хрупка. Да и Кунигунда в ту пору меры ни в чём не знала и дочь не щадила вовсе. Потому и приспел ей, несчастливице, скорый конец. По правде, тогда я почти ничего не знала о пиявках. Но я всё чаще замечала, как ведьма вонзает в тебя какие-то едва приметные глазу иголки. Я даже пару раз пыталась их из тебя выколупать, а ты ещё и ругалась за то, что я царапаюсь. Однако потом я осознала, насколько это опасно. Покуда ты была хилым детёнышем, карга тебя берегла, ведь детская душа истончается вмиг, а ей такое расточительство не с руки. Как ты думаешь, почему она по сей день тебя не съела? Ни одна уважающая себя ведьма не станет щадить своих последышей, если только не имеет на них определённые планы. И чем дальше, тем больше твоих сил ей потребуется. Она ведь дряхлеет. А кто чужую жизнь сосёт, свою собственную втрое быстрее теряет. Оттого она и ветха, что сношенное рубище.
– Я больше не позволю ей пихать в меня этих паразитов!
– В открытой битве ты проиграешь. Будь хитрее. Если воспротивишься ей, она тут же поймёт, что тебе всё известно, да на цепь посадит, и будет медленно-медленно вытягивать твою душу, пока ты не сойдёшь с ума в своём заточении. Тебе ещё рано тягаться с колдуньей. Сначала обрети силу, чтобы сразиться с ней на равных. И не очень-то надейся на своих друзей. Они для ведьмы, что блохи. Ты ещё не ведаешь, на что способны вещие сёстры, собравшись всем своим скопищем. Кикимору твою враз в клочья порвут. А уж про старика да этого бухарика-подъюбочника и говорить нечего.
– Ну зачем ты так грубо? Фридлейв хороший. – вздохнула девочка, печально отметив про себя, что Гедвиге удалось на удивление точно и лаконично описать моральный портрет её лучшего друга.
– А ведьмы как раз очень любят хороших мужиков. Только я не буду тебе рассказывать, что они там с ними вытворяют. Так что в этом сражении ты одна. Полагайся только на себя. И уж коли в тебе ни крепости плотской, ни власти колдовской, так осиль их лукавством. Али испугаешься? Сбежишь без оглядки?
– Ни за что! – процедила Эрмингарда, стиснув маленькие кулачки до костного хруста.
– Вот и славно. – одобрительно кивнула кошка. – Я ведь прекрасно понимаю, почему ты до сих пор не покинула это место. И в этом я с тобой абсолютно согласна. А теперь спи, дурёха, тебе нужно как следует отдохнуть. А я, так и быть, спою для тебя.
С тем кошка улеглась рыжей на грудь, да и замурчала свою песню колыбельную.
Сглотнула слёзы, подавила клокочущую в сердце боль, ненависть и страх. Слезой матушку не вернёшь. Лишь рану разбередишь да духом вконец ослабнешь. А ей надо быть сильной. Чтоб проклятая бесовка познала на собственной шкуре, какова истинная цена сворованной души.
***
А как минула третья четверть ночи, сон с Кунигунды сошёл, как сбегает с котелка перекипевшее молоко. Подскочила на ноги, заметалась неугомонно, что таракашка, да и голод пуще прежнего напал, разум замутив до скотского подобия. До свету по горнице шаталась, вылизывая всякую миску да кадку с объедками от давешнего её пиршества. А затем вдруг замерла, что оглушённая, сама себе дивясь. Кончилась жизнь тараканья. Так и не уразумев, что за неприятность с ней приключилась, села ведьма перед зеркалом, дабы насладиться обликом своим нарядным, да и едва не вскрикнула. Вся краса, которую она так ловко стащила у внучки накануне, покинула её. Веки опухли, иссохли обвисшие губы, кожа сделалась изжелта-бурой, а проплешина разрослась вдвое шибче вчерашнего. Взревев медведицей раненной, разбила зеркало, что посмело показать истинное её лицо. Да злобно покосилась наверх, где почивала ненавистная ей девица. Ну, ничего. Она ещё вволю упьётся Эрмингардовой юностью. Изговнит-изгадит внучкины радости. Съест счастье девичье.
