– Алыми цветами украшу ее фату. Это два! – Миран смеется. Ему нравится эта мамина игра с загибанием пальцев.
– Алые цветы брошу вам под ноги, когда вы будете идти от калитки к дому. Это три!
– Алыми цветами уберу вашу комнату. На счастье, на радость. Это четыре!
– Алыми цветами осыплю колыбель моей внучки. Это пять! А ты назовешь ее моим именем, да?!
– Да, – басит сбитый с толку малыш. Что такое мама говорит? Но ей весело, она прижимает его к себе, целует, значит все хорошо.
Мать смеется, и смех ее дрожит невидимыми колокольчиками. «Марь-ям, Ми-ри-ам», – вызванивают они. Даже имя у тебя, мама, волшебное, звонкое…
На синее облако вдруг наползло большое коричневое пятно. Что–то глухо заворчало, заскрежетало в нем, будто с ржавого сундука сбивали такой же ржавый замок. А когда с трудом приподняли крышку, из сундука как стая летучих мышей снова вылетели разноцветные пятна-круги.
Он с трудом разлепил губы, хотелось пить, голова разрывалась от боли. День клонился к закату. Он почувствовал это, не раскрывая глаза. Только к вечеру так нестерпимо ныл висок и глаз, которого не было.
И так же, не раскрывая глаза, он угадал… На него во все окна, прижав лица к пыльным стеклам смотрели десятки глаз. Все соседи по улице Байдукова. Родные люди, семья.
Старый рябой Василий, с легкой руки Сафьят перекрещенный в Василля, застыл с прилипшей папиросой в углу рта.
Красавица гречанка Динора с тяжелой короной медных волос. Динора, никогда не поднимавшая от земли спокойного взгляда, сейчас устремила полыхающий взор в глубину грязной комнаты. Тревога, радость, надежда метались в нем: «Раз вернулся хоть один с нашей улицы, может и мой муж вернется».
«И мой отец», – читалось в глазах-свечах худенькой Лейлы.
«Муж», – текли глаза Сафьят.
«Мой дядя, брат, отец, муж, сын, сын, дочь, сын», – звенели, горели, дрожали, слезились на ветру глаза. Подернутые голубой пленкой старости, тусклые пожилые, горячие молодые, яркие детские. Море глаз и одно сердце, одна надежда: пусть вернутся, вернутся, вернутся!»
Он вышел на крыльцо. Вечерняя прохлада обняла его. Голова заныла еще сильнее, но вдруг боль замерла, как будто ее и не было.
– Соседи! – улыбнулся он. – Здравствуйте.
Стройный ряд дрогнул, распался и волна людских рук, объятий, поцелуев чуть не сбила его с ног.
– Это я его первая увидела! – кричала Сафьят. – Иду мимо, хотела крапивы нарвать, потушить с луком, смотрю: он не он? Наш! Миран! Мне ли не узнать?! Я его вот таким помню! – и рукой отмеряла себе чуть пониже колен.
– Миран, – бубнил Василля, тыкаясь колючей щекой ему в шею, – ты в Одерской[sup]2[/sup] был? Может, моего там встречал? Нет? А, да, совсем я из ума выжил. Мой–то под Крымом. А, что стоим? Мы же стол накрыли у меня во дворе. Все, чем богаты. Тебя ждем.
Потом они шумели за накрытым под старым тутовником столом, солонили рот ржавой тощей селедкой, ловили ускользающие куски жареных миног на огромной сковородке, заедали вареной картошкой, хрустели молодой зеленью и пили крепчайшую 70-градусную тутовку, которую Василля извлек из тайных, еще довоенных запасов.
– Все отстрою, – кричал захмелевший Миран. В голове опять бешено вертелись круги. – Памятью матери клянусь, завтра же начну дом в порядок приводить. Чтобы как при ней было. Все сделаю, а потом и у вас, что нужно подправлю. Вы моя семья!
– Я тебе лично невесту найду, – перекрикивала его Сафьят. – Такую, от которой дом твой счастьем светиться будет. А то, что я отвечу на том свете Марьям? Она скажет: «Меня нет, а ты почему моего мальчика оставила?» А я что скажу? Со стыда сгорю!
– Да подожди ты, – уже не бубнил, а сипел Василля, – до того света еще дожить надо, а на этом победить. Еще война идет.
Стало тихо, будто разом срубили крики. Апрельский воздух холодил лицо, круги в голове замедляли кружение.
Первой подняла глаза Динора, потом Лейла, восьмилетний Мурад, старуха Халима, Сафьят, Вера, ее дочь Марина, почтальонша Алла, Василля. Все жители Байдукова, 86 смотрели на него.
– Так победим! – Миран залпом опустошил рюмку и со стуком поставил ее на стол.
– Победим! – повторил он.
– А я что говорю, – воскликнул Василля. – Я вам что скажу! У меня в углу около сарая сирень растет. Давно посадил, но как с козла молока. Листья есть, цветов нет. А на кой мне дерево, если оно не родит? Цветы или фрукты, но должно родить. Не родит – на дрова! Хотел уже спилить, а оно кисти выпустило. Цвести собирается, понимаешь! Столько лет – ничего, а тут зацветет. Я так думаю – неспроста это. Дерево тоже свой разум имеет, когда ему цвести. Значит, точно к победе.
– Василля, ты у нас кто по профессии, бухгалтер? – Сафьят тряслась от смеха. – Может, гадальщиком станешь, судьбу предсказывать будешь? Сирень у тебя не цвела, потому что маленькая была, а сейчас выросла, вот и собирается цвести, что тут удивительного? Так все деревья.
– Ничего ты не понимаешь, глупая женщина, – рассердился старик. – Вот, подожди, вернется твой Давуд, все ему расскажу, как ты своей болтовней меня донимала.
– Э–ээээ, вернется… Нашел, о чем шутить, – помрачнела женщина.
– А я тебе говорю – вернется, – уверенно выпалил Василля и притопнул для убедительности. – Байдуковцы всегда возвращаются.
Они еще долго шумели за столом. В небе одна за другой зажигались звезды, и свет их был мягким и душистым, как апрельские травы.
Миран подошел к маленькому кусту сирени. Он действительно выпустил несколько узких кистей со сморщенными лиловыми бутонами. В сумерках они казались совсем темными.
– Что смотришь? – Василля еле держался на ногах, но голос его был хвастливым. – Пока ничего еще, но к маю расцветет. До десятого мая точно. Это сорт особый, смешанный – венгерка и персидская. Запах – закачаешься!.. Я знаю.
– Знаешь, знаешь, – добродушно ответил Миран. – Спать пора.
– Сынок, – Сафьят запыхалась, – мы тебе пока чистое белье не постелем. Ты завтра в баню пойди, Василля тебя попарит как следует, а мы тем временем, все в доме отмоем, отстираем, чистое застелем, чай заварим, вот и будет настоящий дом у тебя. А уже потом все остальное: садом заняться, к матери на могилу сходить, все потом. Хорошо?
– Хорошо, – кивнул Миран. – Спасибо.
И, уходя, поклонился:
– Спасибо вам.
Круги в голове постепенно замирали и гасли. Они вернутся, еще не раз вернутся. Он знал это. Но знал и другое: среди бешеных, проклятых яростных пылающих кругов в его голове теперь навсегда задержится один – светло–лилового цвета. Цвета сирени. Цвета Победы.
Вместо послесловия: А муж к Сафьят вернулся, прав оказался Василля. Жаль, сам он не дождался сына, умер до его возвращения. Но как в воду глядел: «Байдуковцы всегда возвращаются» А муж Сафьят пришел живой и здоровый. Хранила его судьба. Оказывается, в 1943 попал в плен, бежал, примкнул к партизанам. После всех перипетий вернулся домой, и в конце 1946–го семья прибавилась на еще одного человека. Девочку. Говорят, девочки рождаются к миру.
[sup]1 Миран в тюркских языках – то же, что эмир – повелитель.[/sup]
[sup]2. Висло–Одерская операция – январь 1945 года, в результате которой был освобожден польский город Ченстоховы - духовный центр Польши[/sup]
хоть и о войне...
Низкий поклон, дорогая Ляман, за это произведение!!