Подальше от страха

Я давно приметила старушку, читающую книгу на лавочке в парке. Мне нравились её аккуратность, опрятность, то, как та отдавалась своему занятию. Видно и она начала выделять меня из толпы. Иногда даже казалось, что мы встречаемся взглядами, как старые знакомые.

Однажды застала бабушку сидящей с закрытыми глазами. Книга лежала рядом. Я подошла.
– Извините! Вам плохо? Чем могу помочь?
– Здравствуйте, милая! Что-то сердечко прихватило. Сейчас отпустит. А я вас знаю! Заочно, конечно.
– Наталья!
– Татьяна Васильевна!
Она и вправду, порозовела, ожила. Подействовало принятое лекарство.
– Хотите, провожу?
– Очень! И поговорить, и чайку попить.
Так я оказалась в гостях.

В маленькой квартире царила идеальная чистота. Белоснежные салфеточки, занавески  играли на солнце. Хозяйка хлопотала на кухне, радовалась собеседнице.
– Я зачастую бываю одна. Если можете, не убегайте быстро!
И глаза добрые! Лучистые, в гусиных лапках, а всё равно молодые.
– Я зачиталась и испугалась неожиданного звука, похожего на взрыв. Может, с дороги, или с соседней стройки грохнуло. С детства я шуганная. С войны.
Странная штука память. Могу не вспомнить, что было вчера. А то, что происходило на глазах с августа 1942 по февраль 1943 годов, вижу, будто только оттуда вернулась. Я ведь в то время была «ребенком Сталинграда». Мне восемь исполнилось, младшей сестрёнке Леночке четыре. Жили мы с мамой в частном доме на краю оврага, рядом с Волгой в центре города.
Уходя на фронт, отец вырыл нам в овраге землянку. Все так делали. Спасаться от бомб.

То, что немцы рядом, знали все.
Двадцать третьего августа, в день первой бомбёжки, мама была на работе. В обед начальник просил её остаться, доделать срочный заказ. Женщина отказалась: «У меня дома ребёнок один, голодный». И убежала.
Только накрыла на стол, завыла сирена. Смолкла. Люди сначала затихли, попрятались. Потом стали выходить из укрытий. И тут началось. Самолёты с крестами надвигались с жутким гулом, шли низко. Начались взрывы. Сначала одиночные, потом следующие непрерывным потоком.
Позже выяснилось, что бомба попала в мамин цех. Никого из сослуживцев не осталось в живых.

Наш дом сотрясался от взрывов. Мы добежали до оврага и укрылись в землянке. Соседний дом разлетелся на щепки, на его месте зияла воронка. Там были мои друзья, с которыми играли ещё вчера. Когда пыль улеглась, мы увидели волосы из-под земли. Они покачивались на ветру. Да обгорелая детская книжка валялась рядом. Мама прижала нас с сестрой к себе: «Не смотрите! Не смотрите!».
Землёй от воронки завалила вход в нашу землянку. Меня прижало к стене, ранило. Мама меня раскопала, вывела наружу. Возвращаться в дом было опасно. Позже мы практически переселились в овраг. Бомбили по много раз на день, как по расписанию. Удивительно, но наш дом уцелел. И ещё долго стоял в мирное время весь «изъеденный» пулями и снарядами до тех пор, пока его не снесли и не дали нам квартиру.
В ту первую ночь  мы хотели перебраться за Волгу. Собрали необходимое. Отправились на берег. Все переправы оказались разбиты. Лодки тоже. Люди в панике метались по песку. Было очень жарко. Говорят, в день первой бомбардировки температура в августовском Сталинграде достигала тысячи градусов, всё плавилось.
На наших глазах разбомбили баржу с людьми посреди Волги. Нефть разлилась.  Река горела. Пришлось вернуться в землянку.
Тогда впервые меня охватило желание убежать «подальше от страха», подальше от взрывов, смертей. Я не понимала, за что нас, детей, мам и бабушек немцы, которые внешне были обыкновенными людьми, а не чудовищами с плакатов, уничтожали, гнали, как испуганных букашек?
Одна соседка, не выдержав, вывела троих своих ребят с именными табличками на шеях на улицу, показывала в небо и кричала: «Дети! Вот она, наша бомба! Она летит к нам! Чёрная. Пузатая. С хвостом…».
Погибли тысячи мирных жителей. Две тысячи раз вылетали в этот день немецкие самолёты. За Волгой до сих пор есть старое кладбище, где дата смерти всех погребённых 23 августа1942 года.
В довоенном фильме «Волга-Волга» Любовь Орлова пела на колёсном пароходе «Иосиф Сталин». Мы узнали, что 27 августа этот пароход затонул под бомбёжкой. На борту было около тысячи беженцев из Сталинграда.

В то время в школах размещали госпитали. Моя подруга Нина, мама которой работала санитаркой, помогала раненым, брала меня с собой. Сначала мы подбадривали солдат, писали письма, даже пели. Потом пришлось заниматься перевязкой страшных ран. Медработников не хватало.
Солнечным сентябрьским днём мы с Нинкой пошли к её маме, дежурившей в госпитале. Выползли из оврага. Побрели по родной улице, в конце которой появилась почтальон тётя Маруся со стопкой казённых писем в руках. Она прошла соседские строения, впереди оставался один только Нинкин дом. Что такое казённое письмо знали все.  Боялись больше немецких бомб.

Чай давно остыл. Татьяна Васильевна прилегла на диван, смотрела невидящим взглядом сквозь меня в окно. Она была там, на улице у оврага, лицом к лицу с возможной страшной вестью.
– Отец Нины погиб?
– Мы первые узнали об этом.

В середине сентября бои уже шли в городе. По несколько раз в сутки наступали и отступали с переменным успехом то немцы, то наши. 15 сентября вокзал Сталинград 1 четыре раза переходил из рук в руки. Были уничтожены все переправы в черте города. 16 сентября всего лишь одна стрелковая дивизия под прикрытием ночи переправилась через Волгу и выбила противника из центральной части города, освободила вокзал и заняла Мамаев курган, но это, ни к чему не привело. Противник бросил в бой семь своих отборных дивизий, более пятисот танков.

Мы жили на передовой. За нами, совсем рядом, Волга, советская армия. Впереди немцы. По бабушкиному дому проходила линия фронта. Дом пустовал. По двору бродили фашисты. На берегу стояли насмерть за каждый дом. Раненые добирались до нашей землянки, мама делала перевязки подручными средствами.
– То был знаменитый Дом Павлова?
– Нет. Тогда каждый второй дом был Домом Павлова.
С холодами приближался голод. Нас выручал элеватор с остатками горелого зерна. Не одни мы прокрадывались туда тайком, чтобы набрать этого злака, из которого мама готовила лепешки и похлёбку. Мы были голодными, испуганными, но детьми! А на пути к элеватору находилась разрушенная библиотека. Мы с Нинкой сидели на кучах мусора, жевали горькие зёрна, выуженное из карманов и … читали сказки, мечтали о приключениях, о том, что совсем скоро добро победит зло и над Волгой снова зазвучит весёлая песня о счастье!
Иногда везло. За домом у Волги стояла наша походная кухня. А за бабушкиным домом – немецкая. Мы крутились и там, и сям. Русские бойцы охотно делились пищей. Даже немцы могли подсунуть кусок хлеба, пусть и с плесенью.
А, зачастую, кашевар приговаривал, пряча глаза: «Кушайте, ребята. Всё равно больше кормить некого».

Комната тонула в сумерках. За окном догорал закат. Рассказчица устала, но, видно, не могла оторваться от картин прошлого. Я тихо сидела в кресле и слушала.

– В  ноябре неожиданно грянул сильный мороз. Пропитание доставать становилось всё сложнее.
Однажды ватага пацанов, которую возглавлял старший брат Нины Витька, выследила немцев, закопавших сдохшую лошадь.  Это была невиданная удача!
Далеко за полночь стихли звуки войны и мира. Фигуры с лопатами двинулись на застывший коркой льда, блестящей в лунном свете, отражающий звездное сияние берег Волги. Обледеневший сухостой тянул ветки, как руки, к небу.
Зловещую картину дополняли наваленные повсюду тёмные трупы. Это было уже привычным зрелищем. Павших убирать не успевали. Они стали страшным строительным материалом для лестницы с крутого спуска реки, по которому живые пробирались за водой. До весны зловещие ступени служили людям. Только, оттаяв, вызывая вонь и слякоть, были, наконец, погребены.
Земля, успевшая замёрзнуть, поддавалась плохо. Глухие удары лопат разносились в пространстве. Вот несколько штыков вонзились в мягкую плоть.  И в это самое мгновенье раздался звук. Стон, грянувший, как выстрел, в тишине. Не ржание животного. А людской вопль.
Кричала не лошадь в могиле. Рядом с ней корчился «восставший труп», который нечаянно зацепил клинок лопаты. Живой человек просил пощады. Его окружили мальчишки. Это был русский парень в чёрной шинели. Курсант речного училища, защищавший Мамаев Курган.
Из сухих веток соорудили носилки. Поволокли, как санки, по ледяной земной корке. Вот и наша землянка. Мама с бабушкой встречали на пороге. За одеялом, которым был закрыт вход, горел огонь. Добрались!
Мама обработала матросику рану, перевязала, как могла. Отпаивала кипятком. А мальчишки вернулись к лошади и до утра разделывали и прятали мясо в укромные места. К утру на костре бурлил ароматный, жирный бульон с большими кусками конины. Осоловевший Витька, засыпая, думал, что никогда в жизни он так вкусно не ел. Что впредь, пока он живой, будет кормить своих сестру и маму только так!

Курсант речник Юрий Соловьёв выжил, поправился в госпитале, в который его переправили. Мы с ним сначала подружились. А позже, молодой человек стал моим любимым мужем. Вот он, улыбается с фотографии! Сорок лет прожили душа в душу.  Спасибо коню!

Вскоре нас удивила малышка Леночка, моя  младшая сестрёнка. Однажды я пришла домой, а мама рассказала, как застала дочурку сидящей на полу и грызущей… кусок сахара! Это было равносильно тому, что девочка нашла бриллиант! На расспросы матери показывала на дырку в полу и повторяла: «Киса!».
Какая тут могла быть киса? Всех кошек, собак и другую живность давно съели, нет их, а природе. На следующий день Ленка мусолила сухарь, довольно пуская слюни: «Киса!».
Устроили засаду и выследили…. Конечно, не киску. А большую серую крысу с длинным хвостом, которая ныряла в дыру, куда-то пропадала, и возвращалась, таща в зубах куски провизии, роняя их по пути. За ней проследили и нашли обгоревший сарай на задворках. А там полмешка сухарей, пищевых остатков, которые еще долго поддерживали семью.

А потом мы чуть не потеряли Нинку. За водой ближе, чем на Волгу, было пройти оврагом к незамерзающему роднику. Туда ходили и немцы, и мы. Я старалась бегать за водой сама, не пускала маму. Боялась, что убьют, а мы с Ленкой останемся одни.
Однажды, подходя с Ниной к источнику, послышалось хлопки, короткие автоматные очереди. От неожиданности растерявшись, я смотрела на вдруг смешно подпрыгнувшую и, будто споткнувшуюся Нинку, лежащую на снегу. У источника с оружием наперевес стояли два молодых немца. Они смеялись. Они не просто смеялись, а ржали, будто радуясь удачному представлению. Захлестнуло прежнее желание немедленно убежать "подальше от страха". С подругой на руках. Далеко-далеко.
Нам повезло. Дальше развлечения немцы не пошли, ретировались. Я упала к ногам девочки. Глаза её были закрыты. На виске билась голубая тонкая жилка. «Нинка! Только не умирай! Только не умирай…» Я кричала, плакала, пыталась поднять подругу. Та привстала сама. Мы двинулись к своим землянкам. По руке раненой текла кровь, «Горячо!»
Мы добрались. Рана оказалась неглубокой царапиной. Мама оказала помощь, отвела девочку домой. В ту пору нашего госпиталя уже не было, его разбомбили.
На следующий