старостой, не ставил
в журнале посещения лекций «н/б» напротив фамилии отсут-
ствующего. В столовой приманивал на своё место в очереди
одногруппников или занимал им места за столиком, часто
одалживая рубли на обеды, никогда не требуя возврата денег.
Да, он умел нравиться!
— Главное что, ребята? – спросит он Шамсутдинова и Егорова,
заняв в очередной раз для них места за столом.
— Ну?!
— Главное — своим помогать, братцы!
После института Амбросиев был устроен в ординатуру
по реаниматологии и анестезиологии, имея в дипломе
почти одни «удочки». Позже, вернувшись на скорую в
качестве реаниматолога, он полюбил выездную работу,
но мечтал о ставке главврача подстанции и, не получив
повышения, уволился, «хлопнув дверью». Некрасовская
больница стала для Амбросиева вторым домом...
Последние месяцы Белов и Амбросиев дежурили вместе всё
чаще: два маститых специалиста — один начальник, а другой
его подчинённый. В больнице их считали не только хорошими
друзьями, но и признавали профессиональное взаимопони-
мание, а также любовь к посиделкам за рюмочкой; Амбро-
сиев отличался от Михалыча лишь тем, что в этом знал меру.
В головах читателей, чьи представления о добре и зле,
«правильном» и «неправильном» основаны на советских
фильмах, героизирующих советских врачей, возникнет
уместный вопрос: «Как такое возможно, чтобы медики
позволяли себе пьянствовать на рабочем месте во время
ответственного дежурства?» Ответ простой: многое в жизни
решают деньги, но почти всё — связи. Михалыч сохранил
дружеские отношения с главврачами и старшими
фельдшерами тех трёх районных подстанций — чьи
линейные бригады обычно привозили пациентов в его
больницу. Обзванивая своих бывших коллег и добрых
знакомых с просьбой не беспокоить его по ночам, он
каждый раз добивался для себя поблажек: никого из
больных к нему в отделение ночью не доставляли.
Его уважали, ему шли на уступки; персонал бригад
будто забывал о существовании заветной больницы за
чертой города — пока он пьёт с девяти вечера до утра.
И так каждое его дежурство. За это Белова ценили в данном
учреждении; многие врачи подгадывали свои ночные смены
ради возможности отоспаться или спокойно выпивать.
Но уважали Белова и как врача; он был сведущ во многих
смежных дисциплинах и особо блистал научными
знаниями на трезвую голову.
В течение прошедшей ночи (с девяти вечера) товарищи тра-
диционно закрылись вдвоём в кабинете Белова. Их графики
дежурств совпадали в последнее время чаще обычного; Ам-
бросиев всегда приписывал в журнале дежурств свою фа-
милию под строкой с именем Михалыча. У Белова это ни-
каких подозрений не вызывало; был он человеком мягким,
добросердечным и простодушным, словно не зная о том,
что от тех, кому доверяешь, всегда стоит ожидать подвоха.
Оба вновь удобно расположились в креслах близ журналь-
ного столика. Вся ночь была впереди — пьяная посиделка
в сумерках. Хозяин кабинета включил настольную лампу,
набросив на неё вязаную шапку (которую часто носил из-за
мёрзнущей головы), привычно превратив лампу в ночник.
Задернул красные занавески на единственном окне; он лю-
бил бодрящий цвет этих мягких шёлковых за́навесей, даря-
щих ощущение тепла и уюта. В такие минуты всё в Белове
незримо преображалось: в его сердце (опоённом спиртом) на
краткий миг закипала жизненная энергия, душа возноси-
лась ввысь, а ум занимали любовные грёзы. А пространство
кабинета становилось территорией комфорта.
И вот в объятиях с бутылкой потекла хмельная дружеская
беседа врачей, подробности которой я опущу, отметив толь-
ко, что пил исключительно Михалыч: на водку налегал
лишь он, быстро соловея. Ему и дела не было до того, по-
чему Амбросиев только пару раз за ночь подлил в свою
рюмку горькой. Должно быть, просто не замечал этой стран-
ности. Рюмка, наполненная не до краёв, то и дело подра-
гивала в руке Амбросиева. Он пальцами будто поигрывал
ею, редко отпивая осторожными и маленькими глотками.
Прищуром и ласковым взглядом одаривал своего началь-
ника. Приятная музыка играла в полумгле; Белов любил джаз.
Ночь таинственным образом наполнялась звуками раннего
утра, за окном проступал бледный рассвет. К половине шес-
того спиртное закончилось. Михалыч по привычке взялся
за обзвон отделений на предмет, не осталось ли у кого-
нибудь немного коньяка или водки. Будил всех подряд;
сказывалась административная привычка его прежней дол-
жности — главного врача. Да и во хмелю, о чём знал каждый,
он частенько именовал себя начальником:
— Я, мать их, главный в этой помойке! – бравурно произ-
носил он.
Обзвонив всех, Михалыч пустился в обход по больнице с
одной целью: раздобыть медицинского спирта. Вернулся к
Амбросиеву ни с чем. Денег у обоих больше не было. Ото-
двинув красное полотно складчатых занавесок, Белов за
стеклом окна увидел сияние витрины круглосуточно рабо-
тающего ларька через дорогу — единственного места, где
можно было разжиться водкой. Страсть к алкоголю усили-
лась и крепко захватила разум Белова.
— Слушай, Михалыч, – предложил ему Алексей Василье-
вич, подметивший особые перемены в поведении своего
начальника, — вчера во время дежурства Рожковой к нам
был доставлен человек без сознания. Взяли с улицы. Дядя
с багажом! «Дядей с багажом» называют здесь состоятельного
человека, поступившего в больницу с материальными ценностями
при себе.
Белов заёрзал в кресле.
— Михалыч, что если тебе взять из «кубышки» денежек?
Его портмоне в «хранилище»... небольшую сумму, чтобы ку-
пить одну флягу... с утра ты сможешь занять у Зоечки с тем
чтобы вернуть на место всю наличку; так можно выйти из
трудного положения, – ласково улыбаясь, рассуждал Амбро-
сиев и заглядывал Михалычу в глаза, убаюкивающе сюсю-
кая: — Ну, Михал Михалыч, позолота не облупится! Я
говорю: никто не узнает. Главное что, Михалыч?
— Что?
— Главное — своим помогать… добрым советом, голова!
— А шума никакого не будет? – у Белова начинали тряс-
тись пальцы рук.
— С чего? Пациент в реанимации без сознания. Он же не
станет теперь искать своих денег?!
Амбросиев захихикал и продолжил:
— Родственники его не разыскивали. Милиция к нам не
приезжала. Судя по записи в журнале дежурной смены,
клиент доставлен без сопровождения родных. Будь спокоен!
Тут всех делов — взять мелочь копеечную: пару тысяч
рублей. Через пять минут пол-литра на столе и всем хо-
рошо.
Белову рассуждения напарника показались толковыми. Дол-
го колеблясь, он согласился; подобные мысли ему раньше
не приходили в голову. Но теперь Михалыча подталкивал к
противоправному поступку коллега и говорил убедительно,
с дружеской непринуждённостью, словно многократно сам
поступал таким образом. Михалыч решился-таки. Всё сде-
лал именно как советовал Амбросиев: когда Белов снимал
пломбу с двери «камеры хранения», коллега стоял рядом,
всё время снисходительно ухмыляясь.
Водка была куплена. Тихая попойка продолжалась до поло-
вины восьмого утра; звучала музыка, но собутыльники реже
разговаривали. Райский кабинетный мирок по-прежнему
был огорожен от жестокой уличной реальности красными
занавесками. Но что-то мрачное поселилось в сердце Белова:
какая-то неизбывная тоска терзала его хмельное сознание;
он становился угрюмым. На нетвёрдых ногах единожды по-
дошёл к окну кабинета, провёл рукой по шёлковой крас-
ной ткани; занавесок не отдёрнул. За ними от Михалыча
скрывалось, проступавшее сквозь завесу, серое и холодное
утро октября. Моросил дождь и Белову хотелось вздрем-
нуть — не с тем, чтобы отдохнуть, но забыться. «Дождаться
бы Зоечку!» – вяло повернулось в голове Белова, прежде чем
его сморило.
Когда Белов вышел-таки из сонного забытья под трамвай-
ное дребезжание видавшего виды будильника, то тревожа-
щие яркие солнечные лучи непривычно хлестали по сте-
нам и полу его кабинета. Занавески были раздвинуты.
Амбросиева не было, как и следов его присутствия на
ночной пирушке; всё выглядело так, будто пил и коротал
ночь Михалыч в одиночестве. Даже окурков Winston —
любимых сигарет Амбросиева — не было в пепельнице;
только смятые желтушные фильтры «Золотой Явы» торчали
из табачной золы.
Выйдя из кабинета и отправившись в уборную, Михалыч
встретился с Зоечкой. Врач-травматолог Зоя Николаевна Рож-
кова была одной из сотрудниц его отделения, работавшая
с Беловым много лет. С испугом Рожкова взглянула в лицо
Михалычу, торопливо сказав:
— Берегись! На восьмом — гроза! Шеф вызывает тебя.
И Зоечка будто испарилась, скороговоркой выпалив эти пу-
гающие слова, а он что-то ведь забыл сказать ей, о чём-то
попросить... Белов дрожит как осиновый лист. Кажется,
что нервы распухли и болят, вибрируя от бегущего по
ним неведомого электрического тока.
Михалыч сходил пообщаться с коллегами у стеклянных
дверей входа в отделение. Поздоровался с заступившей
на дежурство сменой персонала: врачами и медсёстрами.
Пожелал всем спокойных суток. Опять покурил и скоро
вернулся в свой кабинет. Как я уже говорил, он опохме-
лился, выпив не из стакана, а из горлышка бутылки остатки
водки, вскидывая голову как горнист. Позже к нему загля-
нул Амбросиев, о чём я прежде также упоминал. Сунулся,
перегибаясь через порог, будто вползая в кабинет из-за двери
подобно змее — того только ради, чтоб с виноватой улыб-
кой на лице и с излишней почтительностью в голосе при-
гласить Михалыча «на ковёр» к шефу.
— Михалыч, шеф вызывает, – почти простонал Амбро-
сиев.
Белов уловил и тон Амбросиева, и необычные его манеры.
Он обратил внимание и на выражение лица Алексея Ва-
сильевича, искажённого деланной озабоченностью. Таким
раньше он его не знал, что и подметил Белов: «Никогда
прежде жалкая гримаса вроде этой не расплывалась по его
лицу».
Вскоре напарники очутились на административном этаже.
Вплыли в кабинет главного врача как-то затейливо: Амбро-
сиев, будто вальсируя, кистью вёл широкую талию Миха-
лыча, продвигая того вперёд. Свободной же рукой он от-
кидывал дверное полотно, взятое в дермантин. Едва только
втолкнулись, и тут же беззвучный вальс отгремел.
Рука Амбросиева отстегнулась от торса Михалыча и буквально
на ковре перед столом начальника предстал один лишь Бе-
лов. Тогда-то и спохватился он: Амбросиева ни по правую
руку от Михалыча, ни слева, ни за его широкой спиной
больше не было. Таинственный спутник целиком сошёл с
орбиты Белова, и Михалычу теперь предстояло вращаться
самому, крутиться, а точнее — выкручиваться. А нахожде-
ние Амбросиева за двустворчатой дверью угадывалось по
его разговору с секретаршей. Алексей Васильевич наскоро
расшаркивался перед Лерочкой, прыская.
— Ты что делаешь, паскуда?! – с остервенением произнёс
Местергази. Главврач отличался грубостью; сказались при-
вычки врача следственного изолятора: Местергази начинал
свою карьеру в одном из пенитенциарных учреждений, ра-
ботая с подследственными гражданами.
Для Михалыча гром грянул без упреждающей вспышки
молнии — так всё ему виделось, лишь только он оказал-
ся один на один с главврачом, грустно взглянув на кресло
за спиной шефа.
— В чём, собственно, дело? – недоумевает Белов. Его
