тяжёлый период даже не позвонил мне, чтобы элементарно спросить: «Как ты себя чувствуешь, сестра?». Такой вот братик у меня был… Впрочем, я знаю доподлинно (а этого никто и не оспаривал никогда), что всю погоду во взаимоотношениях в нашей семейке делала мама. И если уж она постановила, что я «дурю», а не бо-лею, значит, это принималось всеми безоговорочно, как, к примеру, за-кон сохранения энергии.
Однажды, когда в очередной раз меня «скрутило», я (стыдно вспо-минать…) бросилась Шурику в ноги, упала на колени и завыла, в голос:
- Умоляю! Умоляю! Найди мне врача! Ну, найди мне врача! Нет сил больше… Найди мне врача-а-а-а!!!
Шурик испугался, но и рассердился немного:
- Ну, где я тебе его найду? – при этом он сел рядом со мной на пол и, как всегда, начал гладить меня по голове. – Откуда его взять-то? Тем более, не понятно, кого искать: что конкретно у тебя болит?
