изменится. Мистер Рой – участник эксперимента «Долгожитель», осуществляемого Верховной Академией. Его брат Альфред Гергерт был выдающимся учёным…
- Открывшим бессмертие?..
- Ну, бессмертие – это сильно сказано. А вот продление человеческой жизни на несколько столетий… очень может быть. Ещё одна довольно интересная деталь: здесь у него есть вилла – огромная и роскошная, как дворец, стоящая в окружении райского сада. Называется это место «Маленький рай». Люди, которые там живут, почти никогда не носят одежду. Впрочем, расскажу как-нибудь в другой раз…
Можно было долго думать над сказанным, но не пришлось – как раз в этот момент зазвучала речь профессора Рольпера.
- Друзья мои, сегодня, покинув это здание, я оставлю позади долгие годы преподавания и учёной деятельности. С сегодняшнего дня я – вольный путешественник, как и мой друг Уилл Минрой. Уилл, прости, мне больше не придётся тебе завидовать.
- Я пригласил вас именно сюда потому, что между друзьями, как и в этом зале, нет непроницаемых стен. Встреча друзей – это всегда светлое событие. Жаль, что в моей жизни подобных событий было не так много. Большая её часть пронеслась незаметно. Я мало кому об этом рассказывал… в ней был один памятный период – словно яркий фрагмент из какой-то другой жизни… время, когда я был поэтом, задумчивым и мечтательным юношей, с которым произошла чудесная перемена… Но эту перемену, пробудившуюся вдруг во мне страсть я принял за странное наваждение – вскоре после разговора с моим дядей Вацлавом. Мой дядя сказал мне: «Бросьте эту бесплодную поэзию, мой юный Генрих, вас ждёт блестящая карьера, успехи, о каких вы не мечтали! Могу поклясться, с вашими способностями вы гораздо больше пригодитесь миру как учёный! Я не тороплю вас и даже не настаиваю на своём предложении, но задумайтесь вот над чем: что ещё можно найти в поэзии такого, чего никто не нашёл до вас? Всё в ней – повторение пройденного. Что бы вы ни сочинили, «нечто подобное где-то у кого-то было». Если не прислушаетесь к моим словам, скоро вам станет до боли знакома эта фраза. В каком-то смысле литература уже изжила себя. Знаете ли вы, мой юный друг, что ресурсы современной научно-информационной базы позволяют обычному человеку самому создать поэта-писателя и его произведения, то есть без особой сложности стать им в какой-то мере. Согласитесь, это увлекает больше, чем чтение чьей-то книги. Ну, а что касается науки… буду с вами откровенен, она также себя исчерпывает. Но поскольку человек – экспериментатор по своей природе, в её области всегда возможно появление чего-то нового! Я не хочу сказать, что в увлечении поэзией нет никакого смысла. Напротив, как хобби, она вполне может послужить вам. Идя по пустынному коридору, вы вдруг услышали, что за одной из дверей звучит музыка. Мой юный друг, вы просто открыли не ту дверь».
- По какой бы дороге мы не пошли, на ней будет множество чужих следов. Но все они оставлены в прошлом. Реальны только наши шаги, а раз так, нет никаких помех к тому, чтобы идти, куда велит сердце. Я не сказал ничего подобного моему дяде – мне было тогда всего шестнадцать…
- Годы монотонной жизни, проведённые в стенах научных и образовательных учреждений, говорят о том, что настоящее порой укрывается прошлым так, что мы почти его не чувствуем; говорят о равнодушии, скептицизме по отношению к настоящему, о болезни, которая с лёгкостью распространяется в сферах науки и образования, - а значит, и за их пределами. Когда мы тепло одеты для жаркой погоды, но при этом у нас много важных дел, нам удаётся не заострять внимание на внутреннем дискомфорте. Так, несознательно, мы заглушаем в себе чувство настоящего, и то же делаем с теми, кому передаём знания. Попросту говоря, чем больше наше внутреннее пространство заполняется всевозможной информацией, тем меньше места в нём остаётся для настоящего, - в то время как истинное знание неразрывно связано с ним.
Лет двадцать пять назад мне случилось работать над одним научным докладом (так сразу и не вспомню, над каким именно). Решив в очередной раз сменить для этого обстановку, я пришёл в Вильский парк и там удобно расположился на скамье вблизи центральной аллеи. Как раз в то время по аллее пробегала гурьба ребятни вместе с мистером Джеффом. Судя по их внешнему и эмоциональному состоянию, они бежали довольно долго, вероятно, оббегали весь парк. Мне стало любопытно… я отложил работу, - и, помниться, был даже рад тому, что нашёлся повод это сделать. Они остановились в каких-нибудь двадцати шагах от меня, так что мне довелось рассмотреть их и расслышать. Мистер Джефф, который находился в центре дружной толпы, взял за руку особенно восторженных девочку и мальчика и принялся вращать их вокруг своей оси. Невозможно забыть, каким было его лицо в ту минуту. Столько энергии, столько радости излучало оно… столько света, что, я буквально замер, глядя на него. Должно быть, во мне замер мой пессимизм. В ту минуту я вспомнил – и понял так ясно, как никогда – что вот также радоваться и любить мечтал в свои шестнадцать. Несколько детей потом ушло, но остальные явно не торопились и не желали расходиться. Кто-то подал идею научить мистера Джеффа играть в футбол. Большинство идею поддержало и все отправились на футбольное поле. Вложив свой доклад в папку, я, не спеша, держа дистанцию (чтобы не привлечь к себе ненужное внимание) двинулся вслед за ними. Я подошёл к полю, когда игра уже началась. Мальчишки время от времени останавливались, собирались возле мистера Джеффа, снова и снова объясняли ему правила, показывали, как нужно играть. Я ждал, что вот-вот от кого-то прозвучит реплика: «Да бесполезно это! Мистер Джефф не научиться этой игре! Не все же могут играть в футбол!» Но ничего подобного не прозвучало. Все как один верили в него. И с каждым разом у мистера Джеффа получалось всё лучше и лучше. А ближе к концу игры он забил гол, чем вызвал всеобщее ликование. Я был потрясён не меньше их, и вот что тогда подумал: на чужом поле жизни, как и на футбольном, можно играть так, что забитый тобой гол принесёт радость тому, против кого ты играешь.
- Уходя из парка, я остановился возле Сатурна. Мне вдруг стало понятно, почему эта карусель самая большая на свете. До сих пор в жизни для меня были две высочайшие вершины: одна – смерть, другая – печаль. Всё прочее вращалось вокруг них. Теперь же я отчётливо разглядел две другие, столь же высокие: это любовь и радость. В центре Сатурна, как и в центре колеса жизни, не две вершины, а четыре, абсолютно равные! Наша жизнь не вихрь, не безумное вращение по малому кругу, в котором мы лишь сталкиваемся с иллюзиями, где быстро зарождаются, а потом постепенно разрушаются наши мечты, и всякое восхождение имеет тошнотворный финал. У неё четыре вершины, и, в отличие даже от самой большой карусели в мире, круг её необозрим. Невозможно понять её, глядя со стороны, боясь исчезнуть за горизонтом, не отдавшись полностью путешествию по ней.
- Вот из таких простых наблюдений позже и родилась идея создания так называемой философской игры, смысл которой заключался в выведении ученика (или учеников) на глубинный диалог с самим собой. По мнению многих, она стала свежей струёй в образовании. И, конечно, благодаря ей, наша с Лео жизнь в научной среде стала более разнообразной и интересной. Тогда же мы разработали несложную материалистическую теорию, признающую существование души, но вместе с тем отрицающую смысл её независимого от тела существования, признающую жизнь после смерти, но вместе с тем отрицающую её бесконечную продолжительность. Вот как это было. Я пришёл к Лео и сказал: «Нам нужно каким-то образом спрятать душу». Он, естественно, спросил: «Ты о чём?!» Я ответил: «Душа стала слишком явной, она лежит на поверхности, словно мёртвая рыба, и по сути мало кого волнует. То, что прежде было тайным знанием, в наше время смешалось с обыденными вещами. Я часто слышу, как время молвит человеческими голосами: «Коль скоро мы духовны по своей сути и вечны, коль скоро мы обладаем всеми необходимыми знаниями, можем позволить себе всё, что угодно – ни в этом мире, так в виртуальном». Ты это слышишь, Лео? Тебя это не озадачивает?» На что Лео иронично сказал: «Как ты собираешься, Генрих, спрятать единственное, что существует? Впрочем, если у тебя есть идея, валяй!» Он был уверен, что я преувеличиваю, что мне следует относиться к людям немного проще, но по-дружески поддержал меня. Впоследствии он даже стал приверженцем нашей теории.
Философские игры... химерическая теория…Таким образом, я пытался проложить мост к заброшенному поэту. Однако, я по-прежнему был связан множеством дел и обязательств для того, чтобы иметь возможность осуществить свою юношескую мечту.
Вскоре после ухода из жизни мистера Джеффа Вильский парк должен был превратиться из обычного в виртуальный, каким, собственно, он и планировался изначально. Это был бы переломный момент – не только в истории моего города, но в истории современности вообще. По крайней мере, я ощущал это так. Что же касается городского совета, на нём не предалось большого значения тому, что площадь в тысячу с лишним акров, богатая природными красотами, станет вместилищем виртуальных миров, и уже этим будет привлекать к себе посетителей. Считая своим долгом предостеречь от такого шага, я выступил перед городом с речью. Я говорил о Натуральном и Искусственном, их мирном и не совсем мирном сосуществовании в различные периоды истории, о понимании того и другого, важности баланса между ними. О том, в сущности, что чем большую роль в нашей жизни играет Искусственное, тем она сложнее, чем она сложнее, тем меньше в ней определённости, а чем меньше определённости, тем большую власть в ней имеет прошлое над настоящим. В результате погружения в Искусственное мы становимся заброшенными для самих себя. Моё выступление успеха не имело. Город стремился к переменам, мировой известности, жаждал новых ощущений, - неужели какая-то речь могла сдержать подобный порыв?!
- Друзья мои, сейчас, перед тем, как уйти, мне бы хотелось сказать то же, что и тогда, только немного другими словами. Чем больше мы живём Натуральным, тем проще и определённее наша жизнь, тем ближе мы к настоящему, а чем ближе мы к настоящему, тем более полноценными и счастливыми себя чувствуем. За пятьдесят лет мною было написано немало научных работ, но, кажется, ни одна из них не отражает истину так, как эти простые слова.
Профессор Рольпер продолжал говорить, но для меня его речь оборвалась на этом месте – без видимой причины в воздухе появился сильный аромат мускуса, что не могло не отвлечь моё внимание. Странным было и то, что Уилл его не чувствовал. В поисках объяснения я бросил взгляд на сумку мистера Гергерта – она была приоткрыта. «Вот и ответ», - подумал я: «В похожей сумке Ален Хартер переносил своего далмакского питомца. И этот аромат, хоть он и напоминает женские духи, определённо, имеет сходство с тем, что распространился по актовому залу университета во время незабываемой речи профессора».
Я стал наблюдать за каждым действием этого человека, будучи уверен в том, что тайна, которую он несёт в себе, заключается отнюдь
