Взлетная полоса осталась далеко позади. В лиловой вуали распахнутого неба причудливым веером растянулись рыхлые облака. Борис мирно посапывал рядом. Анна открыла блокнот и набросала первые строки: «Слова, как и люди, умирают, уходят в зыбкое небытие, гаснут в бесконечности молчания. Но иногда, образуя вокруг себя турбулентность, зашелестят вдруг высохшие страницы жизни, и вновь слово обретает форму, а мир становится зримым…» Не справившись с накатившим внезапным волнением, она прикрыла глаза. Анна вспомнила тот вечер, который ничем не отличался бы от остальных, если бы тишину не нарушил звонок; тот самый звонок, перевернувший всю её прежнюю жизнь на триста шестьдесят градусов…
— Здравствуй, Анечка. Хочу попросить тебя приехать ко мне на денёк.
— Здравствуй, тётя Лена, сейчас не могу, очень много работы.
— Но вопрос важный. Отложить невозможно. Я хочу переоформить на тебя квартиру и кое-какие сбережения.
— Что-то случилось?
— У меня мало времени, Анечка, я очень больна.
— Не волнуйся, жди меня завтра.
За окном серело не проснувшееся, подслеповатое утро. Несмотря на ранний час, Елена Сергеевна уже поджидала Анну. И снова, как всякий раз, при виде дорогого лица племянницы её охватило приятное волнение.
— Проходи, проходи скорее; сначала позавтракаем, а потом уже всё остальное.
На столе дымился горячий чай и свежеиспеченный лимонный пирог.
— Как твои кошки, собаки, Аня?
По движениям бровей племянницы Елена Сергеевна поняла, что задела Анну за живое.
— Тётя Лена, ну сколько раз тебе повторять, я страхую имущество, а не кошек и собак.
— Прости, всё время забываю. И всё же, какая отупляющая повседневность. Я помню твою талантливую беллетристику. Не все могут похвастаться таким ранним успехом. Как жаль, что ты сменила профессию, как жаль…
Взгляд Анны упал на краешек подоконника, где лежал раскрытый альбом с фотографиями.
— Листаешь страницы прошлого?
— Не листаю. Воскрешаю. Пишу письма дорогим людям. В них будет моё последнее слово каждому. Здесь и для тебя письмо. Пообещай, что откроешь конверт только после моих похорон.
— Обещаю, не волнуйся. Я смотрю, ты основательно готовишься к своим похоронам. И каким, по-твоему, должно быть последнее слово?
— Слово должно быть нужным, непременно нужным. И, думаю, не только последнее. Не слишком пафосно звучит?
На губах Елены Сергеевны заиграла вопросительная улыбка.
Анна внимательно посмотрела на лицо Елены Сергеевны. Она очень хорошо помнила это лицо: открытый высокий лоб, тонкий нос и скулы, упрямый волевой подбородок, глубокий, пронзительный взгляд. Но сейчас перед ней сидел совсем другой человек: очень хрупкий, прозрачный, с усилием поддерживающий маленькую голову на тонкой, почти девичьей шее. Что-то мягкое, теплое всколыхнулось в глубине, прошло по сердцу Анны.
— Почему, почему именно ты? Какая несправедливость!
Елена Сергеевна вяло улыбнулась.
— В мои годы многих уже нет.
Анна взяла в руки альбом.
— О, этого красавчика я знаю! У вас был бурный роман, кажется, ты была с ним счастлива.
— Не так долго, как хотелось бы. Он бросил меня ради моей подруги.
— Какая гадина!
Коромысла черных бровей Елены Сергеевны удивленно взлетели вверх:
— Он был и останется для меня близким человеком. Извинись, Аня!
— Почему я должна извиняться за собственное мнение?
— Я прошу извиниться не за твоё мнение, а за грубость, которая меня ранила. Не принимает душа моя этих твоих слов…
Повисла гнетущая тишина. Елена Сергеевна в задумчивости опустила голову.
— Аня, ты ведь помнишь свою бабушку, мою маму? Она была сердечным и очень душевным человеком, но иногда я совсем не понимала некоторых сторон её характера. Она как будто была одержима устойчивым жизненным порядком. Пробить кольчугу из отвлечённых для меня понятий: дисциплина, ответственность, было невозможно. В тот вечер я так заигралась, что не выучила уроков и поздно заметила вошедшую маму. Голос её выстрелил как ружьё: «Лена, потрудись показать тетради с решёнными домашними заданиями!» Привычная робость вдруг покинула меня, рассердившись, я гневно выкрикнула: «Ты не мама, а мать!» Выкрикнула и смолкла. Так неожиданно громким и злым показался мне собственный голос. Банка с яблочным вареньем, что была в её руках, выпала, закувыркалась, сделала кульбит и покатилась по ковру. Ковёр тот был молочного цвета с синими квадратами; целые лабиринты квадратов, посреди которых застыла в своей безысходности мама, беспомощная, покорная. Ужасно было то, что она заплакала! Одно, одно лишь слово надо было сказать мне тогда, но, по детскому недомыслию, оно не было сказано. Мне показалось, что я опоздала с извинениями всего на минуту, но, оказалось — опоздала навсегда.
За окном хлестал дождь, сильный, грозовой.
— Давай собираться, Анечка, нотариус ждать не будет. Потом зайдём к моему старому другу и самому большому фантазёру, которого мне когда-либо приходилось встречать.
К полудню, освободившись от дел, женщины направились к Севе.
Звонок на двери задребезжал призывно и резко. За дверью послышался шорох, почувствовалась та грусть, что всегда бывает в комнате одинокого человека.
— О, сама Елена Прекрасная! Извини, не ждал. Располагайтесь, где вам удобно, я приготовлю кофе.
—Не отвлекайся на кофе, Сева, работай. Мы просто тихо посидим. Анечка посмотрит твои работы.
Художник горько и театрально усмехнулся, затем яростно схватил палитру и слегка отклонился назад. Раздались сильные, уверенные удары кисти по полотну. С самого начала был взят мощный темп, холст задрожал и наполнился буйными цветистыми пятнами. Глаза Севы округлились, загорелись, черты лица обрезались. По всему было видно, что горячечное вдохновение совершенно не повиновалось ему; получалось не то, чего жаждало сердце. В отчаянии он бросил кисть на пол и обессиленно опустился в кресло.
— Не хватает света! Мне нужна бездна света, а его нет!
— Какой же свет ты хочешь увидеть в БЕЗДНЕ? — хмыкнула Елена Сергеевна. — Неужто мало того, что есть?
— Ты ничего не понимаешь, Леночка!
— Отчего же не понимаю? Хорошо понимаю тебя, Сева. Я думаю, что ты хочешь рассказать в картине о себе, но не имеешь ни малейшего представления, что рассказывать. Это, действительно, большая неудача — ничего не прочесть в собственной душе. Что же с тобой происходит, Сева?
— Можешь думать, как хочешь.
— Обычно я так и поступаю. А у меня, Сева, для тебя подарок — твоя многолетняя мечта — « Божественная комедия» с иллюстрациями Боттичелли.
— Лена, ты серьёзно? Как тебе удалось её достать?
— Непросто, но для старого друга можно и расстараться.
Сева благодарно обнял Елену Сергеевну.
— Леночка, я всё хочу спросить и стесняюсь. Как ты чувствуешь себя? Как несёшь эту ношу?
— Сева, нет никакой ноши. Если она и есть, то только вот тут.
Елена Сергеевна весело постучала тонким пальцем по голове Севы.
Выйдя от Севы, Елена Сергеевна долго хмурилась.
— Что-то устала я, Аня. Ноги гудят. Здесь, недалеко — чудный парк. Пойдем, присядем где-нибудь в красивом уголке, отдохнём. Парк оказался совсем рядом. Елена Сергеевна уверенно подошла к решётке и, принявши вид заговорщика, прошептала:
— Смотри, какой отличный лаз…
— Неприлично как-то, — укоризненно проворчала Анна.
— Зато весело, — хихикнула Елена Сергеевна. — Ну что ты на меня смотришь как Путин на Байдена?! Вопрос закрыт, лезь!
Кусты победно затрещали.
Парк был густым, разросшимся. Волнистое море травы плавно колыхалось и тихо шептало что-то приветливое, ласковое. Синеватые кленовые кроны жмурились в переливающихся струях горячего воздуха. Женщины присели на скамейку. Каждый думал о своём. Елена Сергеевна тайком любовалась племянницей: «Как она вся искрится молодостью и нежной радостью. Какая пронзительная в ней красота!» Чувство невольного умиленного восхищения занялось в груди. В бездонно-пепельных глазах Анны она вдруг увидела свою молодость. Как будто из тумана выступили картины, развернулись подробно и ярко. И вот она, прожитая жизнь, шумная, головокружительная, встала перед глазами, как на ладони. Ей очень многое хотелось сказать Анне, но она не знала, с чего начать.
— Аннушка, у тебя есть мечта?
— Хочу попутешествовать по Скандинавии, — возбуждённо ответила Анна.
— И что же мешает?
— Работа, конечно.
— Ты её любишь?
— Ненавижу, просто боюсь потерять тихий, надёжный угол.
— Какая скука! Велика беда потерять то, что со временем превратит тебя в НИЧТО. Почему ты не пишешь, Анечка?
— Знаешь, чего я боюсь? Больше всего боюсь выглядеть полной дурой в чужих глазах.
— Главное — не оставить в дураках себя. Ведь это же здорово: ошибаться. Ты учишься, когда ошибаешься, а главное, ты живёшь!
[justify]Заворчал отдалённый гром, порыв ветра взметнул пыль, и вдруг стало темно. Ослепительной змейкой блеснула молния. Частый крупный дождь посыпался торопливо, шумно. Закипела вода на тротуарах, бурля, потоки катились по мостовым, мутными реками заливая дороги. Машины, тонущие колесами в воде, останавливались на перекрёстках; гроза гнала людей под навесы остановок, прижимала к витринам