...Не я посадил это дерево,
но теперь вижу, каким оно выросло.
К. Ковини
У Са́нчика и Валюши был сынок — Ванечка. Ему не было и
трёх лет, когда я впервые переступил порог дома Гриневских
ради медицинской консультации Санчика, которая по сведе-
ниям её личного паспорта именовалась: Гриневская Алек-
сандра Яковлевна. Страдала молодая женщина от паничес-
ких атак, развившихся у неё годами ранее после трудных
родов. Приходилось мне отхаживать и её мужа — Вален-
тина Петровича, с юности мучимого тяжёлыми приступами
мигрени. Позже я стал семейным доктором Гриневских, ус-
пешно врачуя, конечно же, всех их многочисленных род-
ственников.
Валентин Петрович на своей начальствующей должности
был строгим человеком, командующим своими подчинён-
ными. Он являлся генеральным директором крупной ком-
пании, название которой и сегодня у многих на слуху́.
До́ма же он был искренне весёлым, особенно с сыном.
Близкими он именовался Валечкой или Валюшей. В их
семье в обиходе частенько использовались уменьшительно-
ласкательные формы личных имён. Меня же величали так:
«доктор Костюша». Ну, что поделать?! Спасибо, что назы-
вали меня так, почти всегда, заочно.
Валентин Петрович любил катать сына Ванечку на своей
широкой спине, в такие минуты сказываясь коняшкой. Он
храпел, вздыбливался на коленях и громко ржал на манер
рысака.
— У вас до́ма всё в порядке или уже нет?! – спросит по-
звонившая по мобильному телефону соседка с нижнего эта-
жа, — у вас топот и ржание, как на конюшне.
— Благодарю вас, Алла Львовна, всё у нас очень хорошо, –
отвечал Валечка-конь.
Сразу после разговора он превращался в тихую букашку.
Ссадив с себя сына, он ложился на спину и, сгибая руки-ноги
в суставах, слабо трепыхался на полу, бубня: — Я – букашка.
А потом за ним приезжали... персональный водитель с охран-
ником, и «букашка» устремлялась выполнять бытовые обязан-
ности, которых у Гриневского было в избытке: полететь за
подгузниками и детским питанием, покопашиться в аптеках,
под вечер доползя и до химчистки, забрав собственное пальто.
Надо сказать, Валечка никогда не пил.
Маленький Ванечка очень любил представление «Букашка».
Смеялся так, как неподдельно умеют хохотать только дети.
Плакал, когда представление заканчивалось. Заказывал у отца
«Букашку» в любое время суток. Санчик рассказывала о том,
как пару раз посреди ночи, сидя на горшке и крича, он дони-
мал отца: — Па, бука́, бука́!..
Рос Ванечка смышлёным мальчиком, и кажется мне, что он
во всём походил на Валечку: в подвижности и озорстве. Был
он самым обыкновенным ребёнком, и сызмальства все дет-
ские уловки с толикой артистизма демонстрировались им его
родителям.
Ванечку никогда не били. Когда его за провинности выса-
живали, то есть, водворяли на диван, возбраняя вставать с
места, — он обыкновенно сползал с кровати на пол и, стоя
на коленях, едва только завидев в коридоре мелькнувшую
тень отца, <тот ещё Гамлет!> — раскачивался как синаго-
гальный раввин на би́ме, требуя себе пощады и нараспев
возглашая: — Нек-нек-нек-не-е-к!
И опять звонила соседка:
— Что у вас за очередной ки́пиш? Кого-то решили убить
перед сном?
— Благодарю вас за участие, Алла Львовна, всё хорошо, –
басовито произносил Валентин Петрович.
Дети, скажу вам, сами того не ведая, изобретательны на
слова́ в ту пору, когда только учатся говорить. Помню, как
Гриневская записывала слова́ сына в тетрадь: «бих» — пе-
ченье, «абодь» — автобус, «пось гудё́ний» — пылесос гу-
дящий...
Ване исполнилось три года. Меня он, хохоча, называл так:
«Коть». Когда ещё подрос, то стал членораздельно выгова-
ривать: — Пойдём гулять, Кот Котофеич? – и лукаво смотрел
на меня.
В раннем детстве Ванечки с этим «пось гудё́ним» — пыле-
сосом — произошла неприятная история. Суть её в том,
что привязавшись к бытовому чуду техники, гудящему и
жужжащему, Ванечка не мог пережить расставания с люби-
мой игрушкой ни на минуту. Выключенный пылесос им
извлекался из шкафа в прихожей и выкатывался на середину
одной из комнат. Сев верхом, как на коня, ребёнок передви-
гался на красном аппарате, отталкиваясь ногами. Ему нра-
вилось усаживаться и на работающий пылесос, катаясь на
нём по комнате во время уборки. Мальчик буквально стал
жить с пылесосом: проснувшись, он бежал к шкафу и доста-
вал пылесос. Перед прогулками он занимался с электро-
прибором. Не станет ничего есть, пока не прижмёт к себе
полюбившуюся технику.
Родители извелись. Они, решив, что круглосуточная привя-
занность сына к пылесосу ненормальна, — стали прятать
шайтан-машину на антресоли. Ванечка в минуты лишений
задирал футболку и начинал поглаживать ладонью живот.
При этом он принимался сосать большой палец свободной
руки. Палец во рту не таял, и ребёнок интенсивнее при-
чмокивал, натирая пупок. При этом он раскачивался, стоя
на одном месте. В эти часы — во время «пылесосной
абстиненции» — он отказывался даже от «би́ха» с
«пю́хом»: от печенья с банановым пюре. Тут-то и
возникал я со своими микстурами и грелками, с пилюлями
и клизмами, — исцелял, так сказать.
Лечение же этого пылесосного недуга, помимо применения
лёгких седативных средств, включало в себя ещё кое-что:
регулярное «потребление» жужжащего устройства по три раза
в день. Я счёл бессмысленным нервировать ребёнка и рекомен-
довал прибор не прятать. Сам периодически звонил по телефону
и интересовался ходом лечения.
— Благодарю вас за внимание, Константин Викторович, всё
хорошо, – отвечал мне Валентин Петрович. — Убираемся
по три раза в день. Квартира блестит от чистоты.
Прошли годы. Санчик с Валечкой развелись. Дружеское учас-
тие раввина московской хоральной синагоги и приходского
батюшки не остановило падения брачной башни, как ока-
залось, вытесанной не из слоновой кости. Катаясь на лыжах в
Куршавеле, Валечка повредил позвоночник и, как следствие,
собственный «хитиновый отросток». Сло́вом, мужская сила
навсегда оставила «букашку». И его Санчик пошла, скажу
вам, «мотыля́ть». Бралась обмахивать любовными крылыш-
ками она и меня, но по статусу семейного врача мне при-
ходилось отвергать её откровенные предложения, сказываясь
не её «мотыльком».
— Доктор Костюша, а как на счёт пошалить?
— Сохраним наши отношения приличными! – помню, вы-
сокопарно произносил я. И порой решительно.
Но Валечке и без моей помощи было суждено превратиться
в «жука-рогоносца».
Порушенный прелюбодеянием брак никого из бывших су-
пругов не сломил. Валентин Петрович не утратил своей ре-
лигиозности, чаще ходя в церковь и читая духовную ли-
тературу. Своих подчинённых он привычно костерил на
чём свет стоит, лишал премий и, изыскав веский повод,
безжалостно увольнял. Достигнув своего пятидесятилетия,
он и сам был смещён с должности. Отставка отразилась на
его самочувствии: приступы мигрени участились. Валентин
Петрович сумел устроиться на должность охранника авто-
стоянки. «Живу в обнимку со шлагбаумом» – так шутил он,
не кляня своей судьбы, по-прежнему ведя трезвый и ночной
образ жизни, сторонясь всякого женского общества.
Александра Яковлевна увлеклась икебаной. Потом орига́ми,
начав складывать фигурки из бумаги. Работала консультан-
том по подбору персонала в консалтинговом агентстве. В
свободное время посещала художественные выставки и встре-
чалась с подругами. С годами же утратила прежнюю свою
привлекательность и очень переживала по этому поводу. В
одной из комнат квартиры она соорудила иконостас во всю
стену. Неистово молилась, расцеловывая иконы, до и после по-
сещения премьеры в любимом театре, постановки в котором
осуществлял один скандальный режиссёр-экспериментатор
с нестареющим одутловатым лицом. Поутру шла в приход-
ской храм, где во время литургии признавалась на исповеди
в мелких бытовых грешках, в великих амурных грехопаде-
ниях, в собственных неведомых провинностях и... причаща-
лась.
Подрастающий Ванечка общался со своим отцом, как ни в
чём не бывало. Дружил, пропитываясь его манерами и
перенимая его повадки. Был он строгим молодым чело-
веком, не ругался матом и никогда ни с кем не дрался. Он
использовал не кулаки, но голову и кишечник. Натирания
живота даром не прошли. О чём здесь я? Мои разъяснения
будут приведены ниже. Итак, по материнской воле Ванечка
в детстве был определён учеником в православную школу.
Окончив её, превратившись из мальчика в юношу, он
решил поступать на экономический факультет одного из
московских вузов. Посещая занятия на подготовительном
отделении при университете и занимаясь английским язы-
ком с репетитором, он подпевал там и тут на кли́росах
многочисленных московских храмов. Так он подрабатывал.
Мог бы прислуживать в алтаре, но он решил петь, не
имея слуха и голоса. И он пел. Был Иван, на мой взгляд,
хорошим сыном: помогал деньгами как мог и болезнен-
ному отцу, и своей одинокой матери.
Мы встречались с Иваном, когда я приезжал к ним как их
старинный семейный врач. Он вырос, и давно зная его, я
мог лучше других разглядеть в нём холодный интеллект,
подвижность ума и любовь к озорству. Как и живость
его натуры с чрезмерной ранимостью. Свою болезненную
ранимость он успешно скрывал, как многие из его сверст-
ников, за ширмой юношеской немногословности и сдер-
жанности с посторонними людьми, в особенности со взрос-
лыми. Я не был посторонним, и со мной Ваня всегда был
открытым юношей. Узнал я от него, что приглянулась ему
Танечка — девушка с клироса. И, как я понял позже,пел
он «на хора́х» только там и тогда, — где и когдапоявлялась
Татьяна, сошедшаяся с кем-то из певчих.Иван этого не за-
мечал и не хотел признавать выбора Татьяны,отчаянно
ища с ней встреч. Само пение как искусство его не интере-
совало. Богослужений он не любил, а священников избегал.
Вероучительные книги его мало занимали. Собственно,
это всё, что я понял о православных интересах Ванечки,
метившего в финансисты.
Однажды, чтобы передать кое-какие медицинские журналы
Санчику, я условился с Ваней встретиться на территории
одного из московских храмов. После воскресной службы
Ваня вышел ко мне весьма угрюмым и сообщил о расстава-
нии со своей неразумной избранницей. Мрачная торжествен-
ность наполняла его сдавленный голос:
— Мне кажется, что с Таней теперь навсегда «гык». Что зна-
чило: «покончено». Иван не оставил привычки обогащать
свою речь выдуманными словечками.
— Почему ты вдруг так решил?
— Теперь я понял, что она окончательно спелась с Игорьком.
— Ну, а ты не горюй, – беспечно сказал я.
— Я, знаете ли, пускал им сегодня ветры. Этой прелестной
парочке...
— Что ты им пускал?
— ...Жалею об одном том, что каждый раз получалось у меня
как-то слабо, невыразительно — словно исподтишка.
— Ты о чём?
— Разве непонятно?! Я говорю об утробных газах, выходя-
щих из меня прямо во время литургии: сначала под стих
«бог дая́й отмщение мне и покори́вый люди под мя», – Иван
расхохотался, — потом под каждое «аминь» и угомонился я
на «и всех, и вся». Вообразите: выпускал шептунов. Вспучило
мне брюшко после домашних оладий на кефире со сгущён-
кой, – ликует Иван, продолжая, — понимая, что сладостный
дух незримо накрыл всех
