После Октябрьской революции вся деятельность Маяковского была направлена на «жизнестроение» – на созидание новой жизни (на основе гуманистической морали) и нового человека. Он возложил на поэта (в том числе на себя) и на поэзию функции действенного средства в воспитании нового человека, в борьбе со злом, в преобразовании всех сфер действительности. Поэт стал для него «приближателем будущего» со всеми его «грядущими правдами», т.е. вечными идеалами добра и справедливости, которые он хотел увидеть воплощёнными в жизнь, в формы социального устройства и социальных взаимоотношений. Сам Маяковский явил в этом смысле пример подвижнической судьбы. Нещадно эксплуатируя свой талант, он был неутомим и бескорыстен. При условии претворения в жизнь идеала своей мечты, писал он, «кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо…», «и пусть нам общим памятником будет построенный в боях социализм!». Следует заметить, что название социально-политического строя (социализм) здесь – просто эмблема, коей обозначен идеал справедливого общественного устройства, о котором мечтал поэт. Маяковский будет называть его и иначе: «По-моему – / утверждаю без авторской спеси –/ коммуна – это место, где исчезнут чиновники/ и где будет/ много/ стихов и песен…»:
«В коммуну
душа
потому влюблена,
Что коммуна,
по-моему,
огромная высота,
Что коммуна,
по-моему,
глубочайшая глубина»
(стихотворение «Послание пролетарским поэтам». Т. 1, с. 383-384).
О своём отношении к идеологическим выкладкам он сказал так:
«Я
по существу
мастеровой, братцы,
Не люблю я
этой
философии нудовой.
Засучу рукавчики:
работать?
драться?
Сделай одолжение,
а ну, давай!»
(стихотворение «Послание пролетарским поэтам». Т. 1, с. 383).
Главной была забота:
«Одного боюсь –
за вас и сам, –
чтоб не обмелели
наши души…»
(стихотворение «Послание пролетарским поэтам». Т. 1, с. 384).
Всё это действительно возвышало его «над бандой поэтических рвачей и выжиг», и совершенно закономерны, с этих позиций, два направления его работы: агитка и сатира. Утверждая идеал, он боролся с тем, что порочило этот идеал и мешало его реализации.
Во взглядах Маяковского сказался философско-политический идеализм, присущий романтику…
Поэт упорно пытался утверждать свои идеалы в творчестве 20-х годов, меняя, по сравнению с ранним творчеством, способы их реализации. Так, создавая в поэме «Владимир Ильич Ленин» образ Ленина, он прекрасно понимал, как далёк этот образ от реального лица, но настойчиво внедрял в умы и души необходимость гуманного – человеческого – начала в жизни и в отношениях между людьми. Не удивительно ли, что в эпоху уже начинающего формироваться тоталитарного строя и первых прорывающихся славословий Сталину Маяковский пишет не о Сталине, а об умершем вожде, фактически отстранённом в последние месяцы жизни Сталиным от руководства страной, да ещё и наделяет этого «поэмного» Ленина теми же качествами, коими наделял в дооктябрьских поэмах своего лирического героя, который был «для сердца» (Ленин – «самый человечный человек», и в заслугу ему ставится пробуждение самосознания масс)? Налицо условность образа в силу приспосабливания его к собственной концепции Человека, о котором он грезил в ранних поэмах…
В том, что отнюдь не возвышенно-«человечьим» заполняется постреволюционное пространство советской жизни и общественного сознания, Маяковский убедился довольно скоро. Ещё в поэме «Про это» (1923) он с ужасом ощущает себя в прежнем положении героя дооктябрьских поэм, в одиночку сражающегося с «золотоворотом» и фальшью жизни. В стихах называя себя «заводом, вырабатывающим счастье», и прикрываясь невесёлой самоиронией: мол, а если я без труб, то, может, мне без труб ещё труднее, – он уже в 1925 году остро осознаёт своё одиночество:
«Может,
критики
знают лучше.
Может,
их и слушать надо.
Но кому я, к чёрту, попутчик!
Ни души
не шагает
рядом.
Как раньше,
свой
раскачивай горб
впереди поэтовых арб –
неси, один
и радость,
и скорбь,
и прочий
людской скарб.
Мне скучно
здесь
одному
впереди –
поэту
не надо многого, –
пусть только время
скорей родит
такого, как я,
быстроногого»
(стихотворение «Город». Т. 1, с. 252-253).
«Конечно,
различны поэтов сорта.
У скольких поэтов
легкость руки!
Тянет,
как фокусник,
строчку изо рта
и у себя
и у других.
Что говорить
о лирических кастратах?!
Строчку
чужую
вставит – и рад.
Это
обычное
воровство и растрата
среди охвативших страну растрат»
(стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии». Т. 1, с. 360).
Маяковский отстаивал традиционный для русской поэзии образ поэта-пророка. Он протестовал против стереотипов мышления своей эпохи, уже разделившей людей, говоря словами Андрея Платонова, на «умные головы» (чиновное начальство) и «умные руки» (простых смертных): «А что, если я народа водитель/ и одновременно – народный слуга?». И осознавал:
«Машину
души
с годами изнашиваешь.
Говорят:
– в архив,
исписался,
пора! –
Всё меньше любится,
всё меньше дерзается,
и лоб мой
время
с разбега крушит.
Приходит
страшнейшая из амортизаций –
амортизация
сердца и души»
(стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии». Т. 1, с. 362).
Осуществление идеала всё больше представлялось ему делом далёкого будущего, а участь поэта, срок жизни которого слишком короток, – всё более трагической:
«И когда
это солнце
разжиревшим боровом
взойдёт
над грядущим
без нищих и калек, –
я
уже сгнию,
умерший под забором,
рядом
с десятком
моих коллег»
(стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии». Т. 1, с. 362).
Пьеса «Баня» стала развенчанием «умных голов» советского строя. Сама пьеса и образ вождя Победоносикова, которого в финале сбрасывала построенная советскими инженерами и рабочими машина времени, отказывающаяся брать его с собой в светлое будущее, произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Финал пьесы подводил итоги неосуществившимся мечтам поэта: машина времени улетала вдаль, оставляя Победоносикова советским людям впредь на долгие времена…
Через 13 лет после Октябрьской революции Маяковский поставил «точку пули в своём конце»…
Как заметил Владимир Перцовский, судьба Маяковского отвечает на вопрос, можно ли жить бунтом: да, можно, вопреки всему, но это безмерно тяжко, безрадостно и ведёт к распаду и уничтожению творческой личности…
[justify] Безусловно, и личность, и творческий путь Владимира Маяковского сложны и требуют непредубеждённого и внимательного восприятия и изучения. Хочу ещё раз обратить внимание лишь на то, что в течение всего своего творческого пути Маяковский всё-таки оставался лириком в самом полном и глубоком понимании этого слова – как бы он ни наступал «на горло собственной песне» согласно собственным представлениям о том, чего требует его суровая эпоха… Сам строй его произведений, независимо от жанра, – это строй, привычный для лирика: композиция, способ повествования (от «я»), средства образности, поэтические приёмы, – всё выдаёт в нём лирика (даже в стихотворной публицистике). А что касается поэм, то стоит вспомнить хотя бы лирическую поэму
