Фролоф живо обратился в сторону лощеного парня:
- Вот видите, молодой человек: для того чтобы писать о женщинах, мужчине не обязательно быть ею! Так же как для того чтобы написать про сумасшедший дом, не обязательно становиться сумасшедшим. Продолжайте, милая девушка!
- Да я уже, собственно, все сказала… Просто хотелось защитить роман от несправедливых нападок… А роман действительно выдающийся… - села на место покрасневшая девушка.
- Спасибо вам огромное на добром слове, не знаю вашего имени…
- София…
- Ах ты, господи! Сонечка, значит! И как вам понравилась Софи?
- Очень! Но вы правы – она герою не подходит… Только Полина… И еще, - снова встала она. – Мне кажется, это роман не о любви, а о философии любви.
- Вы хорошо сказали, Сонечка! Если роман будут переиздавать, я в новом предисловии сошлюсь на ваши слова. С вашего разрешения, разумеется. Разрешаете?
- Да, конечно! – окончательно смутилась девушка.
По взглядам, которые на нее бросали, можно было предположить, что она здесь вроде белой вороны. Что ж, именно для таких белых ворон Фролоф и писал.
Поднялась рука, и Фролоф дал ей слово.
- Филимон Григорьевич, вы ведь еще французские стихи переводите и, кстати, очень неплохо… - сказала девушка.
- Спасибо, пытаюсь, - вежливо улыбнулся Фролоф.
- Только с французского на русский, или наоборот тоже?
- Нет, только первое. Для второго мне недостаточно французского. Хотя знаете что? Есть у меня крошечный опыт обратного перевода. Если прочитаю, поймете?
- Постараюсь, - вежливо улыбнулась теперь уже девушка.
- Ah, petite pomme da sur petite assiete,
Je m’ennuie de ma femme, je vais vers fillette.
- Ах, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена, пойду к девочке! – пропела девушка.
- Совершенно верно! – улыбнулся польщенный Фролоф. – Извините, другого не держим.
- Филимон Григорьевич, а вы женаты?
- И был, и есть, - улыбнулся Фролоф. – Как говорится, второй брак – это юридическое признание того, что первый оказался бракованным.
- А дети?
- Два сына и дочь.
- А можно необычный вопрос?
- Обожаю необычные вопросы! – широко улыбнулся Фролоф.
- Вас в детстве дразнили?
- Еще как!
- И как именно?
- Ну, во-первых, Филя-простофиля. Очень, кстати, полезная дразнилка. Мобилизует. Я делал всё, чтобы не быть похожим на простофилю. Например, не задавал глупых вопросов, первым дразнился, первым задирал и поднимал на смех. Помогало. А еще была дразнилка, которую запустила одна кудрявая девочка. Мне нравилась эта девочка. До сих пор, бывает, закрою глаза и вижу ее в коротеньком платьице с ее детским голоском, которым она пытается меня уязвить, а на самом деле требует, чтобы я обратил на нее внимание. Она отбегала от меня на несколько шагов, показывала на меня пальцем и кричала: «Фи! Лимон!», и я чувствовал вкус лимона, а в придачу к нему какое-то странное, смущенное чувство. Наверное, поэтому любовь у меня ассоциируется со вкусом лимона… Ах, сейчас бы чаю с лимоном! – раскинул Фролоф руки.
Аудитория оживилась, и Фролоф, ответив еще на несколько вопросов, поблагодарил за внимание и сказал:
- Хочу, чтобы вы помнили: никто не обязан свидетельствовать против себя – это принцип мирской конституции, но не собственной совести.
Его проводили аплодисментами.
