После обеда тётка была грузная с инсультом. Домик крохотный, двери будто гномы рубили для своей пещеры. Носилки тащить одно мучение, а у меня спина не казённая, между прочим. Хорошо, что на белом свете есть Семёныч — водитель нашей "буханочки". Он всегда выручает, да и усы у него густые, словно малярная кисть. Кстати, тётку тоже спасли, мы ведь всех спасаем. Просто работа у нас такая, спасать.
Ладно, что-то я ворчу и ворчу. Минуту назад вызов в Ильинку дали. Похоже, что скучно там бабушке Тасе, вот и гоняет нас почём зря. Сейчас меня увидит, таблетку попросит от давления и успокоится.
Да не злюсь я на неё, не злюсь. Человек она старый, оставленный. Общения ей не хватает. Заодно и к тётушке на чай забегу, пять минут ведь "погоды не сделают". Тётка у меня там любимая живёт, папина сестра.
Я уже столько всего вам рассказал, и даже не представился. Зовут меня Дима. Работаю фельдшером в этой Богом забытой районке. Хотя когда-то хотел стать военным, потому что дед был героем и сражался под Сталинградом. Но судьба забросила меня в медицину. Вот и приходится теперь целыми днями пыль вышибать из грунтовых дорог. Сельская медицина, она такая. Что-то я заболтался с вами, пора ехать на вызов, а то бабушка Тася, чего доброго, Кощею позвонит. А оно нам не надо.
— Семёныч, заводи! Едем в Ильинку!
* * *
Я смотрел на мир сквозь мутное стекло "УАЗа". Лучи вечернего солнца окрашивали берёзки в приятный алый оттенок. Мы плыли по асфальтовой глади, раскачиваясь на дорожных волнах.
— Подкинул бы угольку в топку, Семёныч, — сказал я. — Опоздаем к бабушке Тасе.
— Нет, машину насиловать не буду, — ответил Семёныч и поправил усы. — Вот если бы инфаркт или инсульт, то тут сам Бог велел поддать, а так — нет. Кто мне новую то купит? От них ведь не дождёшься.
— Тоже верно. Ну, значит, торопиться не будем, подождёт бабулька.
— Семёныч, а ты про путешествия во времени слыхал?
— Это как?
— Ну когда пьёшь, где-нибудь на свадьбе в Подмосковье, а наутро просыпаешься в Древнем Египте во дворце Аменхотепа третьего.
— Баловство всё это, выдумка, — засмеялся Семёныч.
— Ну это, как посмотреть, в мире много необъяснимых явлений, — сказал я и задумался.
Сквозь боковое стекло я смотрел на бескрайние поля, перелески и думал, что когда-то земля в этих краях дрожала и горела от бездушных снарядов. Я представлял себя в этом винегрете войны, несчастного, напуганного.
Телефонный звонок вырвал меня из размышлений. Семёныч повернулся в мою сторону и вопросительно посмотрел.
— Диспетчер, похоже, бабулька вызов отменила, – сказал я и нажал на кнопку телефона. — Фельдшер Фёдоров слушает.
— На семьдесят шестом ДТП с пострадавшими: ребёнок трёх лет и двое взрослых, — сказала диспетчер.
— Там ведь медицина катастроф орудует? — возмутился я.
– Не знаю, нам передали, что бригада на другом вызове. Вы ближе всего. Дело серьёзное.
— Понял, принято! Семьдесят шестой километр, ДТП с тремя пострадавшими.
Я убрал телефон в карман и взглянул на Семёныча: — Ну что сказать, врубай люстры и полетели. Там ДТП, маленький ребёнок пострадал. Давай-давай, Семёныч, дави на газ, не жалей старушку. Возможно, ещё успеем спасти.
– Бог ты мой, — запричитал Семёныч и включил мигалку. — Ну как же их угораздило-то? Вот беда-то какая.
Движок зарычал от оборотов, и "буханка" задребезжала ещё сильнее.
"Только этого мне и не хватало, – думал я и молча смотрел на дорогу. Детская реанимация — это ж погибель для молодого фельдшера. Всегда считал, что меня это не коснётся, а зря. Как говорится — получите, распишитесь.
— Ёк-макарёк, нужно ведь кислород проверить, — сказал я и полез через перегородку, которая разделяла салон.
"Так, друг, возьми себя в руки. Самоё страшное — это заинтубировать малыша, а уж дальше разберёмся. Главное, до районки доставить. Деду Фёдору под Сталинградом тоже страшно было".
Я начал быстро проверять оборудование и почувствовал страх, ведь реанимация на трассе – это не бабулькам давление мерить, тут действовать нужно быстро. "Буханку" качнуло, и я потерял равновесие. Я увидел, как Семёныч выскочил на встречку, чтобы обогнать караван из фур. Взвыла сирена и Буханка затряслась от оборотов, словно похмельный алкаш.
– Семёныч, есть у меня три минуты или мы уже на месте?
— Ирод ты окаянный, — закричал Семёныч. – Ты что шары залил, что ли? Видишь же мигалки! Уйди дурак в сторону! Уйди!
* * *
Тётушка поставила чайник на стол, принесла графин с кипячёной водой и открыла банку варенья. Мы пили чай, говорили о деревне, о том, что картошка в этом году паршивая, вспомнили дедушку Фёдора, её отца. Она положила передо мной старые чёрно-белые фотокарточки, на которых он в военной форме.
— Да, дедушка был суровый мужик, — сказал я. — Настоящий герой.
Осмотрев комнату, взгляд зацепился за небольшую шкатулку. Она стояла в серванте рядом с хрустальным сервизом. В далёком детстве я открывал эту сокровищницу, но с тех пор прошло много лет.
Получив добро от тёти, я достал шкатулку из серванта и неспешно начал перебирать её содержимое. Медали, удостоверения и ордена, поблёкли от времени, но они по-прежнему хранили в себе звуки войны.
"С ума можно сойти, ведь им почти восемьдесят лет. Ух ты, это ж военный билет деда. Должно быть, он когда-то лежал в нагрудном кармане его гимнастёрки. Да... это немой свидетель тех страшных событий. Когда дед получил ранение, он тоже был с ним".
Я разглядывал мутную чёрно-белую фотографию "военника". Чернила печати расплылись и было сложно рассмотреть лицо деда. Мне захотелось спеть что-нибудь про войну и я тихонько затянул: — Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой...
На дне шкатулки я увидел орден "Отечественной войны". Его пятиконечная звезда, покрытая рубиновой эмалью, хорошо сохранилась, а вот серп и молот — потускнели от времени. Мне вздумалось немедленно прикоснуться к истории. Я протянул руку и ухватил орден кончиками пальцев. Как только я это сделал, послышался отдалённый шум, еле слышное эхо наполнило пространство комнаты. Я видел, как улыбалась тётушка и беззвучно открывала рот, словно рыба. Я вообще не понимал, что происходит.
Шум нарастал и вдруг меня пронзил голос Левитана: — От советского информбюро! Он будто прошёл сквозь тело, заставляя каждую клетку вибрировать. Да, это тот самый голос, который я не раз слышал в записи. Рокот самолётов и взрывы фугасных снарядов, разрывали мои перепонки невиданной мощью. Всё перемешалось. Я слышал хрипы раненых красноармейцев и крики солдат "За родину!" Мне на секунду показалось, что я схожу с ума. Звуки гармони, марш «Прощание Славянки» и паровозные гудки слились в сознании в единое многоголосье. Наконец, всё вокруг начало двигаться и вращаться. Раздался крик младенца, и запах керосина ударил в затуманенный мозг. Хрип. Стон. Яркая вспышка. Темнота.
* * *
Сырость. Я почувствовал сырость и запах земли. Я лежал в луже, а жёлтые глиняные стены сжимали тесное пространство. Я видел небо, мрачное небо, казалось, что оно вот-вот разродится дождём.
"Что произошло? — думал я. — Шкатулка, орден, цейлонский чай — это то, что я помню. Где я? Может инфаркт? Да ну, брось, ты же неплохой фельдшер и понимаешь, что всё это чепуха. Нужно поскорее разобраться, что со мной произошло?"
— Эй, красноармеец! — грубый голос вырвал меня из прострации. — Ты чего там озяб? Воевать будем или нет?
Я прижал подбором к груди и увидел крепкого мужика в военной форме. Он курил что-то похожее на самокрутку и закладывал патроны в круглую чёрную коробку.
— А-а-а... – это всё, что я смог из себя извлечь.
Странно, но этот мужчина напомнил мне папу: большой нос, массивный подбородок, карие глаза. Он даже дым выдыхал, как отец.
"Ну, теперь всё понятно, это обычный сон. Я сейчас проснусь и побегу, как ошпаренный в нашу районку. Только какой-то он правдоподобны, яркий. Всё как в жизни".
— Ну ты чё, молчишь, хлопчик? Ты ж не на свиданке, а в окопе. Фрицы второй день лупят, не продохнуть.
Наконец, я набрался смелости и сказал: — Вы на папу моего похожи.
"Ну я дурак! Нашёл что сказать".
— Эко тебя приложило, парень, — ответил он. — Ну ничего-ничего, сейчас немчуру разобьём и в тыл тебя отправим. Там подлечат, там быстро на ноги поставят.
Я смотрел на него и не мог поверить, что рядом со мной человек, как две капли воды похожий на отца и дедушку. Родные черты заставляли моё сердце сжаться.
— Через десять минут в атаку. Ты бы, парень, привёл себя в порядок, а то, глядишь, и галифе потеряешь, когда в наступление пойдём. Засмеют хлопцы.
"Чёрт, чёрт, чёрт! О каком наступлении он сейчас говорит? И почему я? Что я здесь вообще забыл? Это какая-то ошибка, я фельдшер и не хочу умирать именно сегодня. У меня ипотека и дети".
— Хлопец, ты и впрямь больной. Я ведь к тебе обращаюсь, а ты молчишь как рыба и глаза таращишь. Надо Никитину тебя показать. Ты не дрейфь, он мужик справедливый. Если ты и впрямь болен, так он тебя в тыл переправит.
— Какой Никитин? Сейчас ведь сорок какой-то, верно?
— Пётр Никифорович, так нашего командира величать. Ну а про год ты напрасно. Давай, завязывай со своими шутками. Тут война, а не цирк.
Наконец, я понял, что совершил прыжок в прошлое. Что это реальный окоп и возможно я умру через несколько минут.
Я услышал рокот и посмотрел на небо.
— Наши соколы летят. Сейчас по врагу отработают и пойдём мы, пехота. Ох и красавицы! Стройно идут!
Я почувствовал дрожь земли и услышал грохот. Через минуту стало слышно, как кричат люди. "Вперёд! За родину! — взревела толпа. Я видел, как солдаты хватали винтовки и вылезали из окопов. Они с криком бежали вперёд. Я не знал, что мне делать. Хотелось забиться в самую глубокую нору и не видеть происходящего. Меня охватил животный страх, и тело начало колошматить от порции адреналина.
— Беги, дурак! — крикнул мой новый знакомый и схватил меня за гимнастёрку. — Под трибунал пойдёшь, расстреляют к чёртовой матери, если будешь сидеть.
Я собрался волю в кулак и с криком "мама!" побежал вперёд. Рядом со мной что-то постоянно свистело, а под сапогами содрогалась земля. Об каску бились комья. Я видел, как в разных частях поля взмывал в воздух чернозём, закрывая собой солнце.
Отбежав сто метров от окопа, я упал пронзённый острой болью.
— Нога-а-а! У-м-м! — зарычал я.
"Не ужели моя
