строителей, а при этом ещё и поучал.
– Брось цигарку, – кричал он плотнику. – Ты в Божьем Храме! Доски-то выглади, выглади рубаночком!
В свободное от руководства стройкой время Михаил ходил по дворам и божьим словом требовал пожертвований, пугая тех, кто не давал, карой небесной. Люди давали деньги, но неохотно: их раздражала назойливость Селезнева. За глаза, с лёгкой руки мальчишек, многие называли его чучелом.
Одет он был всё в тот же выгоревший на солнце балахон, из-под которого выглядывали клетчатая фланелевая рубашка с вытертым воротничком и синие сатиновые штаны. Зимой обувал сапоги, летом – сандалии, и всё на босу ногу. Колпак тоже выгорел и приобрел желтоватый оттенок, как и волосы его владельца. Они ещё больше поредели, на лбу образовались залысины, и косичка стала тоненькой, как мышиный хвостик.
Лицо Михаила сильно постарело и сморщилось. Принято думать, что морщины на лице, их глубина и расположение зависят от характера человека. Бывают добрые и злые морщины, весёлые, грустные, хитрые, лукавые, сердитые... У Михаила они складывались хаотично, противоречиво. И оттого, что морщины не имели никакой закономерности, лицо у Михаила получилось странным, непонятным. К тому же нос стал нависать над тонкими губами, глаза провалились, а шея покрылась кольцевыми морщинами. За несколько лет из молодого тридцатипятилетнего мужчины он превратился в скучного неряшливого старика. Однако за эти годы Селезнёв научился, запрятав неуверенность внутрь, изрекать общеизвестные истины с твёрдостью мессии.
Прошли те времена, когда он не той рукой крестился. Нахватавшись евангельской мудрости, Михаил так и сыпал изречениями от Матфея, Иоанна Златоуста, Апостолов. И людям, которые не знали его в прошлом, он казался глубоко верующим человеком, блюстителем Божьих заповедей, знатоком Священного писания. Не ведая того, что вера приходит иначе и пронизывает всю сущность человека, Михаил считал, что достиг желаемого и счастлив, но иногда, глядя на радостные, просветленные лица верующих, выходящих после службы из храма, начинал сомневаться в том, что он верит в Бога. Для него Бог был только Слово.
Самым трудным стало общение с отцом Владимиром. Батюшка притягивал Михаила таинственным внутренним светом. Он был другой, и поэтому не понятен. Рядом со священником Михаил казался сам себе маленьким и незначительным и, чтобы не создавать неудобные для себя ситуации, стал его избегать.
Вокруг стройки кормилось довольно пёстрое общество. Профессионалов, специалистов, чей труд дорого ценился, приглашали только на серьёзные работы. Остальное делали добровольные помощники, а еще пьяницы, наркоманы, которым батюшке приходилось платить поденно, а суп и компот на общественных началах готовили им богомольные старушки.
Михаил, обедая вместе с этими опустившимися людьми, которых батюшка ещё надеялся обратить в веру, вынужден был вступать с ними в какие-то отношения. Он их, в основном, поучал – те люто его ненавидели.
Была среди них одна пара, жившая в старой хатке на территории стройки с самого начала. Супруги Катя и Витя считали себя старожилами и почти хозяевами. Михаил заметил, что они торгуют стройматериалами или меняют их на выпивку. Обычно это были гвозди, рамы, доски. К вечеру супруги напивались до поросячьего визга, иногда даже засыпали не дойдя до хаты и валялись там, где их застала отключка.
Михаил стал за ними следить, несколько раз ловил за руку и стыдил. Один раз, когда он не вытерпел и рассказал об их действиях батюшке. Катя и Витя поймали его в обеденное время в безлюдном уголке стройплощадки, повалили на землю и отколотили. Вдруг на их глазах Михаил выгнулся дугой и забился в судорогах, ритмично стеная. Глаза безумно уставились на них. Потом у него изо рта пошла пена.
Супруги испугались и позвали народ. Люди окружили больного и гадали, что же это такое:
– Да он припадочный.
– Эпилепсия.
– Нет, юродивый.
– Белая горячка.
– Он не пьёт, ослы!
И тут раздалось слово, которое подхватили все:
– Святой! Святой! Святой!
Так пьяницы, вместо того чтобы отомстить Михаилу, принесли ему славу святого. Однако, твердо решив Михаила выжить, они продолжали делать ему гадости. А однажды за завтраком незаметно подсыпали ему в компот какой-то жёлтый порошок.
Через некоторое время Михаил почувствовал внутренний подъём и силу, а потом душу начало переполнять блаженное счастье. Ему казалось, что он достиг совершенства. Хотелось возвыситься над всеми, над миром, взлететь. Он в упоении полез на колокольню. Душевное ликование Селезнёв связывал с Богом: «Вот она вера, настоящая вера, наконец, я почувствовал её». Душа его пела и поднималась по крутой лестнице вместе с ним, нет, опережая его. Забравшись на самый верх, Михаил посмотрел на синее небо и отчётливо услышал знакомые голоса:
– Он счастлив.
– Да. Он думает, что святой.
– И хорошо. Он прошёл все испытания и достиг совершенства. Теперь Господь призывает его.
Михаил глянул вниз, на землю. Был базарный день. Мимо церкви шли и ехали с базара и на базар люди. Вот старуха толкает детскую коляску с капустой. Идёт компания подростков. А вот баба едет на подводе, запряженной ослом.
«Букашки, муравьи, – презрительно шептал Михаил. – Я оставляю вас копошиться в дерьме». Он поднял глаза вверх и увидел, как разверзлись небеса, из них выглянул Иисус Христос и поманил к себе рукой.
– Я иду к тебе, Господи! – Михаил возвёл к нему руки, переступил через выступы на колокольне и по-ле-тел…
Он упал на осла. Осёл сдох, но «святой» выжил. Его отвезли в станичную больницу и положили в травматологию.
X
Больных в отделении было немного, да и медперсонала тоже: все копали картошку. Михаил выздоравливал. В результате необъяснимого падения с колокольни у него оказалась серьёзно сломана нога и вывихнуто плечо. Других видимых последствий не было, если не считать гематому в голове, которую выявил специальный аппарат, кажется, его называли томограф. На этот томограф «скорая» возила его в Краснодар. Врачи обещали, что со временем гематома рассосётся, нога срастётся, хотя и будет немного короче, а плечо ему вправили в первый же день при поступлении в больницу, так что отделался Михаил сравнительно легко.
Пострадавшего навещали. Несколько раз приходила матушка, приносила разные вкусности и жалела Михаила. Ещё приходили какие-то старушки, которых Михаил знал в лицо, но не помнил имён. Они участливо расспрашивали его о здоровье, оставляли на тумбочке нехитрые домашние припасы и сообщали последние новости. От них он узнал, что храм почти готов, остались некоторые внутренние работы, роспись стен. Заказали колокол. Деньгами помогли газовики и казачье общество. Пропали Катя с Витей. Пропали в тот же день, когда случилось несчастье с Михаилом. Но все только рады этому. Михаил с интересом слушал посетителей и радовался, что кому-то нужен.
Отец Владимир был очень занят и пришёл только однажды. Михаил лежал на спине, вытянувшись во весь рост. Кровать ему была коротка, и ноги высовывались сквозь прутья спинки. Глаза его были открыты, но больной не сразу среагировал на приход посетителя. Всё время пребывания в больнице Михаил мучительно вспоминал, как он оказался на недостроенной колокольне и почему оттуда упал. В памяти осталось только впечатление счастья.
Батюшка кашлянул. Михаил смущённо поздоровался. Отец Владимир присел напротив на пустующую койку. Сначала разговор не клеился. Михаил односложно отвечал на его вопросы и думал о том, что он будет говорить, когда батюшка спросит, что он делал на колокольне. Но тот тактично умалчивал о событиях, предшествующих падению. Тогда разговор стал более непринуждённым. Михаила давно интересовало, как такой видный, физически крепкий, с военной выправкой мужчина попал в священники, и он спросил отца Владимира об этом.
– Я услышал голос…
Брови от удивления поползли вверх – Михаил весь превратился в слух. Он-то думал, что только с ним такое случалось.
– Служил я, знаете ли, на подводной лодке, офицером, – продолжал священник. – Однажды лодка потерпела аварию и долго не могла подняться на поверхность. Капитан принимал, конечно, все меры для спасения людей. Даже весь запас кислорода приказал отдать аварийной команде. А мы ждали. Казалось, очень долго ждали – спасения или конца. И уже начал ощущаться недостаток кислорода, как я услышал голос: «Кому ты служишь?» Я посмотрел на ребят. Слышат ли это они? Все тяжело дышали, глаза полуприкрыты. Похоже, что обращаются именно ко мне. Но я даже не очень удивился. Знаете, при кислородном голодании бывают галлюцинации, и зрительные, и слуховые. А голос снова: «Ты должен служить Богу!» Думаю: «Какой там служить? Видно, пришёл мой последний час». «В Боге твоё спасение».
Голос тёплый, мягкий, как колыбельная. В мыслях моих, отрывистых, прыгающих, промелькнула печальная ирония: «Только и остаётся уповать на Бога». И опять: «В Боге твоё спасение». Кровь подступала к вискам. Задыхаюсь уже. Тут такое отчаяние охватило меня: «Кто знает? Может, правду люди говорят, что в последнюю минуту жизни Господь человеку является. Если вдруг живой останусь – брошу море, поступлю в духовную семинарию». И только это в голове промелькнуло, как чувствую, начала лодка подниматься. Починили ребята неисправность, и все мы живы остались. Но слово я сдержал. Сразу же подал в отставку и начал готовиться к служению Господу.
Батюшка немного помолчал, как бы дав Михаилу время переварить сказанное, потом, откровение за откровение, спросил:
– А как ты уверовал в Бога?
Михаил набрался смелости и, как взрослый мужчина, сказал то, о чём неоднократно думал:
– Я и не уверовал вовсе. Я сам не знаю. Молюсь, а не верю, ну, не так верю, как другие.
– Это ничего не значит, – успокоил его отец Владимир. – Бог в каждую душу по-разному приходит. Ты был не готов принять Его, и веры не было. А сейчас, мне кажется, уже готов.
– Не знаю. Не понимаю, как живу после того, что я совершил. Я ведь сына убил. Не хотел, но убил.
И будто открылась клетка, в которой сидела взаперти душа Михаила. Начал он рассказывать свою жизнь отцу Владимиру, и не так, как в монастыре на исповеди, когда приукрашивал и оправдывал свои поступки. Нет. Он говорил о своём падении: пьянстве, гневе, зависти, притворстве, о том, что повидал, когда шёл сюда, о людях, встретившихся на его пути... Рассказывал о жене своей, которую любил, о счастье, что у него было и которое он сам сгубил.
Речь Михаила была непоследовательна. Он перескакивал с одного на другое, стараясь высказать все, что накопилось в его душе, и впервые пытаясь дать оценку своим действиям и поступкам. Это было взросление – болезненное, но необходимое ему.
Батюшка успокаивающе гладил его по руке:
– Вот и хорошо. Теперь тебе легче. Кайся, молись, и Бог простит. А вылечишься, найдёшь жену и попросишь у неё прощенья.
В палату вернулся сосед Михаила по койке. Отец Владимир засобирался и на прощанье сказал:
– Выздоравливай, Михаил. Мы тебя ждём.
Перед самой выпиской неожиданно в больницу явился бомж Грач. Михаил не знал, почему его так прозвали: то ли по фамилии, то ли за жгучую брюнетную внешность, а может быть, за то, что всё лето он где-то гулял, а к
