"Пока мы переводим дух, потирая ноющие плечи и сбитые ступни,
наши пленители словно бы и не знают сна."
Эхо. Гулкое. Хлёсткое. Многократно отражаясь от всеобъемлющей скальной породы, оно разносится там, где давно простыл наш след. Короткий стук — Раз — другой! Пауза. Раз. Другой.
Если бы не эти стук и свист, безжалостные в своём постоянстве, можно было бы подумать, что пещеры пусты, но тусклый фиолетовый свет разливается здесь вовсе не благодаря Подземным грибам. В неясном мерцании можно заметить тёмную кожу выступающую из-под мрачных одеяний стражей. Они охраняют шатёр. Внутреннее убранство ярко контрастирует с холодом пещер, — роскошные ковры, а так же многочисленные одеяла и подушки устилают пол, складываясь в причудливые узоры, которые однако оставлены без внимания владелицей.
Прямая как игла, острая как сталь, она застыла в центре, мертвенно вцепившись в плеть. Три живые змеиные головы на концах плети то и дело взмывают под своды шатра, чтобы в следующий миг наградить очередной порцией болезненных укусов жалкую фигурку дроуского мужчины, скорчившегося на полу. Презренный по факту рождения, ничтожный и бесполезный, эльф впитывает каждую крупицу ненависти которой может наградить его Верхновная Жрица, прежде чем он потеряет сознание.
По крайней мере, это всё успевает заметить Шур, откинув полог минуту назад. Собрат растянувшийся на ковре — истерзанный, скомканный, — служит лишним напоминанием того, сколь временными могут быть его собственная красота, уважение и статус, в случае если он позволит себе промашку столь же постыдную. Отводя взгляд от страдальца, или скорее неудачника, он отвешивает поклон властной женщине перед собой. Понадеявшись узнать больше о беглецах, пришелец лишь вызывает новый приступ ярости. Его вопрос в очередной раз напоминает Жрице какому бесчестию были подвергнуты их разведчики и сколь бесполезными оказались охранники, позволившие беглецам ограбить личные покои леди Ильвары и надругаться над Ашей.
И сколь бы Шур ни пытался после этого взывать к рациональному, докладывая о сложностях возникших на их пути, ответ Верховной жрицы остаётся столь же хлёстким и безжалостным как и её плеть. Плевать на потери. Не щадить никого, ни квагготов, ни собственных людей, продираясь через завалы и хитросплетения пещер, в поисках разношёрстной группы негодяев опорочивших их Дом, их Род и что страшнее, Лично Её.
Тусклое подобие, лишь только намёк на уязвимость, Ильвара Миззрим позволяет себе когда прогоняет мужчин из своих покоев — Шура и двух охранников, уволакивающих обморочное тело. Присаживаясь, она снимает многочисленные украшения и вглядывается в безупречную гладь зеркала, что безмолвно насмехается над гнетущим, болезненным, отсутствием роскошного головного убора обычно покоившегося на голове жрицы…
***
Безмятежные в своём неведении, мы умудряемся передохнуть и восстановиться.
Наш путь пролегает по узким тоннелям, полных произрастающих здесь грибов пригодных в пищу и воды, звонкой и чистой, которая пробивается через каменные толщи крохотными ручейками. Тоннели пустынны. Ни человек, ни зверь не решаются без нужды погружаться в их блеклые хитросплетения. Они пролегают вдаль, однообразные, бесконечные, неизменные. Природные коридоры тянутся невыносимо, иссушая любые силы и каждый всполох надежды на скорое спасение. Порой моему движению вторит разнообразное бормотание на множестве языков, пока непосредственный Стуул не просыпается, выглядывая из рюкзака Сарита. Соскучившись по голосам спутников в своей голове, крохотный миконид чихает выпуская споры и общение между нами продолжается так естественно, как это вообще может быть. Или Должно было быть, живи мы в лучшем мире.
На одном из привалов я с интересом наблюдаю как Тенебрис инкрустирует выигранный у Джимджара камень прямо в своё тело. Деловито орудуя инструментами, она умудряется проводить тончайшие манипуляции, одновременно обрезая, изгибая и оплавляя металл. Я бы с лёгкостью поверил, скажи механическая кошка про индивидуальный разум заключённый в каждой из её рук, столь ловко они движутся без тягостностной зависимости друг от друга. Добираясь до нагрудной пластины, она прекращает работу, встревоженно ощупывает корпус и спешно удаляется, стреляя глазами по сторонам.
Лишившись примечательного зрелища, я ловлю свой шанс как следует пообщаться с Ханаан — подобно новенькой картине в галереях уныния, девушка пребывала в центре всеобщего внимания на протяжении всего дня. Тогда-то я и узнаю во всех красках о её жизни в милом уединённом домике, застрявшем среди хаоса словно кораблик в бутылке, отделяющей его от океана. Её манеры пока ещё вгоняют в краску большинство из моих спутников, а древние словечки более подошедшие моей бабке, будь у меня таковая, выбивают длинные паузы в разговорах. Тенебрис она и вовсе доводит до белого каления каждым почтительным обращением, вынуждая непосредственное создание открещиваться от статуса госпожи этой заклинательницы. Смешно конечно, ведь именно автоматон в нашей группе выглядит настолько древним, чтобы заслуживать каких-нибудь изощрённых пространных титулов. Есть какое-то глубинное очарование в столкновении взглядов и мыслей, которые никогда бы не делили общее пространство, живи мы в менее безумное время. Не знаю, кажется ли это забавным и моим спутникам, или то сказывается привычка впитывать и примерять на себя чужую культуру. Я ведь и сам ещё каких-то десять лет назад говорил и мыслил иными формами и категориями, чем вызвал бы сейчас такое же диковинное впечатление. "Нитка говорит, что её дело маленькое — она просто следует за иголкой" — говорили у меня на родине и подобные афоризмы, как их называют жители этого континента, служили мыслью, а не хлёсткой цитатой.
Ханаан щедро делится рассказами о порталах, как они приглашают её в невиданные места и нередко пытаются посмеяться над ней, заигрывая как с пространством так и с самим временем. Какое-то знакомое лёгкое отчаяние звучит в её проникновенном голосе, когда она спрашивает не будут ли остальные против её игры на лире. Мне сложно судить о невозможных материях, но кажется жизнь её действительно полна безумных скачков, постоянно выдирающих тело из привычного темпа жизни, забрасывая в неизвестность. Получив драгоценную возможность, ей отчаянно хочется получше узнать всех этих странных, волнующих существ, пока на миг схлестнувшиеся пути не расплелись вновь. Когда два десятка глаз восторженно загорается, а множество истерзанных душ вновь вспоминают о существовании в этом мире красоты, искусства и музыки, только у Сарита хватает дурноты нрава или великой силы воли, чтобы напомнить беглым пленникам об осторожности. Минута слабости может стоить "завтра" каждому из нас.
Решив воспользоваться недавними уроками и ступкой созданной Джимджаром, Ахана решает изготовить муку из крупных грибных спор, действительно здорово напоминающих зёрна. Влекомая исследовательским интересом, она всё больше удаляется от своего наставника Баппидо и находит особенно примечательный экземпляр, до боли похожий на привычные, съедобные виды грибов. Похожий, но не идентичный. К нам она бежит взволнованная, старательно пытаясь что-то прожевать. Не обращаясь ни к кому конкретно, она тараторит на бегу:
“ой… оно такое вязкое… О нет, что если я перепутала грибы? Ну конечно, конечно я не справилась, зря я не спросила Баппидо! Что если он ядовитый? О боже! А... где я оставила мой посох?..” — жрица Истишиа затихает лишь заметив всеобщее изумление. Пока она стоит словно лазурная статуя, старый дерро подходит к ней и выхватывает из её сжатого кулачка остатки грибной шляпки. Занудный скрип издаваемый вечно недовольным Баппидо объясняет, что это — Язык Безумия и обычно даже такого небольшого укуса бывает достаточно, чтобы человек целый час напролёт проговаривал каждую из мыслей. С другой стороны, по крайней мере он не был ядовит, верно?
Долгие и муторные часы пути подкрепляют мысли о неизменности здешнего ландшафта голыми, как эти стены, фактами. Разномастные шаги быстро превращаются в убаюкивающую песнь, заставляющую спутников клевать носом на ходу, а редкие шёпоты только умножают гипнотизм атмосферы. Но знаете кому вовсе не до сна? Бедному Джар’Ре. И дело никак не в его хвалёных бдительности и собранности, нет. Мне слишком страшно. Акаша начинает скучать. Потустороннее создание наполняет сознание красочными образами кровавой охоты — дикой погони и неистовой эйфории от медленного погружения когтей в плоть жертвы. Не знаю, развлекает она меня так или просто спит и слишком громко видит сны, но при первой возможности я набиваю пузо грибами до тошноты. Брести становится труднее. Сломанный калейдоскоп по которому мы путешествуем неумолимо выдает всего три цвета. Тоннель обрывается. Стены и потолок рвутся во все стороны, оставляя путников на широком пространстве, усеянном фиолетовыми грибами до самого чёрного горизонта. Редкие далёкие грибочки дают свет слабый, мистический, позволяя восхититься глубиной открывшегося пространства. В то время как большинство созерцает эту непривычную картину, тучный рыболюд продолжает движение, словно автоматически, странно петляя вдоль стены у самой границы. Когда Сарит и Баппидо присоединяются к нему, мы разводим руками и просто продвигаемся за Шуушаром шаг в шаг, избегая многочисленных сторонних ответвлений.
Зачарованный непривычной новизной Подземья, я окликаю остальных, при виде нескольких примятых грибов, залитых чёрной жидкостью. В свете лучезарных пузырьков удаётся разглядеть разлагающиеся останки существа, будто бы собранного из множества разных животных. Жуткая такая поделка. Остов демонической твари медленно тает, оседая и расплываясь чернильным пятном той самой вязкой массы. И пока я пытаюсь понять как подобная тварь могла функционировать при жизни, Персиваль выхватывает из окружающей серости нечто более знакомое его взору — тёмную рукоять. То что осталось от массивного клинка проступает ореолом неестественно-круглого островка чистоты и спокойства, возвышающегося среди демонического ихора.
