В русской поэзии ХХ века, вероятно, нет фигуры более захрестоматизированной, чем трагическая фигура Владимира Маяковского, чьё творчество весьма однобоко трактовалось в советскую эпоху. Кто не помнит, что Маяковский – певец революции и советского строя, автор поэм «Хорошо!» и «Владимир Ильич Ленин», кто не знает строк его «Стихов о советском паспорте»! Но Маяковский, между тем, ещё и автор циклов внутриполитической сатиры (на одном из своих творческих вечеров он назвал один такой цикл «Некрасивые стихи» и прибавил частицу «сов-» к их названиям: «Сов-служака», «Сов-плюшкин», «Сов-помпадур», «Сов-халтурщик» и т.д.), а также сатирических пьес «Клоп» и «Баня», постановку второй из которых вменили, в частности, в вину арестованному в годы сталинских репрессий и затем расстрелянному Всеволоду Мейерхольду… Кстати, после нескольких постановок 1930 года пьеса «Баня» была снята с репертуара театров и получила продолжение сценической жизни лишь в 1950-х годах, во времена «оттепели».
Мне хотелось бы отдать дань памяти и признательности талантливейшему лирику ХХ века, одному из последних романтиков суровой послереволюционной эпохи, из стихов, поэм и пьес которого, по их внимательном прочтении, встаёт образ недюжинной личности, человека большого ранимого сердца и трагической судьбы…
Я не буду напоминать факты биографии поэта, перечислять слагаемые трагедии, последовавшей 14 апреля 1930 года, говорить о его личной жизни. О Маяковском много написано (в том числе уже в постсоветскую эпоху) – в разном тоне и разного (часто прямо противоположного) по смыслу оценок его личности и творчества, а также по фактическому содержанию материалов. Мне же хочется поговорить об удивительной цельности поэтического миропонимания Маяковского и основной содержательной направленности его творчества, о своеобразии его творческой индивидуальности и поэтической системы; вглядеться в образ этого человека, встающий из его поэтических строчек; понять, как совершалось развитие его миропонимания, почувствовать особенности его мироощущения.
Общеизвестно, что Владимир Маяковский – крупнейший поэт русского авангарда, поэт переделки мира.
Философской основой его поэзии явилось неприятие современной ему социальной действительности, в которой он с детства обнаружил несправедливость и страдание. Он отказался верить в самодостаточность и здоровую нравственную основу этого мира, устанавливать с ним связи; и этим он как поэт и философ в корне отличается от благоговевшего перед Жизнью Бориса Пастернака. Маяковский отверг этот мир как несправедливый и избрал выход в «жизнестроение». Отсюда и его богоборчество, и возведение на пьедестал человека как единственной силы, способной к сотворению, как ему казалось, нового мира на новых основах – основах справедливости, человечности и любви. В постановке перед человеком (в том числе и перед самим собою) этой неразрешимой задачи коренной перестройки бытия, – по-видимому, залог одиночества и трагедии, пережитой им самим, следствием чего и стала, говоря его словами из «Флейты-позвоночника», «точка пули» в его конце…
Но Маяковский создал новый мир: в поэзии. Ибо он отнюдь не «отражал действительность» в своих произведениях, не воспроизводил её; он высказал – с использованием средств фантастической, условной образности – собственные, субъективные представления об этой действительности, о земном бытии, о мироздании и о месте человека в нём.
Художественный мир Маяковского условен.
Вместе с тем он необычайно масштабен и драматичен.
Поставив задачу переделки мира, Маяковский всю свою поэтическую систему приспособил к своей цели дискредитации извечной тайны мира, к цели стяжения всего мира к Человеку. Мир Маяковского – это мир, в котором поменяны местами «традиционные чудо и не-чудо»: небо и земля, Бог и человек. Идея Человека («человека-чуда», как справедливо замечал санкт-петербургский литературовед Владимир Николаевич Альфонсов) является для Маяковского «императивом самого широкого мировоззренческого содержания». Мир и человек у него равновелики, и это ставит его героя в особые отношения с целой Вселенной: «Чувственное, физическое самоощущение человека распространяется у него на весь мир, человек охватывает вселенную (а не наоборот), его мысли и чувства выражают себя не через отвлечённые понятия, а через «вещи», предметы, – предметы втянуты в душевную жизнь и как бы продолжают человека в этом единственном, всепроникающе-материальном мире» (1, с. 58). Иными словами говоря, в связи с грандиозностью изображаемых чувств и событий, обычное средство создания образа у Маяковского – это гипербола (зачастую – метафорическая, так как основным средством поэтического выражения у него является метафора). Один из его любимых приёмов – опредмечивание метафоры, т. е. изображение фантастических по силе и характеру событий через функционирование обычных предметов и вещей, поведение животных, природные явления. Вспомним, как сила человеческого сочувствия и доброе слово поднимают с земли упавшую лошадь в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям» («Лошадь, не надо./ Лошадь, слушайте – /чего вы думаете, что вы их плоше?/ Деточка, все мы немного лошади,/ каждый из нас по-своему лошадь»), а результатом становится то, что ободрённая лошадь «Пришла весёлая,/ стала в стойло./ И всё ей казалось –/ она жеребёнок,/ и стоило жить,/ и работать стоило» (Т. 1, с. 99-100)**. А в поэме «Про это» сила чувств неразделённой любви героя вызывает землетрясение «зимой у почтамта», ревность обращает героя в медведя, страдание выносит его на реке слёз в открытое море (по сути, в субъективное пространство его сознания и памяти, а затем и в объективное пространство продолжающейся жизни и людского окружения). И вот что характерно: смыслом авторских идей, заложенных в сюжетные ситуации, всегда является утверждение гуманности и любви как принципа человеческих отношений и человеческого поведения! Доброта и сочувствие дают жизненные силы измученной лошади, а в поэме «Про это» выражается настоятельное авторское желание, чтобы в будущем царило такое взаимопонимание и взаимосочувствие в людском мире, что одиночество и страдание были бы полностью исключены из жизни: «Чтоб вся/ на первый крик:/ – Товарищ! –\оборачивалась земля», «Чтоб мог/ в родне/ отныне/ стать/ отец,/ по крайней мере, миром,/ землёй, по крайней мере, – мать» (Т. 2, с. 216).
Все поэмы Маяковского, исключая «150 000 000», строятся как страстные монологи-исповеди, так что он имел основания, говоря словами Николая Асеева, считать себя «лириком по самой строчечной сути». В его поэзии совершенно особым образом слились воедино лирическое, эпическое и драматургическое начала. Лирическое обусловлено активностью внутренней жизни лирического героя и исповедальностью повествования (вспомним: все дооктябрьские поэмы Маяковского отразили трагедию одинокой человеческой души в чуждом ей мире расчёта и фальши), эпическое – размахом событий, драматургическое – обязательным наличием конфликта в произведении.
Герою Маяковского, «по его грандиозным масштабам», трудно войти без конфликта в область обыкновенных человеческих измерений. Конфликтность – одна из основных примет мира Маяковского.
Все варианты романтического конфликта присутствуют в поэзии Маяковского: богоборчество, поэт и «сытые», поэт и «толпа», трагический любовный треугольник… И все конфликты носят ярко выраженный социально-политический характер – поэтому советское литературоведение так упорно и однозначно причисляло Маяковского к ненавистникам и разрушителям буржуазного образа жизни и буржуазного строя. Ведь в дооктябрьских поэмах «вечным соперником» лирического героя, отнимавшим у него любимую, поэт называл «повелителя всего», «вселенского жирного» (или «лысого»), – по традиционным советским представлениям, «буржуя». Он рисовал «золотоворот» жизни, где всех живущих «манит и ведёт» этот «главный танцмейстер земного канкана»: «то в виде идеи, / то чёрта вроде,/ то богом сияет,/ за облако канув» (поэма «Человек»). Но следует учитывать, что при этом в ранних поэмах Маяковского имела место абсолютизация конфликта лирического героя с несостоятельным мироустройством, а главным, за что ратовали лирический герой и поэт, были идеи гуманизма и справедливости, реализация которых не связывалась тогда Маяковским с каким-либо конкретным социально-политическим устройством.
Одной из причин для переделки мира лирическому герою раннего Маяковского представлялась «людей небывалая убыль»: отчасти из-за того, что у множества «в прогрызанной душе/ золотолапым микробом/ вился рубль» (поэма «Война и мир»). Подчёркивая отличие своего лирического героя от приверженцев «золотого тельца», поэт заставлял его произносить такую самохарактеристику:
«А я
на земле
один
глашатай грядущих правд.
Сегодня ликую!
Не разбрызгав,
душу
сумел,
сумел донесть.
Единственный человечий,
средь воя,
средь визга,
голос
подъемлю днесь»
(поэма «Война и мир» Т. 1, с. 35).
Таким образом, в лирическом герое Маяковского сосредоточивалось и концентрировалось, по мысли автора, гуманистическое начало; главными ценностями лирического героя были не деньги, а любовь и взаимопонимание («Я для сердца», говорил он в поэме «Человек»), и борьба с «вселенским повелителем» приобретала характер борьбы против расчеловечивания.
Именно любовь к ближнему, несмотря на всё своё богоборчество, отстаивал и проповедовал лирический герой дооктябрьских поэм Маяковского, а вся его исключительность проистекала от ужасающего осознания героем закоренелости и нерушимости в общественном сознании тех нравственных норм, которые привлекают людей в объятия «золотого тельца»…
Безусловно, некоторый «гигантизм» был свойствен лирическому герою Маяковского и по чисто художественным причинам: уже упоминалось, что основой его поэтики была метафорическая гипербола.
Что же изменилось в сознании поэта, в восприятии им общественной жизни и в его художественной системе после Октябрьской революции?
[justify] В. Н. Альфонсов, на протяжении многих лет исследовавший творчество Маяковского и Пастернака, пишет: «В будущем, к которому стремился Маяковский, он хотел видеть не благополучное царство сытости, а братство людей большой индивидуальности – чуть ли не большей, чем он сам» (1, с. 210).
