переодеть пижаму. Октай поспешно надел шорты, майку и потерял счёт времени, заигравшись покинутыми на несколько дней игрушками.
Но вдруг замер. Чего-то не хватало, что-то изменилось, было иначе. Мальчик, оставив игрушки, стал бродить по дому. Комнаты опустели, вся мебель была перенесена в родительскую спальню, на зеркалах висели полотна, а телевизор был убран в шкаф. Но самое главное, нигде не было бабушки.
Тут мама позвала его обедать. Он вернулся на кухню. Ел плохо, был озабочен, водил вилкой по тарелке слегка поддевая вермишельки, а потом вдруг спросил:
— Мам, а где бабушка? — У матери всё внутри замерло, но сын не унимался, — где бабушка, мам?
Молодая женщина не знала, как рассказать четырехлетнему ребёнку о смерти бабушки. Она не могла сказать правду, а придумать что-то не получалось. И тут сын пришёл ей на помощь.
— Она уехала к себе домой в деревню?
— Да сынок, она уехала домой.
— И больше никогда не вернётся?
— Никогда, — ответила мама и Октаю, так часто слышавшему от бабушки разговоры о её деревне, о том, как она туда вернётся навсегда, стало грустно от того, что она не взяла его с собой, и даже не попрощалась. А ещё больше от того, что он больше никогда её не увидит. Октай больше ни о чём не спросил, а тихо вышел из кухни.
Мать украдкой вытирала слёзы. Она долго стояла у раковины, переживая боль сына, но потом будничная суета заставила считаться с собой.
Октай направился во двор, где был небольшой, перекопанный огород. Октай всегда приходил сюда, когда было тоскливо или его обижали. Здесь он вспоминал то чудесное утро, которое оставило неизгладимый след в душе. Это было год назад в раннее солнечное летнее утро. Накануне у них гостили и остались ночевать кузены. Октай проснулся раньше всех и, аккуратно выбравшись из комнаты, стараясь не шуметь и не разбудить спящих, вышел во двор. Солнце ещё невысоко поднялось над горизонтом, но уже было тепло. Мальчик спустился по асфальтированной дорожке между домом и огородом, обнесённым оградой. И тут он услышал гул, похожий на жужжание, от вибраций которого сотрясало воздух, словно работала сотня станков. Октай стал озираться, пытаясь найти причину, и был потрясён. Звук шёл из огорода. Он весь был засажен свеклой, которая разрослась выше головы мальчика. Сегодня это поле высоких кустов распустилось множеством мелких белых, розовых, жёлтых цветов. И над ними, жужжа, сновала сотня, тысяча шмелей. Несмотря на охвативший его страх, ибо он был наслышан о том, что эти маленькие полосатые создания больно жалят, Октай распахнул калитку и оказался в окружении цветов и насекомых, мирно сосуществующих друг с другом. Шмели не тронули его, ибо были слишком заняты, а мальчик не собирался им мешать. Он только наблюдал, как маленькие мохнатые насекомые, перелетая на прозрачных крыльях от цветка к цветку, озабоченно и деловито собирали пыльцу. Октай мог видеть совсем близко шмеля, роющегося в цветке. Перемещаясь от кустика к кустику, они скатывали из пыльцы шарики и крепили их к задним лапкам. У одних шарики были больше, у других — меньше. С каждым разом шарики увеличивались. Насекомым было тяжело, они становились медлительнее. Воздух над огородом казался густым, а в лучах поднимающегося солнца отражалась жёлтая пыльца, слетающая с пушистых тел трудолюбивых шмелей. Вдруг, словно по приказу, рой поднялся в воздух и медленно улетел прочь. Октай побежал за ними, но огород закончился у забора, разделяющего двор от соседнего. Шум исчез.
Разочарованный ребёнок вернулся к кустам, у которых задержались, отбившиеся от роя, шмели с небольшими шариками пыльцы. Но вскоре и они улетели. Но оттуда, куда улетели шмели, бесшумно махая крыльями, в огород влетела белая бабочка. Покружив над Октаем, она села на цветок и сложила крылья. Затем появилась вторая, третья, а следом в огород впорхнуло разноцветное облако прекрасных бабочек. Он не мог поверить своему счастью, но это был не сон. Белые, жёлтые, голубые, салатовые мотыльки, красно-чёрно-жёлтые махаоны и многие другие бабочки кружили над ним, прикасались, оставляя цветную пыль от своих крыльев на щеках, руках и одежде мальчика. Они порхали от цветка к цветку и в полёте задевали его, щекоча. Никогда с ним не происходило ничего подобного ни до, ни после. У Октая захватило дыхание, распахнув объятия навстречу этому дикому прекрасному малознакомому миру живых созданий, он начал кружить и танцевать среди этого великолепия, иногда задевая растения, и тогда цветное облако поднималось в воздух, сновало вокруг и вновь садилось на цветы. Октай знал, что и они скоро улетят, подобно шмелям, но он был счастлив. Мальчик наслаждался каждым мгновением этого счастья и благодарил, сам не зная кого за то, что оно у него было. Вскоре бабочки снова поднялись цветным облаком и покинули пределы огорода. И только последний мотылек ещё долго кружил над Октаем, обсыпая пыльцой и цветной чешуей с крыльев пока, наконец, не исчез в небе. А он всё смотрел вслед, в голубое небо, где ветер гонял белые легкие облака, словно табун скакунов.
Октай никому, кроме своей бабушки, не рассказывал о том чудесном утре. И каждый раз, когда его окутывала тревога и одолевали сомнения, он спрашивал: "Они ведь прилетели ко мне?" Бабушка ласково улыбалась и молча кивала. Радость вновь охватывала его и заставляла заново переживать увиденное. Он так часто вспоминал тот день, что казалось, это было не единожды.
И сейчас во дворе он видел не остывающее вечернее небо приближающейся осени, а то яркое теплое утро. Видел поле свеклы, рой шмелей, сменяющийся облаком легкокрылых бабочек.
Октай вернулся в дом и вновь заглянул в комнату бабушки. На мгновение ему показалось, что кровать, как и прежде стоит между окон, и на ней лежит бабушка. Но это был зрительный обман в сгущающихся сумерках. Просто он выдавал желаемое за действительное, и не было ни кровати, ни бабушки.
Октай засеменил в свою комнату, вытащил из-под кровати коробку с конструктором и стал терпеливо ждать отца, который возвращался с работы к ужину. Это был высокий, смуглый молодой мужчина с тёмными волосами. Октай ходил за ним по пятам, пока тот переодевался в домашнюю одежду, мыл руки. После ужина сын не дал ему занять привычное место на диване, а отвёл в свою комнату. Устроившись на цветном коврике, они начали собирать конструктор из пластиковых и железных деталей, присоединяя их друг к другу. По инструкции должен был получиться двухэтажный дом, но отец, по рассеянности снова прикрутил не те досочки к железкам, от чего здание получилось неустойчивым. Им пришлось всё разобрать и начать заново. Мужчина злился, заглядывал в инструкцию, а сын ему активно подсказывал, а на деле просто был рад побыть рядом с отцом.
Измученного неудачами отца выручила мать, потребовав оставить игры до утра и отправляться спать. Октай неохотно переоделся в пижаму, а отец снова обещал, что однажды они разберутся с начатым делом и купят новый конструктор.
***
Так день за днём прошла неделя, в маминых заботах, в отсутствии папиного свободного времени, в тщетных попытках развлечь себя. Октай часто выходил во двор, где солнечная осень, раскрыв свои тёплые объятия, дарила маленькие открытия. Но мальчик ничего не замечал. Он бродил по двору среди разбросанных и забытых игрушек, пожелтевшей листвы и вновь распустившихся розовых кустов, словно что-то искал, чего-то ждал. Чего именно, он не знал. Но был уверен, что ему отчаянно чего-то не хватало. Или кого-то.
Память вновь отправляла его в прошлое, где он видел свою бабушку. Она очень его любила. Возможно больше, чем всех остальных внуков. Бабушка не отличалась многословностью, но эта высокая, худая, испещренная морщинами женщина, носившая чёрные платья в мелкий жёлтый горошек и покрывающая голову узорчатым платком, навсегда оставила свой образ в его душе.
Она умела рассказать о привязанности к внуку. Особенно это было заметно, когда все дети собирались вместе. Бабушка не выносила шума и гнала из комнаты разыгравшихся внуков к своим невесткам или дочерям. А его, напротив, сажала на колени, угощала каким-либо спрятанным в карманах широкого подола вкусным гостинцем, то ли яблоком, то ли шоколадкой, то ли ещё чем. Когда накануне Новруза все собирались, чтобы напечь традиционных сладостей, она его угощала первым.
Сидя у неё на коленях, Октай бережно брал сухую морщинистую руку в свои маленькие ладошки и, осторожно ухватив кожу с тыльной стороны ладони, тянул её вверх. Кожа, потерявшая эластичность, поддавалась и растягивалась так сильно, что приводила его в полный восторг. То же самое он проделывал со своей кожей, но только больно щипал себя. Бабушка терпеливо улыбалась на открытие внука и на расспросы: " А это не больно?" отвечала "Нет, маленький, не больно". Октай считал её особенной, потому что ни у кого больше кожа на руках так не растягивалась. Он знал, что бабушка всегда одарит заботой и лаской.
Но потом что-то произошло, что именно, Октай упустил из вида, однако это сильно изменило бабушку. Она перестала узнавать близких. Ходила по комнатам, перекладывая вещи туда, где им не свойственно было находиться. А потом начала собирать предметы в узел и твердила, что ей нужно домой. Сыновья безрезультатно пытались убедить свою мать, что она дома, и что ей некуда идти.
Вскоре она начала уходить из дома, но её всегда находили и возвращали обратно дети или соседи. Октай не мог понять беспокойства взрослых. Бабушка рассказывала ему о своём доме, о колодце, вырытом во дворе, о фруктовых деревьях в саду за домом, о лесе и реке. Ему казалось заманчивым попасть туда. Но она никогда не брала его с собой. Её дети понимали, что мать впала в детство и просится в деревню, где родилась, но никто и не собирался этого делать, ибо никто не знал, где она расположена, да и существует ли по сей день. Иногда они повышали на неё голос, и тогда она тихо плакала и по-детски упрашивала чужих, как ей казалось, людей отвезти её домой к матери и сёстрам. Взрослые только разводили руками, не в их силах было что-то изменить.
Редко кто-то из детей забирал мать к себе, но она доставляла столько беспокойства, что уже к вечеру её возвращали обратно. Она перестала спать и всю ночь бродила по комнатам, пугая спящих. Ела плохо. Октай видел, как мама пыталась кормить бабушку и уговорами, и угрозами, а когда не получалось, в бессилии вытирала заплаканное лицо и уходила из-за стола. В конце концов исчезновения из дома вынудили взрослых запирать её. Теперь бабушка жила в маленькой комнате, так же ходила по ночам, собирала вещи и пыталась выбраться из комнаты, но когда дверь не открывалась, словно забывала куда собиралась, возвращалась к кровати и сидела так, будто ждёт кого-то.
Порой лекарства помогали, и она становилась ненадолго прежней. Октай хорошо помнил эти возвращения, она всех узнавала, а он подолгу обнимал её. Одно из них стало последним. Её пришли навестить дети с внуками, все были рады тому, что она называла каждого по имени, и верилось, что она поправится. Но потом она перестала вставать, и лежала, как совсем недавно, на кровати между двух окон. Больше не причитала, послушно принимала пищу и, отстраненно глядя в потолок, плакала. Октай часто приходил к
Спасибо!