напротив фамилии отсут-
ствующего. В столовой приманивал одногруппников на своё
место в очереди или занимал им места́ за столиком, часто
одалживая рубли на обеды, никогда не требуя возврата денег.
Да, он умел нравиться!
— Главное что, ребята?! – спросит он Шамсутдинова и Егорова,
«придержав» в очередной раз для них стулья у своего столика.
— Ну?!
— Главное — своим помогать, братцы!
После института Амбросиев был устроен в ординатуру по
реаниматологии и анестезиологии, хотя в дипломе у него были
почти одни «удочки». Позже, вернувшись на скорую в качестве
реаниматолога, он полюбил выездную работу, но мечтал о ставке
главврача подстанции и, не получив повышения, уволился,
«хлопнув дверью». Пройдя курсы профессиональной переподготовки
по терапии, он устроился врачом-терапевтом в Некрасовскую
больницу, которая и стала для Амбросиева вторым домом...
Последние месяцы Белов и Амбросиев дежурили вместе всё
чаще: два маститых специалиста — один начальник, а другой
его подчинённый. В больнице их считали не только хорошими
друзьями, но и признавали профессиональное взаимопонимание,
а также любовь к посиделкам за рюмочкой; Амбросиев отличался
от Михалыча лишь тем, что в этом знал меру.
В головах читателей, чьи представления о добре и зле, «пра-
вильном» и «превратном» основаны на фильмах времён СССР,
героизирующих советских врачей, возникнет уместный вопрос:
«Как такое возможно, чтобы медики позволяли себе пьянство-
вать на рабочем месте во время ответственного дежурства?»
Ответ простой: многое в жизни решают деньги, но почти всё —
связи. Михалыч сохранил дружеские отношения с главврачами
и старшими фельдшерами тех трёх районных подстанций — чьи
линейные бригады обычно привозили пациентов в его больницу.
Обзвонив своих бывших коллег и добрых знакомых с просьбой
не беспокоить его по ночам, он каждый раз добивался для себя
поблажек: больных к нему в отделение ночью не доставляли.
Его уважали, ему шли на уступки; персонал бригад будто забывал
о существовании заветной больницы за чертой города — пока он
пьёт с девяти вечера до утра. И так каждое его дежурство.
За это Белова ценили в данном учреждении; многие врачи под-
гадывали свои ночные смены ради возможности отоспаться или
спокойно выпивать. Но уважали Белова и как врача; он был
сведущ во многих смежных дисциплинах и особо блистал науч-
ными знаниями на трезвую голову.
В течение прошедшей ночи (с девяти вечера) товарищи тра-
диционно закрылись вдвоём в кабинете Белова. Их графики
дежурств совпадали в последнее время чаще обычного; Ам-
бросиев всегда приписывал в журнале дежурств свою фа-
милию под строкой с именем Михалыча. У Белова это ни-
каких подозрений не вызывало; был он человеком мягким,
добросердечным и простодушным, словно не зная о том,
что от тех, кому доверяешь, всегда стоит ожидать подвоха.
Оба вновь удобно расположились в креслах близ журналь-
ного столика. Вся ночь была впереди — пьяная посиделка
в сумерках. Хозяин кабинета включил настольную лампу,
набросив на неё вязаную шапку (которую часто носил из-за
мёрзнущей головы), привычно превратив лампу в ночник.
Задернул красные занавески на единственном окне; он лю-
бил бодрящий цвет этих мягких шёлковых за́навесей, даря-
щих ощущение тепла и уюта. В такие минуты всё в Белове
незримо преображалось: в его сердце (опоённом спиртом) на
краткий миг закипала жизненная энергия, душа возноси-
лась ввысь, а ум занимали любовные грёзы. Пространство же
его кабинета становилось территорией личного комфорта.
И вот в объятиях с бутылочкой-другой потекла хмельная дру-
жеская беседа врачей; подробности которой я опущу, отметив
только то, что пил исключительно Михалыч: на водку налегал
лишь он и быстро соловел. Ему и дела не было до того, по-
чему Амбросиев только пару раз за ночь подлил в свою
рюмку горькой. Должно быть, просто не замечал этой стран-
ности. Рюмка, наполненная не до краёв, то и дело подраги-
вала в руке Амбросиева. Он пальцами будто поигрывал ею и
редко отпивал осторожными и маленькими глотками. Прищуром
и ласковым взглядом одаривал своего начальника. Приятная
музыка играла в полумгле; Белов любил джаз.
Ночь таинственным образом наполнялась звуками раннего
утра, за окном проступал бледный рассвет. К половине пя-
того спиртное закончилось. Михалыч по привычке взялся
за обзвон отделений на предмет, не осталось ли у кого-
нибудь немного коньяка или водки. Будил всех подряд;
сказывалась административная привычка его прежней дол-
жности — главного врача. Да и во хмелю, о чём знал каждый,
он частенько именовал себя начальником:
— Я, мать их, главный в этой помойке! – бравурно произ-
носил он и этой ночью.
Обзвонив всех, Михалыч пустился в обход по больнице с
одной целью: раздобыть медицинского спирта. Вернулся к
Амбросиеву ни с чем. Денег у обоих больше не было. Ото-
двинув красное полотно складчатых занавесок, Белов за
стеклом окна увидел сияние витрины круглосуточно рабо-
тающего ларька через дорогу — единственного места, где
можно было разжиться водкой. Страсть к алкоголю усили-
лась и крепко захватила разум Белова.
— Слушай, Михалыч, – предложил ему Алексей Василье-
вич, подметивший особые перемены в поведении своего
начальника, — вчера во время дежурства Рожковой к нам
был доставлен человек без сознания. Взяли с улицы. Дядя
с багажом! «Дядей с багажом» называют здесь состоятельного
человека, поступившего в больницу с материальными ценностями
при себе.
Белов заёрзал в кресле.
— Михалыч, что если тебе взять из «кубышки» денежек?
Его портмоне в «хранилище»... небольшую сумму, чтобы ку-
пить одну флягу... С утра ты сможешь занять у Зоечки с тем
чтобы вернуть на место всю наличку; так можно выйти из
трудного положения, – ласково улыбаясь, рассуждал Амбро-
сиев и заглядывал Михалычу в глаза, убаюкивающе сюсю-
кая: — Ну, Михал Михалыч, позолота не облупится! Я
говорю: никто не узнает. Главное что, Михалыч?
— Что?
— Главное — своим помогать… Добрым советом, голова!
— А шума никакого не будет? – у Белова начинали тряс-
тись пальцы рук.
— С чего? Пациент в реанимации без сознания. Он же не
станет теперь искать своих денег?! – Амбросиев захихикал
и продолжил: — Родственники его не разыскивали. Милиция
к нам не приезжала. Судя по записи в журнале дежурной смены,
клиент доставлен без сопровождения родных. Будь спокоен!
Тут всех делов — взять мелочь копеечную: пару тысяч
рублей. Через пять минут пол-литра на столе и всем хо-
рошо.
Белову рассуждения напарника показались толковыми. Дол-
го колебался, но согласился; подобные мысли ему раньше
не приходили в голову. Но теперь Михалыча подталкивал к
противоправному поступку коллега и говорил убедительно,
с дружеской непринуждённостью, словно многократно сам
поступал таким образом. Михалыч уговорил-таки сам себя.
Всё сделал именно как советовал Амбросиев: когда Белов
снимал пломбу с двери «камеры хранения», коллега стоял
рядом, всё время снисходительно ухмыляясь.
Водка была куплена. Тихая попойка продолжалась до поло-
вины восьмого утра; звучала музыка, но собутыльники реже
разговаривали. Райский кабинетный мирок по-прежнему
был огорожен от жестокой уличной реальности красными
занавесками. Но что-то мрачное поселилось в сердце Белова:
какая-то неизбывная тоска терзала его хмельное сознание;
он становился угрюмым. На нетвёрдых ногах единожды по-
дошёл к окну кабинета, провёл рукой по шёлковой крас-
ной ткани; занавесок не отдёрнул. За ними от Михалыча
скрывалось, проступавшее сквозь завесу, погожее утро
августа. Белову хотелось вздремнуть — не с тем, чтобы
отдохнуть, но забыться. «Дождаться бы Зоечку!» – вяло
повернулось в голове Белова, прежде чем его сморило.
Когда Белов вышел-таки из сонного забытья под трамвай-
ное дребезжание видавшего виды будильника, то тревожа-
щие яркие солнечные лучи непривычно хлестали по стенам
и полу его кабинета. Красные занавески были раздвинуты.
Амбросиева не было, как и следов его присутствия на
ночной пирушке; всё выглядело так, будто пил и коротал
ночь Михалыч в одиночестве. Даже окурков Winston —
любимых сигарет Амбросиева — не было в пепельнице;
только смятые желтушные фильтры «Золотой Явы» торчали
из табачной золы.
Белов вышел из кабинета и отправился в уборную. По пути он
встретился с Зоечкой. Врач-травматолог Зоя Николаевна Рож-
кова была одной из сотрудниц его отделения, работавшая
с Беловым много лет. С испугом Рожкова взглянула в лицо
Михалычу, торопливо сказав:
— Берегись! На восьмом — гроза! Шеф вызывает тебя.
И Зоечка будто испарилась, скороговоркой выпалив эти пу-
гающие слова, а он что-то ведь забыл сказать ей, о чём-то
попросить... Белов дрожит как осиновый лист. Кажется,
что нервы распухли и болят, вибрируя от бегущего по
ним неведомого электрического тока.
Михалыч сходил пообщаться с коллегами у стеклянных
дверей входа в отделение. Поздоровался с заступившей
на дежурство сменой персонала: врачами и медсёстрами.
Пожелал всем спокойных суток. Опять покурил и скоро
вернулся в свой кабинет. Как я уже говорил, он опохме-
лился, выпив не из стакана, а из горлышка бутылки остатки
водки, вскидывая голову как горнист. Позже к нему загля-
нул Амбросиев, о чём я прежде также упоминал. Сунулся,
перегибаясь через порог, будто вполз в кабинет из-за двери
подобно змее — того только ради, чтоб с виноватой улыбкой
на лице и с излишней почтительностью в голосе пригласить
Михалыча «на ковёр» к шефу.
— Михалыч, шеф вызывает, – почти простонал Амбросиев.
Белов уловил и тон Амбросиева, и необычные его манеры.
Он обратил внимание и на выражение лица Алексея Василье-
вича, искажённого деланной озабоченностью. Таким раньше
он его не знал, что и подметил Белов: «Никогда прежде
жалкая гримаса вроде этой не расплывалась по его лицу».
Вскоре напарники очутились на административном этаже.
Вплыли в кабинет главного врача как-то затейливо: Амбро-
сиев будто вальсировал и кистью вёл широкую талию Миха-
лыча, продвинув того вперёд. Свободной же рукой он от-
кинул дверное полотно в обивке из дерматина. Едва только
втолкнулись, и тут же беззвучный вальс отгремел. Рука
Амбросиева отстегнулась от торса Михалыча и буквально на
ковре перед столом начальника предстал один лишь Белов.
Тогда-то и спохватился он: Амбросиева ни по правую
руку от Михалыча, ни слева, ни за его широкой спиной
больше не было. Таинственный спутник целиком сошёл с
орбиты Белова, и Михалычу теперь предстояло вращаться
самому, крутиться, а точнее — выкручиваться. А нахожде-
ние Амбросиева за двустворчатой дверью угадывалось по
его разговору с секретаршей. Алексей Васильевич наскоро
расшаркивался перед Лерочкой, прыская.
— Ты что делаешь, паскуда?! – с остервенением произнёс
Местергази. Главврач отличался грубостью; сказались при-
вычки врача следственного изолятора: Местергази начинал
свою карьеру в одном из пенитенциарных учреждений, много
лет проработав с подследственными гражданами.
Для Михалыча гром грянул без упреждающей вспышки
молнии — так всё ему виделось, лишь только он оказал-
ся один на один с главврачом, грустно взглянув на
