Сквозь чужие двери -1. Чемоданы и три надежды

Когда в России начались девяностые, все как будто решили, что теперь можно не платить зарплату. В нашем «Проектно-строительном управлении» тоже творилась чудесная арифметика: мы работали, а деньги за это получали по принципу «как бог на душу положит». Я был начальником инженерного отдела. «Начальник» звучит убедительно, правда? Но в последние месяцы этот титул произносился с издёвкой.
— Что поделать, кризис! — повторял новый директор с видом спасителя человечества, порой скрываясь в неизвестном направлении на неделю.
Я не мог понять, как же так: ещё совсем недавно мы проектировали новые корпуса, а теперь помещение гудело от безнадёжности. Жена моя, Женя, тоже инженер, только более оптимистичная по натуре, походила на неиссякаемый источник бодрости, и у меня складывалось впечатление, что она готова хоть сейчас возглавить стройку космодрома. Но стройки в нашем городе замерли.
Я начал замечать, что все вокруг ищут пути к отступлению. Кто-то ушёл торговать носками на рынке, кто-то срочно стал «бизнесменом». Моя же жена сказала:
— Эдик, а ведь в твоём паспорте пятая графа — «немец». Может, в Германию подадимся?
Тут я задумался: во мне точно течёт немецкая на сто процентов кровь. Дед когда-то учил меня странным словам, и даже если я не шибко их помню, вроде бы этого достаточно для статуса «Spätaussiedler»*. А раз можно переселиться, почему бы не попробовать, пока всё не развалилось окончательно?

***

Собственно, так и началась наша эпопея под названием «Переезд в Германию». Представьте себе: зима, 1992 год. Холод не только за окном, но и на душе. Денег нет, будущее в тумане. Мы таскаем с Женей по дому фотографии, метрики, старые грамоты — всё, что способно доказать нашу «немецкость». Наверное, если бы у нас обнаружился говорящий попугай, знающий пару слов на немецком, мы бы и его записали в свидетельство как доказательство.
Проблема в том, что и Россия не хотела так просто нас отпускать (как это часто бывает с родиной), и Германия не спешила нам кидать под ноги красную ковровую дорожку. Нужно было оформлять бесконечные заявления, переводы, справки о том, что ты не верблюд и твои предки действительно пекли штрудели.
Пока мы занимались всеми этими бумажными танцами, наши знакомые сперва отнеслись к идее скептически, затем перестали с нами разговаривать, а потом устроили прощальный вечер. Собрались в захламлённой двушке наших друзей. На столе — тарелка печенья, бутылка водки и пара незадушевных салатов.
Первым поднял бокал Саша, коллега по работе.
— Вот, значит, Эдик, — сказал он как можно более проникновенно. — Собрался ты в Германию. Что ж… Не забывай нас.
«Не забывай нас». Звучало это так, словно я отправляюсь на Луну без билета обратно. На меня посмотрели с прищуром. Наверное, каждый из присутствующих думал: «А вдруг у них там и вправду жизнь наладится? Может, нам тоже податься?» Но никто не решался задать прямой вопрос.

***

Через год мы получили известие: вроде бы всё подтверждено. Можем выехать официально. Собрали чемоданы за полдня. Предыдущую жизнь запихнули в три старые сумки, которые набросали впопыхах: альбом с фотографиями, несколько книг, Женины записи технических расчётов и пару ложек-вилок. Остальное оставили родственникам, мол, вдруг вернёмся.
В последний вечер я пошёл погулять во двор, где мы с соседями обычно курили и обсуждали политику. Соседи давно не показывались, как и политика. Пахло промёрзлым бетоном и сыростью. Много лет назад, будучи начинающим инженером, я мечтал, что наш город превратится в образец урбанистики. Теперь мне казалось, что от него осталась лишь промёрзшая коробка, в которой ни окон, ни дверей.
Наутро мы оказались на вокзале. Поезда шли куда угодно, только не туда, куда нам было нужно. Поэтому мы сели в тот, что всё-таки довезёт нас до Москвы, а оттуда двинемся дальше. На перроне стояли наши друзья, знакомые, даже пара дальних родственников. Кто-то украдкой плакал, кто-то подшучивал: «Может, Эдуард станет немецким буржуем?»
Я честно пытался не думать о том, насколько всё это безумно. Но когда двери захлопнулись и состав медленно тронулся, мне стало жутко. Женя села напротив, держала наши паспорта на коленях и глядела на меня так, будто мы едем на пикник в новое измерение. Впрочем, может, так оно и было.
— Эдик, — сказала она, — у нас всё получится.
Мне оставалось только кивнуть.

***

Так и закончилась наша российская глава. Позади остались голодные времена, недопроекты, несбывшиеся строительные замыслы. Впереди нас ждала страна, где, как говорили, чуть ли не каждый дом — памятник аккуратности и порядку. Я подумал: порядок, конечно, вещь полезная, но на душе было неуютно. Хотелось надеяться, что это чувство меня обманывало.
На календаре был 1993 год. Нам оставалось выяснить, что ждёт нас там, куда мы направляемся. Казалось, будто нас забрали со съёмочной площадки одного фильма и перенесли в другой, со сценарием на чужом языке. Оставалось лишь включить терпение и веру в собственные силы. А ещё — надежду, что однажды мы проснёмся и скажем себе: «Ну вот, мы и дома». Хотя и в другой стране.



* Spätaussiedler  — поздний переселенец