Захолустье 2

Прощание вообще не бывает долгим.
Давыдов сдался на третьи сутки поисков. Он заявился в милицию – как подарок. Как пряник, сказал дежурный сержант. Откуда его спустя час после оживленных телефонных звонков вежливо выпроводили, хотя бригадир, кажется, был не прочь пойти по этапу, как декабрист. Начальник милиции спустился со второго этажа и официально растолковал Давыдову, что в его действиях нет состава преступления. Пока… Бригадир явно не хотел идти домой, но за ним приехал сын на «Жигулях». Давыдов плюхнулся на заднее сиденье, все так же улыбаясь. Сержант, глядя из окна дежурки, завистливо повертел пальцем у виска.
А дорогая пропажа Рубиновая Роза, уволенная и всюду гонимая, как ни в чем ни бывало, вернулась в свою съемную квартирку. И не обнаружила косметички. Но и без польских теней и помады РР была бледна и хороша, пуще прежнего. Если ее полюбовник взял бюллетень «по уходу» и, прощенный, затих под боком находившейся на сносях жены, то РР, как ни в чем не бывало, прогуливалась по Бродвею и близлежащим улицам. Погожие деньки наступающей весны позволяли демонстрировать демисезонные наряды. Однажды в воскресенье РР надела капроновые чулки, хотя женская половина райцентра в конце марта еще донашивала рейтузы и трусы с начесом. Мужественный поступок. Вкупе с короткими пальто и юбкой да красными сапожками на каблуке она выглядела оглушительно. Старшеклассницы, бросив делать уроки, сбежались к площади перед универмагом, чтобы запомнить модный стиль перед грядущей поездкой в город в качестве абитуриенток.
           Она будто дразнила Захолустье. И Пограничье ответило.
 
        Пленка 12b. Бассаров. Западня Запада
 
        После того, как Рубиновая Роза стала сказкою всего Захолустья, Давыдов начал ее избегать. Тихая и невзрачная жена поставила Давыдову ультиматум. Лучше б поставила мужу рога, болтали на крыльце универмага.
        «Вы хоть знаете, бабы, что есть ультиматум? Ультиматум в переводе с иностранного значит трехэтажный мат, - заметил алкаш по кличке Синяк, ожидавший на крыльце открытия вино-водочного отдела. – Ульти - и все матом! А тут какой мат? Одни смехуечки…»
        Из разгоревшейся на ступенях дискуссии выяснилось, что ультиматум Давыдовой жены, хоть и кухонный, был понятным и действенным: или эта английская курва, или дети.  
        А детей Давыдов любил.
        Спор на крыльце принял международный характер.
        «Газеты читали? Вот от энтих заокеанских проституток всякий разный СПИД гуляет! Прямиком от Запада».
        «Да что с ней чикаться? Тьфу! Выслать эту иностранную шлюху с нарядом милиции, и - шиздец!»     
        «Правильна-а! От СПИДА, грят, человек гниет заживо! Как от радиации, тока передается при чихании!».
        «А шо таке СПИТ? С кем он спит?»
        «Спит с заморскими потаскушками! Секс называется…»
        «Не СПИТ, а СПИД, темнота захолустная! Дэ на конце. От слова диверсия. Американцы придумали заразных блядей и пидорасов всяких к нам засылать!»
        «Пишут, чума двадцатого века!»
        «Кошмар! У всех же дети… Спаси и сохрани!..»
        До сих пор неясно, кто первый на крыльце районного универмага изрек про СПИД, но в толпе был замечен приемщик стеклотары по кличке Шкалик, известный стукач и сексот. Приемщик не пил. Кликуха его произрастала исключительно из-за малого роста и худобы. Так и говорили: «Этот сексот опять шкалики и трехлитровые банки отказался принимать!»
        Если и был в Захолустье секс, то в слове «сексот».
        Шкалик являлся секретным сотрудником органов - по совместительству со стеклотарой. Об этом знали все, невзирая на тщательную конспирацию осведомителя гэбистов. В местное отделение КГБ Шкалик заходил исключительно с заднего входа. А про СПИД в Захолустье ведали единицы: газеты обычно шли на обертку продуктов и растопку печей. Видать, приемщика проинструктировали…
        Так или иначе, но треклятое иностранное слово пошло блуждать по райцентру. И проникло в  пивнушку.
        Накатили сумерки, ранние в Захолустье. В пивнушке царила скука. Пиво выхлестали за воскресенье, новой бочки не подвезли, буфетчица Шура щелкала за стойкой огромными деревянными счетами. Было тихо. Шумного посетителя, не вязавшего лыку, она выпроводила, тыча веником в рожу, медно-лиловую и опухшую. В дальнем углу, присмирев, чернели завсегдатаи - ждали бочку «жигулевского» из Сосновки.
        И тут, как луч света из женсовета, в пьяном царстве возникла Рубиновая Роза. Где-то что-то упало.
        Харя толкнул меня в плечо: «Видал? Англичанка!.. Живая!»
       Англичанка, морщась от незнакомого запаха, прошла к стойке и спросила Давыдова. Шура от испуга с грохотом уронила счеты, круглое личико ее, увядающее под слоем дешевой косметики, приняло выражение типа «Мама дорогая!» 
       - Во дает! СПИДоноски нам тут только не хватало! – крикнули из дальнего угла.
       Бешеный лай под окном разорвал дремоту пивнушки. Следом за окном раздались  свист, велосипедные звонки и крики. Буфетчица выругалась по-мужицки.
       Этот неистовый лай поднял посетителей пивнушки с мест.
        Рубиновая Роза спешно ретировалась.
        Но ее нагнали, окружили, оставив проход в сторону школьного стадиона. РР, спотыкаясь на каблуках, посеменила к воротам стадиона, надеясь укрыться в школе – та была в сотне метров.
        - Держи англичанку!
        - А она не заразная? Руками можно?
        - Токо не бить!.. А то припаяют!
        - Эй, ты, чумовая, катись в город, кому сказано!
         - Пра-ально! Не фиг наших мужиков СПИДом заражать!
         - А чо такое СПИД? Типа триппера?
        -  Сам ты триппер ходячий! СПИД в тыщу раз хужей!
          Крики и голоса слились в один снежный ком – он припечатал учительницу к ограде стадиона.
          Бешено лаял Гарнир.
          Рубиновая Роза уронила в снег шапочку и очки. Кто-то мстительно наступил на оправу. РР подслеповато щурилась на подступающую толпу. Затем опустилась, ища очки и шапочку.
          На загнанную женщину набросили сеть от футбольных ворот. Она принялась с истошным криком барахтаться, все больше запутываясь, – каблуки вязли в ячейках и не могли высвободиться.
          Поднялся свист и хохот. Самый громкоголосый, мелкий мужичонка в драной телогрейке и цигейковой шапке, вдруг поперхнулся.
          - А ну сдай взад! Взад, я сказала! – Буфетчика Шура с размаху заехала мужичонке пивным насосом в лоб. Алая кровь брызнула в снег.
          Вслед за Гарниром умолк и последний загонщик.
          - Люди вы али звери?! – разорялась Шура и еще пару раз приложилась насосом по мужским физиономиям. – Погодите, налью я вам еще, как же, ждите! Хуже волков, охоту тута устроили!
          Мужики молча высвободили Рубиновую Розу из сетей. Она кричала и отбивалась. Ей подали скособоченную оправу и шапочку. Очки учительница отбросила.
          Оказалось, она хромает. Тогда загонщики подняли ее на руки и донесли до дома.
 
          Пленка 13b. Лори.Уважительная причина предательства  
 
          На «большой земле» лучшие люди уже давно носили джинсы и болоневые  «аляски», но в Захолустье, понятно, время текло медленнее… У нас передовая шпана щеголяла в парадных телогрейках и немыслимой ширины брюках-клёш. Иначе не могло быть в краю, где солнце задыхается в тисках мраморных облаков, где брусника поспевает позже мирового графика, самцы изюбрей дерутся не так яростно, как где-нибудь в Канаде, глухари токуют глуше, а птицы летают ниже и реже, сберегая силы в холодном разреженном воздухе…
         Телогрейки, небрежно запахнутые у самого корня мужчин, клёши, подпоясанные армейскими бляхами, в нашем дворе носила, подражая взрослым модникам, ватага пацанов. Уже не дети, еще не самцы. Их не пускали в кочегарку, в этот мужской клуб для избранных. Среди пацанов верховодили Петька, невысокий курносый крепыш, и большеголовый Дюбарь, этот повыше. Только им дозволялось нырнуть на минуту в кочегарку. И тогда Петька и Дюбарь бежали за папиросами или чаем.
         Я сидела на кухоньке, где делала уроки на вытертой чистой клеенке, здесь было светлее, чем в моем углу. И двор, как на ладони. И увидела, как в низкую дверь кочегарки, придерживая ондатровую шапку, вошел человек, который меня допрашивал. Не допрашивал – выпытывал. Оперуполномоченный, что приходил к нам домой, спрашивал про РР. К черной дубленке он бережно прижимал папку.
          Я протерла очки.
          Когда опер вышел оттуда, за ним на шаг сзади следовал Коля Вор, известная в околотке темная личность, который зимой и летом ходил в кожанке и яловых сапогах. Унты ему были ни к чему: теплая кочегарка была его кабинетом, клубом, ДК, гостиницей, чем угодно. Пьяным его никто не видел, говорят, Вор больше налегал на чифир и «план». Несмотря на характерную кличку, милиция его как бы не замечала…
          Проводив уполномоченного, Коля тихо свистнул, обнажив золотые фиксы. Из-под земли возникли Петька и Дюбарь. Вор дал им по папиросе, зыркнул по сторонам – я пригнулась ниже подоконника! - и завел подручных в свой кабинет-кочегарку.
 
          На следующий день я бежала за хлебом и молоком, придерживая указательным пальцем крышку бидончика. И увидела Рубиновую Розу в очках, не в золоченой оправе, видно, в запасной. Перебирая длинными ногами, она обходила наледи с пакетом в руке. Вдоль Бродвея дул сырой апрельский ветер, гнавший обрывки районной газеты, сорванной со стенда. На учительнице была та же шляпка на резинке. И неизменный маникюр, когда она стянула перчатку, чтоб поправить резинку и очки.
          Порывом ветра налетела шпана. Впереди Петька и Дюбарь. Вожаки были будто пьяные. Они с ходу сбили с РР шляпку – она весело, подпрыгивая на дощатом настиле, покатилась вдаль… За ней погнались собаки и Гарнир. Пацаны стали обзывать РР проституткой и другими плохими словами. Эти словечки запутались в гриве каштановых волос. На РР «не было лица» – наконец-то я поняла это мамино выражение.
          Снежки из сырого снега лепятся отменно – об этом знают дети. А еще они ударяют  больнее. Удар весенним снежком намного ощутимей, чем малоснежной зимой. Один из них угодил бывшей учительнице в голову. Густая копна волос не спасла. Марго взмахнула руками, упала сломанным цветком.
          Растерявшись, я побежала, сперва за шляпкой, уронила крышку бидончика, а когда вернулась, то увидела, что пацаны кидают в лежащую Рубиновую Розу уже не снежки, а пузырьки с зеленкой и чем-то коричневым, дурно пахнущим, явно заготовленными впрок. Пакет лежал в стороне. Очки слетели. Юбка некрасиво задралась.
          «Проститутка!», «Училка!», «Англичанка – пиздорванка!» - ненаходчиво орали мальчишки.
          Я бросилась на пацанов с бидончиком наперевес – ударом ноги Дюбарь мастерски выбил его из рук, он с грохотом пересек наледь.
          Как по удару гонга, образовалась толпа зевак. Так бывает в Захолустье. До того