первого издания: «Пришло князю на мысль пренебречь худое предвещание и изведать щастья на Дону великом». Первый вариант встречаем уже в переводе неизвестного автора конца XVIII в.: «Пришло князю на мысль — желание не скорбеть о затмении солнца, а изведать щастие на Дону великом»... В одних переводах ум (разум) «сгорал», в других «уступал», в некоторых «вспадала мысль», в одних была «страсть», в других — «желание» изведать Дону великого и т. д. Многочисленны были попытки найти приемлемое решение и сформулировать наконец перевод этой фразы. Замечу, что слова "неизвестного автора конца XVIII века" вряд ли могли относиться к тексту, напечатанному в Париже, ставшему известным россиянам позже 1800 года.
Н. М. Дылевский в статье, посвященной специально анализу этого темного места, обобщил поиски и решения всех крупнейших исследователей и переводчиков «Слова» от первых издателей до наших современников и попытался сам сформулировать смысл этой фразы, сделав, как он пишет, на этот раз «некоторые выводы более окончательного характера». Минуя ход его рассуждений, посмотрим выводы: 1) спала он рассматривает как существительное (подлежащее); 2) похоти — глагол (сказуемое) со значением, близким к современным 'овладеть’, -охватить’, ‘полонить’; но вносится поправка: это не похоти, а похити (по- хыти). «Исходя из всего сказанного по адресу нашего выражения, его структуры и семантики входящих в него слов, находим вполне возможным предложить уже известный и раньше (с небольшими поправками) перевод: „Пыл (пылкость) князю ум полонил (охватил), и жажда (рвение, ревность) отведать Дону великого заступила (превозмогла) у него знамение"».
Перевод как будто бы сформулирован, однако автор после сделанного вывода заявляет: «Мы далеки от мысли об окончательном разрешении задачи» и призывает ученых всего мира «протянуть друг другу руку в достижении общей цели — уяснения оставшихся не до конца понятыми темных мест текста, одним из которых является и „спала князю умь похоти"».
Удивительно то, что при огромном разнобое в понимании отдельных слов (спала у одних авторов существительное, у других — глагол, у одних глагол в форме перфекта от спаднути , у других — в форме аориста от спалати) общий смысл всегда варьирует понимание первого издания, где дан даже не перевод, а переложение смутно понятой мысли.
После Н. М. Дылевского еще одну попытку дать окончательное толкование этого места сделал в 1971 г. В. Ф. Соболевский. Его толкование и перевод сразу же были рассмотрены лингвистом Л. П. Жуковской и отвергнуты как очередная неудачная попытка подменить перевод своим толкованием. Однако и Л. П. Жуковская, предложив правильный ход анализа такого запутанного текста, никакого положительного вывода не сделала, ибо сама же нарушила свои принципы анализа. Первый и главный из этих принципов — «правильное и единственно возможное вычленение каждой переводимой фразы из окружающего текста». Но выдвинув правильное положение, Л. П. Жуковская традиционно вычленила рассматриваемую фразу, а поэтому дальше уже не могла преодолеть порочный круг, в который попадали и все исследователи до нее.
Очень много думал над этой фразой и А. С. Пушкин. В его набросках комментария к «Слову о полку Игореве» отразились эти раздумья: «„Спала Князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи, искусити Дону великаго". — Слова запутаны.» А. С. Пушкин рассматривает перевод первого издания, взяв в скобки слова, которых нет в оригинале: «Пришло князю на мысль пренебречь (худое) предвещание и изведать (счастия на) Дону великом» и далее размышляет над словом «заступить»: «...заступить имеет несколько значений: омрачить, помешать, удержать». Пушкин пробует сам несколько вариантов и среди них такой: «Пришлось князю, мысль похоти и горесть знамение ему омрачило, удержало». Словом «удержало» Пушкин переводит «заступи», а «горесть» — эквивалент к слову «жалость». Записи Пушкина о «Слове» скупы и отрывочны, сохранилось много его пометок на переводе А. Вельтмана и писарской копии перевода В. А. Жуковского, которые говорят о том, как много и напряженно думал поэт об этом предмете.
Свидетельства современников подтверждают, что в последние месяцы жизни Пушкин особенно много думал и говорил о «Слове» с разными людьми. В мае 1836 г. А. С. Пушкин был в Москве и в это время встречался с А. Ф. Малиновским, который оставался единственным еще живущим участником первого издания «Слова» и поэтому особенно, видимо, интересовал поэта.
Тогда же, 15 мая 1836 г., И. М. Снегирев, профессор классической филологии, этнограф и археограф, записал в своем Дневнике: «Утром я был у А. С. Пушкина, который обещался паписать разбор моих Пословиц и меня приглашал участвовать в „Современнике" с платою 150 рублей за лист; просил сообщить ему мои замечания на Игореву песнь, коею он занимается как самородным памятником русской словесности. Со мною прочел он 3-й лист Русских праздников, кои просил для помещения в „Современнике" своем». Как видим, Пушкин интересовался мнением Снегирева о «Слове», они, видимо, обсуждали текст и толкования к нему — «замечания на Игореву песнь». Пушкин приглашал Снегирева принять участие в «Современнике» и одобрил труды Снегирева по этнографии, так как хотел их публиковать в «Современнике». Видимо, между ними не возникло разногласий, так как Снегирев и его мнения были приемлемы для Пушкина.
Очень ярко рисует увлеченность Пушкина «Словом» А. И. Тургенев, человек, который был особенно близок к Пушкину в последние, трагические дни его жизни. И в это время целые вечера посвящал Пушкин разговорам о «Слове». Подробно писал об этом А. И. Тургенев своему брату Николаю в Париж 13 (25) декабря 1836 г.: «О песне о полку Игореве переговорю с Пушкиным, который ею давно занимается и издает с примечаниями. Между тем посылаю две статьи о ней, напечатанные недавно в Журнале нар. проев. Передай их Эйхгофу и скажи ему, что постараюсь еще кое-что о ней доставить и самую песнь. Справлюсь о лучшем немец. переводе». А затем, придя от Пушкина, А. И. Тургенев дописывает: «Полночь. Я зашел к Пушкину справиться о песне о Полку Игореве, коей он приготовляет критическое издание. Он посылает тебе прилагаемое у сего издание оной на древнем русском (в оригинале) латинскими буквами и переводы Богемский и Польский; и в конце написал и свое мнение о сих переводах. У него случилось два экземпляра этой книжки. Он хочет сделать критическое издание сей песни, в роде Шлецерова Нестора, и показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей; но для этого ему нужно дождаться смерти Шишкова, чтобы преждевременно не уморить его критикою, а других смехом. Три или четыре места в оригинале останутся неясными, но многое пояснит я, особливо начало. Он прочел несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: все основано на знании парений славянских и языка руского». В конце Тургенев добавляет еще любопытную подробность: «Я провел у них весь вечер в умном и любопытном разговоре и не поехал на бал к Щерб». А вернувшись от Пушкина, все еще был полон мыслей об этом разговоре и под их впечатлением писал брату.
И. П. Сахаров, фольклорист и этнограф, за три дня до дуэли Пушкина был у него с Л. А. Якубовичем и вспоминает об этом: «Пушкин горячо спорил с Якубовичем и спорил дельно. Здесь я слышал его предсмертные замыслы о „Слове Игорева полка - и только при разборе библиотеки Пушкина видел на лоскутках начатые заметки».
О том, что Пушкин очень основательно готовился к анализу «Слова о полку Игореве», говорит его библиотека. «Пушкин имел почти без исключения все существовавшие тогда переводы „Слова (вплоть до стихотворных). Среди них обращает на себя внимание экземпляр „Слова о полку Игореве, изданного в Праге Вячеславом Ганкой с его переводами текста на чешский и немецкий языки. Вероятно, по этому экземпляру должна была вестись Пушкиным основная работа, так как в книгу вплетены были листы для заметок. Сверх того насчитываем мы до пятнадцати словарей и грамматик разных славянских языков. Как видно по некоторым пометам Пушкина на переводе „Слова Жуковского", Пушкин сопоставлял трудные слова с польскими, чешскими и даже немецкими словами».
Защищая от нападок скептиков подлинность и древность «Слова», Пушкин отмечал особенности его лексики: «Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание, всех наречий славянских». Поэтому естественно, что при работе над «Сломом» Пушкин пришел к необходимости славянских сопоставлений.
В начале января 1837 г. Пушкин беседовал с А. М. Коркуноным, археографом, тогда преподавателем Московского университета, впоследствии академиком, который по поручению П. А. Вяземского после гибели поэта сообщал М. П. Погодину о сохранившихся в бумагах Пушкина неизданных произведениях. Вспоминая эту беседу, Коркунов писал: «Его светлые объяснения древней „Песни о полку Игореве“ если не сохранились в бумагах, — невозвратимая потеря для науки».
Известно, что осталось в бумагах Пушкина: начальный этап большой работы, какие-то мысли, наброски, отметки, на которые йотом следовало обратить внимание. А концепция памятника, видимо, развивалась Пушкиным в устных беседах, где он, убеждая собеседников, убеждал и самого себя, и эти мысли вслух были «светлые», потому так увлекали его собеседников и слушателей. Устные беседы оставили у их участников, как мы видим по воспоминаниям, яркое впечатление, но воспоминания не передают конкретных подробностей, которые нас так интересуют.
Но все же, может быть, что-нибудь осталось, отразилось где-то?
В этой связи обращает на себя внимание одна малоизвестная публикация текста «Слова о полку Игореве» (без перевода). История этого сборника такова: 12-го декабря 1836 г. И. М. Снегирев записал в Дневнике: «Был в заседании Общества Истории и древностей Российских, где представил от М. Я. Диева о вирах и предложил напечатать 2-е издание Сказания о Мамаевом побоище и Слово о кончине Великого Князя Дмитрия Донского. Предложение было принято Обществом». В дневниковой записи И. М, Снегирева и упоминания нет о печатании в сборнике «Слова о полку Игореве», однако в первой книжке Русского исторического сборника за 1838 г. оно напечатано на третьем месте после двух названных произведений о Дмитрии Донском, а на титульном листе к названиям двух первых произведений добавлено мелким шрифтом: «и Слово о плъку Игоревѣ».
Эти обстоятельства наводят на мысль, что решение печатать в сборнике и «Слово о полку Игореве» было принято позднее, уже после кончины Пушкина. На титуле книги есть и такая запись: «По определению Общества. 1838 года Декабря 10 дня. Секретарь М. Погодин». Но из Дневника И. М. Снегирева нам известно, что такое решение было принято два года назад — 12 декабря 1836 г., но без «Слова о полку Игореве». Следовательно, это «определение» было новое. Известно, что М.
