Видя горе людское, понял он как с ним справляться, и прежде всего – ждал доверия, когда Маркус будет готов заговорить.
– Что такое? – спросил Конрад, хотя и знал, что именно хочет спросить Маркус.
– Вам не страшно? – он был прав. Мальчонка, прошедший большую часть своей короткой жизни сиротой, очень боялся того, что должно было вторгнуться в Алькалу. Чужая едкая болезнь, а что за нею? Кто знает! А вдруг смерть?
– Страшно? – задумался Конрад, - знаешь, нет, не страшно. Мало знали ли мы болезней? Два века назад чёрная смерть прошла и по Алькале, но почернели ли её стены? Нет. Они остались белыми. И сейчас останутся. И через сотни лет тоже.
– Но если… а вдруг мы тоже? – Маркус боялся болезни. Он помнил как болел в приюте, как поили его горьким корнем, от которого его тошнило, но зато спадала температура и мир проступал чуть ярче.
– К нам присылают не всех, – ответил Конрад, – всего около трёх десятком человек самых безнадёжных. Других оставляют лечить в столице. Значит, есть какое-то лечение. А может быть, тела и сами справляются? Ты молод, тебе ещё долго жить, тебя воспитало солнце Алькалы, её воздух… ты крепок.
Объяснение показалось Маркусу убедительным, а вот у самого Конрада сжалось сердце. Он ничего не знал об этой болезни и понимал, что вся его совсем неубедительная, хоть и успокаивающая история легко рассыплется от одного-двух вопросов. Но Маркус не хотел их задавать, а может быть, ему просто нужно было услышать успокоительную речь и неважно, насколько она была при том правдива. Она успокаивала, а это уже немало.
– Почему же к нам! – ярость прорвалась в мальчонке, копившаяся так долго, она всё же проявилась. – Почему?
– Могли направить куда угодно, – пожал плечами Конрад, он всё ещё оставался тепло-спокойным, – и к нам, в Алькалу, мог вернуться любой такой же солдат, который был бы отравлен этим недугом. Пока мы бы поняли что происходит, пока столица отзывалась бы на нашу беду, прошло бы ещё больше времени, и кто знает, не было бы нам от этого ещё хуже?
– Но почему же к нам? – Маркуса почти трясло. Он обещал себе быть спокойным и мужественным, как полагается для мужчины, но всё-таки страх побеждал. – А если вы, господин…
Он затих, понимая, что выдал лишнее. Всё-таки, как ему было известно, господин Гануза привёл и навязал его в помощники Конраду и никогда, никогда ещё Маркус не признавался вслух, что привязался к этому человеку. Оно и неудивительно. Приют был надежным местом, там были стены, крыша и еда, но там не было тепла. Были обязанности настоятелей приюта по обучению и поддержанию дисциплины, но на этом всё.
Казалось бы, ну что тебе, глупый мальчишка ещё нужно? Тебя кормили, содержали, одевали и обучали, пока ты входил ещё в возраст воспитанников, а дальше тебя привели за руку к тому, кто мог передать хоть и страшное, но бесконечно нужное умение в погребальном мастерстве, чтобы ты научился нужному.
Маркус знал это. Знал он и то, что Конрад был добр к нему, но принимал это за его черту характера, а не за привязанность. И сам ругал себя за то, что привык к дому господина Конрада и про себя звал его «домом», и неважно, что в поддавале и в сарайчике там находились и мертвецы, ожидавшие омовения и пудры, и бывали здесь скорбные гости…
Дом и всё. Алькала дома и эта обитель тоже дом.
– Если случится неизбежное, – Конрад не стал смеяться или кривиться, не в его это было духе, не в его природе, – и я погибну, то значит так было нужно. И я буду рад, если ты продолжишь моё дело. И я уверяю, что господин Гануза не оставит тебя своим беспокойством. Ну а если неизбежное случится и с ним, то Алькала добродетельна и не даст тебе пропасть. К тому же, ты уже немало перенял от меня. верно?
– Наверное, – голос Маркуса был ещё потёрт неуверенностью, но какая-то живость проявилась в нём. В самом деле, ещё ничего не случилось, а он уже готов разрыдаться! Позор!
– Я знаю, что ты не думал о таком ремесле, – Конрад покачал головой, он словно бы и сам укорял себя, – но прошу тебя помнить, что это может и не быть твоим выбором навсегда. Только вырасти, подкопи денег и сам выбирай свой путь. Во всяком случае, навыки, что я даю тебе сегодня, могут тебе пригодиться. Люди всегда умирали.
Маркус удивленно воззрился на Конрада. Тот был очень ловок в пересечении тем и от скорби и грядущих событий, явно напряжённых, он перевёл мысли Маркуса в его собственное будущее. Теперь это было обычной беседой, в которой не было места никаким страшным заражённым переселенцам.
– Необязательно решать сейчас раз и навсегда, – заверил Конрад, – впереди ещё много солнечных дней.
***
Поначалу всем жителям Алькалы показалось, что проблема сильно преувеличена. Воображение, нарисовавшее кровоточащие язвы и лишённые кожи головы, было разочаровано. Прибывшие были бледны, у некоторых перевязаны лица, словно кто-то подвязал больной зуб, у кого-то мелкие нарывы на щёках. Но они шли сами, хоть и медленно, и спотыкаясь, и молча, не переговариваясь…
– это ещё безнадёжные? – всколыхнулось в толпе облегчение и перемешалось с тревогой и смешком – совсем в столице обленились! Вертелись под ногами дети, ожидавшие увидеть ужасных монстров вместо людей, они растерянно вертели головами, видя людей, у которых всё было почти в порядке. Ну разве что зуб у кого подвязан…
Но лекарь Пако, на месте осмотревший первую партию больных, побледнел. В отличие от жителей, он увидел что творится с людьми по-настоящему. Увидел обнажённые кости, скрытые повязками, ощутил от многих из них сходящий жар, и увидел, что во рту у них расплодилось множество чернеющих язв, а у многих распухли языки.
Им было невозможно есть. некоторым больно было даже пить и Пако догадывался, что язвы кровоточат и плодятся не только во рту, но и во всём желудке больных людей.
Но этого было не видно. Этого нельзя было разобрать сразу, от того на плечи многих ответственных жителей, в числе которых был и лекарь Пако, и наместник господин Гануза легла ещё одна задача: одёргивать своих же от лишнего.
Например, не позволять кормить из одной миски двоих. Да, у них была одна болезнь, но у одного она проявилась едва заметно, а у другого уже вовсю била, добивая и жаром, и болью. Интуитивно лекарь Пако чувствовал, что нельзя их смешивать, и наместник во всём ему доверял. Но наместник это не добродетельная, но глуповатая Мария, вызвавшаяся кормить больных.
Простая во всём, она, не подумав, могла сунуть одну и ту же миску сразу же двоим, а то и вовсе кормить бульоном из одной ложки то одного больного, то другого. Пако ругался с нею, а та лишь хлопала глазами:
– Они же оба больны! Чем я их разделять-то буду?
Пришлось гнать Марию на готовку. Но она была такой не одна. Люди Алькалы, не привыкшие к опасности, не видели её и не воспринимали мер всерьёз. К тому же, переселенцы были в Алькале уже неделю, а до сих пор никто не умер! Это ли не показатель того, что в Алькале даже солнце лечебное?
Вот под этим-то укрепившимся мнением у местного сапожника Рудо и родилась идея и он немедленно загорелся её воплощением. Навязавшись на помощь, под предлогом колки дров, Рудо вывел из наспех сотворенного лазарета старика, который выглядел бодро и даже сам изъявил желание пройтись. Старик не имел на лице никаких язв, только говорил очень неразборчиво – у него не хватало нескольких зубов, но Рудо решил, что то от возраста, бывает, мол.
– Вам здесь гулять надо! – наставлял Рудо, действуя в глупом заблуждении самых лучших своих побуждений, – у нас даже солнце не такое как у вас. Что вы там видите в столице-то? а у нас здесь тихо, спокойно и надёжно. Наша земля! Она нас бережет и лечит…
Рудо так и не понял почему старик вдруг качнулся и упал прямо в его объятия, и ещё пытался произнести хоть что-то, пока из его рта сочилась, отравляя всё лицо его чернотой, странная жидкость, похожая больше на гной, чем на кровь.
– Идиот! Какой же ты идиот! – орал господин Гануза четвертью часа позже, а Рудо стоял, понурив голову, – кто тебя просил? Кто тебя заставлял? Кто надоумил?
– Так он хорошо выглядел…– растерявшись, отбивался Рудо, но и сам чувствовал, что произошло что-то непонятное и страшное. Он уже жалел, что ввязался в это.
Так на стол Конрада попала первая жертва чужой болезни.
– Ты не подходи, – попросил Конрад, когда Маркус сунулся к нему помочь. – Не надо, лучше я сам.
– Разве не ученик я вам? – возмутился Маркус, который не хотел оставаться в одиночку и даже опасность готов был разделить, лишь бы быть с кем-то уже знакомым.
Конрад кивнул:
– Тогда только подавай. Я больше буду сам работать.
В скорбном молчании, говорить не хотелось, да и опасно было – Конрад склонялся довольно низко над телом, зрение было уже не такое острое как прежде, руки выполняли привычное. Раздеть – это легко, старик был почти невесомым. Но оно и неудивительно – весь рот его был в язвах, и он не мог есть.
Омыть – это уже сложнее. При малейшем касании к коже, казалось, что кожа столь сухая, что порвётся, словно пергамент. И это тоже неудивительно – наверное, и пить ему было больно, вот и иссыхало тело.
Переодеть в чистое. Здесь Конрад слегка схитрил и с помощью Маркуса разрезал камзол и рубашку с брюками так, чтобы не мучить тело, а просто накрыть его, зашить ткань на живые нитки…
Дальше обычно Конрад расчёсывал, пудрил и румянил мертвецов. Но тут было сложнее. Смерть быстро расползлась по чертам, искаженная и подчеркнутая чужой болезнью, и проступила уродливым западанием щёк.
Пришлось набить рот шариками из бумаги и мягкой ткани. Пришлось изрядно потрудиться, но Конрад сделал это сам – даже его, бывало мастера погребения, замутило от западающего почерневшего от язв языка, изуродованного рта, гниющих зубов…
Но мертвец требовал почтения и профессионализма и Конрад сделал всё, что мог. Дальше уже было проще. Взмокший от усилия и от пережитого, Конрад наскоро напудрил лицо и даже шею, а потом расчесал мертвеца. Теперь он казался обыкновенным мертвецом, не больным, не оскверненным язвами.
Вскоре за ним пришли люди, посланные наместником, унесли старое легкое тело и схоронили. Конрад проследил и за этим – он всегда торопился проводить того, кого снаряжал в последние одежды, чтобы проститься с покойником. Кем бы он ни был, Конрад чувствовал за него ответственность. Не изменил он себе и в этот раз.
От этой смерти была лишь одна польза. То ли Рудо разнёс по Алькале, то ли жители её поняли, с чем имеют дело, но Пако вскоре выдохнул и смог сосредоточиться на попытке вылечить своих пациентов без борьбы с попытками помочь от
